Любить оппозицию? Милль пардон!

"Свобода как принцип неприложима к положению вещей,
когда человечество ещё не достигло способности
совершенствоваться путём свободной и равной дискуссии"
                Дж. С. Милль, "О свободе".

"Полюби нас чёрненькими, а беленькими нас всякий полюбит"
                Н. В. Гоголь, "Мёртвые души".



За что мы не любим оппозицию?
Ведь, не любим. Их нигде особенно не жалуют, ни в "демократической" Америке, ни в "коммунистическом" Китае. Так называемый простой человек везде, во всех странах, одинаков. Не любит, подлец, яйцеголовых оппозиционеров. Но почему? Они денно и нощно пекутся о его же, простого человека, правах и свободах, а он отвечает им в лучшем случае равнодушным признанием факта их существования... вот уж, действительно - "ватники". Ведь, они же - за равенство всех перед законом, свободу слова, право индивида на своё, автономное мнение и на одинаковые для всех возможности это мнение высказать и защитить его в свободной, равноправной, открытой дискуссии. Разве не так?
Деятельность российской оппозиции (я буду говорить в основном о ней), как ни странно это может прозвучать, направлена вовсе не на расширение прав большинства (тех самых "ватников", "посредственности" - по определению английкого мыслителя XIX века Джона Стюарта Милля). Большинство ведь и так имеет все права, как опора существующей власти, и протест оппозиционных либералов направлен поэтому не столько против власти (что и небезопасно), сколько против тирании большинства, подлинной или мнимой. Это свои права и свободы требует расширить оппозиция, а вовсе не права и свободы народа, большая часть которого автоматически причисляется к противникам и гонителям свободы (свободы для либералов, уточним). Причём, расширить свои свободы либералы требуют вплоть до предоставления им свободы ограничивать свободы других, если, по мнению либералов, эти другие (читай, большинство) используют данные им свободы "неправильно", "регрессивно". По сути, эти требования означают создание в обществе привилегированной группы людей, которые обладают большими, нежели другие члены этого общества, правами и свободами. Именно это стоит за всегда несколько туманными выступлениями представителей российской оппозиции. Интересно, что обеспечение необходимых условий для формирования и функционирования такой "элиты", равно как и защиту её членов от "тиранического большинства", наши либералы возлагают на власть: мы ваши враги, но вы обязаны дать нам место, возможности и (желательно) средства, чтобы мы свои взгляды могли выражать во всеуслышание! Это по сути требование компенсации якобы неравных возможностей "несогласных" и власти, государства, большинства. Другими словами, хотим дразнить медведя, но поместите его в клетку...
Надо сказать, что умная власть так и поступает. Те страны, где "демократические" традиции достаточно развиты, "разрешают" своим либералам (они, в общем, во всём мире одинаковы) всё, что непосредственно не ведёт к свержению существующего порядка. Говори, что хочешь и сколько хочешь, говори, где хочешь и кому хочешь... но не вздумай что-нибудь предпринять. Толерантность власти к своим врагам заканчивается ровно там же, где заканчивается толерантность врагов к власти. Демократия, как ни странно, не хочет альтернативы себе. Демократия, так же, как и любая другая форма общественного и государственного устройства, борется за своё существование всеми доступными ей средствами. Эта борьба происходит, в том числе, на полях вербальных сражений. И здесь демократы и либералы, поборники свободы и права человека на собственное мнение, зачастую проявляют даже большую жёсткость и нетерпимость, чем их противники. Это и неудивительно. Оппозиция не с Луны свалилась и не на Луне живёт. До той поры, пока она принимает установленные "сверху" правила своего существования, она остаётся частью той системы, против которой она выступает. Нельзя винить за это самих либералов. Свобода элемента системы не может превышать свободу подуровня системы и свободу системы в целом. Любое, самое прогрессивное начинание в регрессивной среде неизбежно видоизменяется, компрометируется, переоценивается и обесценивается. Компромисс между свободной идеей и требованиями общества к воплощению этой идеи, по-видимому, будет наименьшим в сфере искусства. Не в этом ли объяснение очевидного преобладания в рядах "протестных" движений людей свободных профессий, кроме того, располагающих, в силу специфики своего труда, и сравнительно большим свободным временем?
Как же обстоят дела с главным завоеванием (и главным орудием завоевания) демократии - свободой? Свобода слова, равные права оппонентов, непредвзятая и продуктивная дискуссия, направленная в конечном итоге на постижение истины - как с этим у либералов? Каждый, кто имел случай публично (приватно всё выглядит, как правило, иначе) дискутировать с нашими либералами, думается, встречался с блокировкой своего мнения, если оно отлично от принятого тем или иным автором (противоречит политике ресурса). Несогласие пресекается, а несогласные - лишаются слова. "Каждый должен поступать, как я и мои друзья, одобряющие моё поведение" - так, несколько иронически, формулирует подобную практику сам принадлежащий к "меньшинству" и его апологет,  Дж. С. Милль  ("О свободе"). Как результат, обсуждение тезиса заканчивается в момент его предъявления: приветствуются только мнения "за", в то же время публичный и открытый поиск альтернативных идей рассматривается как "происки врагов" и встречается соответственно... Обратимся вновь к Дж. С. Миллю: "Враг свободных дискуссий может сказать, что толпе нет нужды понимать все "за" и "против"". Парадокс заключается в том, что, говоря о "враге дискуссий", Милль имеет в виду господствующие классы. Так что же: охранительные методы власти и оппозиции сегодня настолько сблизились, что утратили уже всякое сколько-нибудь осязаемое различие? Или - больше того - речь может идти о внутреннем перерождении свободомыслия, его "приватизации" свободными мыслителями для своих (о, разумеется - и всеобщих!) целей? Суть дискуссии выхолащивается до констатации уже известного, не вызывающего вопросов, а смысл - герметизируется в форме факта, который никогда не есть истина, вся истина. Это уже не дискуссия, это - пропаганда, в широком смысле - реклама определённых идей. Отказ от прокламируемой толерантности к носителям иных воззрений, их дискриминация переформатируют свободную дискуссию в свободное же насилие. Причём, эта форма насилия даже более опасна, нежели насилие со стороны "тиранического большинства", потому что она опирается не столько на известные ценности и актуальные идеи, действующие законы и правила (в том числе, заявленные самой оппозицией), сколько на представления отдельных участников процесса о таковых, представления неминуемо ограниченные и субъективные. "Мы боремся за освобождение вас, поэтому мы лишим вас некоторых прав, чтобы вы не сопротивлялись своему освобождению" - вот, никогда не оглашаемая вслух, истинная причина "демократического" насилия.
Вспомним опять Джона Стюарта Милля и его эссе "О свободе" (1859). Вот, пожалуйста: "Современная общественная нетерпимость не казнит, не выкорчевывает идеи, но понуждает людей либо маскировать мысли, либо воздерживаться от их распространения. И такое положение кое-кого удовлетворяет... Если большинству активнейших и любознательнейших умов советуют держать при себе свои принципы и убеждения, а обращаясь к публике, стараться, насколько возможно, приспособить их к тем взглядам, с которыми они в душе не согласны - то открытые, бесстрашные натуры и интеллекты расцвести при этом не могут. Появятся соглашатели, приспособленцы, сами не верящие в то, что проповедуют". К этим словам, как говорится, ни прибавить, ни убавить...
Репрессивный характер либеральной цензуры очевиден. Это вынужденная мера. Это - комплекс меньшинства. Любое известное нам меньшинство (национальное, культурное, религиозное) вырабатывает свою специфическую идеологию, которую можно назвать идеологией выживания. Это, во-первых, тезис о собственном превосходстве над большинством, во-вторых - это агрессивная политика по отношении к большинству. Это верно и применительно к "богоизбранному народу", и к ЛГБТ, и к оппозиции в широком смысле (настолько широком, что включает в себя также обе упомянутые сущности). Эдакая амфисбена, двухголовая змея древних...
"Нас мало, поэтому мы будем защищаться всеми доступными нам способами, и мы будем требовать от власти предоставить нам эти способы, а также не преследовать и не наказывать нас, если мы перейдём разрешённые границы в своей деятельности, потому что ведь мы всё равно не признаём эти установленные не нами границы, не признаём созданный не нами репрессивный аппарат": вот, что мы действительно слышим в той или иной, завуалированной форме из уст представителей российской оппозиции. В реальности это означает вот что: я могу бить представителя власти камнем по голове (булыжник - оружие интеллектуала), а вы не троньте меня, потому что полиция - репрессивный орган системы, а я сражаюсь "за вашу и нашу свободу"! Что это, как не извращение свободы?
Ложная самооценка и неадекватная оценка возможностей ситуации приводит к практике снобистской недооценки оппонента, к превращению дискуссии в инструмент пропаганды, делает истину объектом политики, упраздняет мысль и самостоятельный поиск: что и зачем искать, когда система координат задана и нуждается лишь в рекламе?
Среди важнейших  в этой системе - ложное отождествление "оппозиции" и "интеллигенции". Синонимизация этих понятий нужна либералам, чтобы оправдать присущий им снобизм по отношению к "необразованному (инертному, регрессивному", и т. п.) большинству. Да, образовательный (а иногда и культурный) уровень оппозиции в целом выше уровня "по больнице". Но диплом о высшем образовании ещё не делает оппозиционером, как не делает интеллигентом. Современная российская интеллигенция коренным образом отличается от своих, российских же, предтеч в XIX веке. Старый русский интеллигент страдал комплексом вины перед "народом". Свою "вину" он старался искупить различными способами, из которых "езда в народ" - самый, пожалуй, известный и комичный в своей абсурдности. Кроме выезда в народной рубашке, были и другие, более рациональные и небесполезные способы, как-то: организация школ и больниц, например...
Конечно, не стоит идеализировать "диссидентов" былых времён. Первый из них, князь Андрей Михайлович Курбский, сбежавший от Ивана Грозного в Польшу и оттуда язвивший царя своими письмами, тоже не был образцом высокой духовности. Этот ранний борец с деспотизмом и сам не чурался террора, особенно жестоко князь-памфлетист давил польских евреев, которых он сажал "въ темницы, наполненныя водой съ пiявками" (Константин Валишевский, "Иван Грозный"). Хорош "борец за свободу"... Впрочем, этот предтеча русского бумажного либерализма являет в своём лице некоторые существенные черты своих будущих последователей. Здесь и ориентация на Запад, здесь и склонность к предательству "во имя высоких целей". И даже заметное общественное положение Курбского, его имущественное благополучие, его относительно высокий образовательный уровень, даже это знакомо. Для многих и сегодня солнце восходит на Западе... Но вернёмся к поискам истины, пройдёмся по Руси...
Политическая программа русского интеллигента по сути не содержала политических элементов. Она стояла на двух "китах": культура и совесть. Культуру несли в народ, совесть - искали в народе. Культуртрегеры, те, которым повезло уцелеть в горниле революций начала ХХ века, и составили фундамент новой советской интеллигенции. За 70 лет "народовластия" произошло перерождение потомков этих по большей части искренних и бескорыстных людей, и на свет явилось уникальное в мировой истории собщество образованных циников и конъюнктурщиков, латынь и лицо носильщика с Казанского вокзала (М. М. Жванецкий) - прилагаются в комплекте... Российская интеллигенция в изводе ХХI века уже не отягощена никакими комплексами и к народу относится с неприкрытым презрением. "Всё, что не есть мы, не стоит нашего внимания" - это отсюда происходят такие фантастические в своей наглой безапелляционности заявления, как "Молебен у них, у б..дей" от "кошелька оппозиции" Ольги Романовой. А ведь ещё сравнительно недавно всё было иначе.
Восьмидесятые годы. Либеральные элементы (при поддержке большинства, кстати) немало сделали для перестройки авторитарного общества в общество личной ответственности. Спустя тридцать лет с начала перестройки можно сделать неутешительный вывод: не получилось. Нет личной ответственности как нравственного императива. А где нет нравственной основы, там строят на песке, скрепляя его, сыпучий, вчерашними и позавчерашними идеологическими модулями. Коррупционные отношения с успехом заменили былой авторитаризм и "командную экономику". Бескорыстная оппозиция советского времени уступила место перевёртышам, в конъюнктурных и корыстных целях играющих в некую "фронду", делающих страшные глаза власти, при этом будучи вполне комфортно устроены в "тоталитарном" государстве. Мы наблюдаем девальвацию идеи, предательство идеалов и общее перерождение либеральной оппозиции на основе идеологического, политического и экономического компрадорства.
Форма преодолела содержание. Оппозиция превращается в замкнутое сообщество, некое подобие средневекового ордена. Характер деятельности оппозиции изменяется на консервативный и реакционный (то, что консервируются "прогрессивные" взгляды, в принципиальном плане не меняет ничего). Происходит своего рода "окукливание" отдельных фракций внутри "демократической идеи" (российская оппозиция, как всякая другая, никогда не была единой). Кому выгодно такое автовытеснение оппозиции из поля общественной дискуссии "в кабинеты"? И что дальше: маргинализация, уход в подполье? Цена "свободы" личных интересов, амбиций, фобий "борцов с тиранией" оказалась слишком высока... Отказ от дискуссии и ставка на неизменность однажды открытого, борьба с инакомыслием внутри "ордена" и неприкрытый террор, информационный и пропагандистский, в отношении внешнего "врага" - не напоминает ли всё это некоторые явления недавнего прошлого, против которых якобы и борются наши "демократы"? Приписывание самим себе миссии "вожаков" несвободного и несамостоятельного в принятии решений большинства, в сочетании с презрением к "ведомым", к "массам", манипулятивная практика в отношении "масс", на мой взгляд, делают российскую оппозицию близкой родственницей идеологических практик, не имеющих с демократией ничего общего. Остаётся лишь радоваться, что бодливой корове никак не удаётся обрести более-менее ощутимые рога? Пока заметны лишь копыта...
И всё же... "Я" и "Явленное" - вещи принципиально различные. Независимо от моего собственного желания или нежелания, я таков, каким видит меня другой. Могу ли я любить другого, если он видит меня другим - не таким, каким вижу себя я сам? А разве у нас есть выбор?
И разве он есть у общества? Второй вопрос посложнее будет, и не подразумевает прямого и однозначного ответа. Заинтересовано ли само общество в подлинной свободе для членов общества? Или оно готово лишь к той свободе, которая напрямую не затрагивает ни социум, ни отдельных его представителей: свободе сознания? А что, если "внутреннее царство сознания" (Дж. С. Милль) и есть единственное прибежище свободы индивида, и только здесь он может мыслить, чувствовать и выражать свои мысли и чувства совершенно искренне, тем языком, который присущ ему, и без оглядки на свободу остальных индивидов? Новый принцип реальности построен на отрицании реальности бытия в пользу квазиреальности сознания. Иллюзия свободы с лёгкостью пробивается сквозь репрессивный социум, ассимилируя репрессивный контекст и его идеалы в форме архаического принципа счастья (достигнутого удовольствия освобождения), упразднив таким образом всякую необходимость борьбы - как "против", так и "за". Золотой век в одной, отдельно взятой голове... Когда разделяющие нас стены рухнут, одна за другой, и мы соединимся в общем сознании мирового духа, nous theos, тогда моя (твоя, его, наша) иллюзия станет достоянием всех - станет реальностью. Разумеется, в идеальном плане только.



21 июля 2015 г.