Строфы из-под старого веера-1

Летние строфы

01

Гуляет ветер – мощный, чумовой,
Прессует стены, вспенивает лужи.
С утра в душе томительный настрой,
А в голове давление к тому же.

Но так светло! Забит цветами двор,
Волною травы плещут из оврага
И омывают сломанный забор,
Как борт корвета – древнего, без флага.

Он и не плыл, по сути, никуда
(Где нет таможен, там корсаров роты),
А здесь, у пирса, затхлая вода,
Как дым отчизны, сладостна до рвоты.

Шумит июнь – и ветренно, и жар,
Росы мгновенно исчезают слезы.
И каждый день за ночью словно дар
Глупца скупцу: приятно, но без пользы.

02

Одна из яблонь пышно зацвела,
Хоть не должна – не каждый год такое.
Чуть запоздав, природа поднесла
Ей белый отсвет розового слоя.

Нет, перламутром отливает вязь!
А в центре алый и немножко с краю.
Не все ль равно? Кровь, с молоком сойдясь,
Рождает жизнь. Зачем? Увы, не знаю.

Круговорот вне смысла... Муть в душе...
Но мы еще и не прочли пролога
Непостижимой пьесы, а уже
Несемся ввысь, натужно ищем Бога!

Я не ищу. Я к яблоне иду,
Чей цвет сквозь зелень в голубую манну
Летит, летит... Мой эпилог – в саду
И не идет к житейскому роману.

03

У нас репейник вылез сквозь асфальт
Аж на полметра возле самой двери.
Надеть перчатки, бодро крикнуть: "Halt!",
Взмахнуть серпом... Невелики потери.

И что терять? Колючий ровный ствол
Да сочных листьев хищные овалы.
Но вдруг с утра стремительно зацвел –
И злая Русь в бутонах запылала!

Вся дикость этой бешеной земли,
Следы нашествий, родственные свары
Передо мной внезапно проросли
И разошлись цветами, как пожары.

Храню его за искреннюю ложь,
Что торжествует, как нигде, на свете.
Такие знаки лучше не тревожь
На полпути. Ах, нет – уже на трети...

04

Нет Дам Прекрасных! Некого любить.
А без прикрас – те только обещают.
Но есть цветы: срывать их и дарить
Сродни убийству. Видите? Кивают.

Лишь наклонюсь... Расправлю стебелёк,
Коснусь бутона – осторожно, снизу.
Прелестниц в юбках превзойдет цветок
И не подвержен вздорному капризу.

И аромат! Совсем, совсем не тот,
Который так дурманит при накале
Двух жарких тел. Таинственный полет
Незримых фей – их нет уже, пропали...

И каждый год, как вызов февралю,
Тоске, уродству, серому оттенку,
Вы – из земли, но вне земли. Люблю!
...И всё же лучше б даму. Или девку.

05

К чему нам знать, кто властвует, верша
Людские судьбы сложно или просто,
Когда приходит лето, не спеша,
И в сад ложится дней на девяносто?

И ты выходишь в яркое тепло,
А из одежды минимум приличий.
На плечи – воздух, солнце на чело,
Таков июня радостный обычай.

Уже набух рождением жасмин,
Пионы в клумбах вытянули шейки,
Ползут на штурм мансардовых вершин
Вьюнка и хмеля лиственные змейки.

Что нам Эдем? И что Эдему мы?
В нас отголоски Ветхого Завета
Под гнетом кармы, скопом у кормы
Фрегата "Жизнь". Но сад, цветы... Но лето!

06

Дождь на ветру, как волосы Горгон;
Глаза сверкают вспышками повсюду.
И громовой в ушах Иерихон!
Античный миф. Библейский. Или ву-ду.

Свет срезан сразу, словно секачом,
А следом лампа ахнула на кухне.
Я на веранде. Тыкаю ключом,
Фонарик в такт дрожит... Хоть ты не тухни!

Треск за спиной, удар – и вдрызг стекло!
Торчит рукою мертвой ветвь на сломе.
Какая жуть! Нет, что на мир нашло?
Воззвать к Богам – иль "поздно пить боржоми"?

А молот Тора снова страшно бьет,
И крутит Локи огненную сферу!
Не обернусь. Предупреждён, как Лот.
Мне б только в крепость, в дом, в подвал, в пещеру...

07

Взлетела пыль коричневым крылом
(Песчаник, глина) и опала косо,
Накрыв кустарник роз и с юга дом
Почти до окон. Слепнет папироса.

Метнулись искры алой чередой,
Подобно взгляду робота-убийцы.
Тревожным криком дальний козодой
Опять нарушил разума границы.

Как странно! Тут, в изнеженном саду,
Бескрайним летом вдалеке от шума
Душа фатально чувствует беду!
Какая? Где?! Поёжится угрюмо.

Ей вредно всё, что резко, вширь, внахлёст;
Пространство скучно – интересней келья.
А здесь "одна шестая". Норд и ост.
И ветер груб, как женщина с похмелья.

08

Литое солнце. Абажур из туч
Небрежно сдвинут в сторону востока.
В кустах бормочет родниковый ключ,
Петляя вниз по камню с водостока.

В глубоком небе перья облаков,
Как гребни волн – с накатом, но без звука.
И лишь игру прозрачных мотыльков
В любых местах сопровождает скука.

Тревожит рощу поздний соловей –
Разящий свист... последние рассветы.
И разнотравье западных полей,
И терпкий запах, как от сигареты.

А за спиной Москва, как богдыхан
Китайской Раши. Декораций смена.
Двадцатый век. Понятия. Пахан.
И чуть не так: на вскидку ли, с колена...

09

В грязи цикорий – тусклый огонёк.
Извечный странник. Вечное сиротство.
Медвяно-пряный яркий василёк
Глядит поодаль с чувством превосходства.

Известен миру! Гении – Шагал
И Вознесенский – постарались знатно.
У них во ржи синеет идеал
Вне пропастей. Россия, а приятно.

А тут жилец печальных пустырей,
И внешний вид загульного бродяги:
Костлявый стебель, листья без затей,
Пригнут к земле, как после доброй браги.

И вдруг – корзинки с небом! А к утру
Одна ресничка упадет, другая,
И побегут, качаясь, на ветру,
Глаза, глаза... Не щурясь, не мигая.

10

Ночная жизнь июньская светла,
Хоть тут не Питер, но и не Полтава.
Я под навесом. Два его угла
Луне мешают спереди и справа.

Густая тень распахнутым плащом
Упала наземь грубо, откровенно;
Обведена густым карандашом
И уползает к югу постепенно.

А вслед за ней смещается пейзаж,
Мне открывая новые картинки.
Немного страшно – лунный карандаш
Играет в ракурс! Тонкие травинки

Вот рядом, здесь, но как бы и вдали,
Маня навстречу колдовским маршрутом.
Закон Руси: склонишься до земли –
И незаметно станешь лилипутом...

11

С утра свежо. Холодная роса
С больших кустов стреляет по затылку.
Брожу в саду. Срываю голоса
Нахальных птиц – и в память, как в копилку.

Скворец ли зяблик – кто там разберет!
Лишь черный глаз да пестрая раскраска.
Но так свистят, как будто их прилёт
Сулит покой и безмятежность. Сказка!

Но если выпить (почему бы нет?)
В дому пустынно, за оградой драмы
Из местной жизни. Муторный сюжет
Давным-давно запущенной программы.

Но если выпить... Чуточку, глоток;
Ну, полстакана, как сержант сверхсрочной.
И бросить день, как скомканный платок,
До птиц других. И до росы полночной.

12

Прожить бы день – и хоть не рассветай!
Плеснуть ночных чернил, завесив шторы,
И погрузиться в беспробудный рай
Без глупых снов. Без шансов на повторы

Восхода солнца в густоте румян
И синеве под тучками-бровями.
И не гадать: "Я пьян или не пьян?",
Найдя себя к утру в постельной яме.

Но день сбежал – и вечер лезет в сад,
Стократ шумнее, в стрёкоте и звоне.
А дом молчит... и хочется назад,
В густые травы. Рог луны в наклоне

Так высоко, что страшно и глядеть;
И то ли летом пахнет, то ли смертью?
В цветном стекле портвейн уже на треть,
Но позабыл: вторую? Или третью?

13

Ну как тут пить, когда болит живот?
Четвертый вечер на второй неделе.
А ведь принцесса лунная придет:
Недаром тучи с краю побледнели.

Тускла покуда белизна пятна,
Но стражник-ветер вылетит сурово –
И в полном блеске явится Она,
Любуясь садом: все ли там готово?

Удобный столик. Мягкая скамья.
Цветы, цветы – где надо и не надо!
Ломает душу посвист соловья,
А берегут кузнечики, цикады.

Вино в кувшине, томики стихов,
И Ян Гуй-фэй (картинкою) на ложе.
С трудом бреду в растительный альков.
Так долго ждал я! Но болезни – тоже...

14

"Шикарный веер. Кружево пластин,
На вид самшита или же сандала,
И красный круг на каждой..." – "Господин,
Я кровь отдам за вас!" – "Польщен. Но мало.

В горячке битв ее пролить легко,
А мне б сейчас души твоей частицу.
Гляди: закат багровою рукой
Сбивает в море мраморную птицу...

Иное видишь? Скучный пеликан,
И небо в гари, словно поджигают?
Ах, наша сущность! Хуже, чем капкан,
Раз поняла – и всё. Не отпускает!" –

"Но о другом я! В верности клянусь!
Нас император в бой направит скоро!" –
"Прекрасный веер... Дай-ка обмахнусь.
Увы, опять не вышло разговора".

15

Выходит в полночь дева на балкон...
Наверно, дева – в платьице одета.
Возможно, в платье. За спиной плафон
Сквозь щели штор дает немного света.

Плафон? Похоже. Роспись, глянец... Шнур
Свисает вниз. Чтоб дернули – включили.
Как будто, так. Конечно! Абажур.
Под ним петля – блестящая, как в мыле...

Уж скоро час. Девица всё стоит
И непрерывно курит, как мужчина.
Порой надрывно кашляет. Бронхит,
Как у меня. Наследственность – причина?

Глухое лето. Теплые дожди.
Луна над лесом – дынею на вилах.
И днем ли, ночью сколько ни броди,
Увидишь много, а понять не в силах.


16 (Аркадию Талю)

Как бронза, камень. Золотом – песок.
Густой сиринги запах сладковатый.
В горячем небе облачка пушок –
И тот растаял сахарною ватой.

Свистят пичуги в десять голосов,
Как моряки воздушного корвета,
А простыня не хуже парусов
Хватает ветер на просторах лета.

Куда ни глянь – останки кораблей!
Бесплотным словом в память оседая:
"Здесь был Ясон" – и эллин, и еврей,
И аргонавт, и друг царя Янная.

Из вёсел вырос частокол оград,
Герои стары, и не видно смены.
Но снова в чашах алый виноград,
И так малы просторы Ойкумены...


17

День золотым породистым котом
Упал на спину и застыл в истоме.
Внизу ручей под сгорбленным мостом
Лишь временами булькнет в полудреме.

Грозы не будет. Воздух не тяжел,
Хотя в саду отменно жарко, сухо.
Я опускаюсь на ольховый ствол,
Ладонь отвел, и вдруг под нею – ухо...

Какой сюрприз! Соседский котофей
Сюда пришел мурлыканьем заняться!
Спасибо, рыжик. Сам ручных зверей
Я не держу – командовать стремятся.

А мы с тобой пристойно отдохнем
Среди пионов, ирисов, гортензий
Как двое равных. А затем уйдем,
Не предъявив ни права, ни претензий.

18

Прошла гроза, и сразу боль в висках
Стальной волной, и в темени – обрезком.
Следы воды заметны на цветах
Сильнее прочих – красками и блеском.

И бесполезны джин и анальгин,
Когда в крови дурной бунтует предок.
Пробрался ветер сквозь густой жасмин,
И так запахло, будто напоследок.

Выводит птица звонкою строкой
Свой вечный текст – не нужно перевода.
А мне бы лечь. Не слишком высоко,
И задремать с четвертого захода.

А вдруг проснусь со свежей головой?
Спокойной, ясной... хоть пустою, что ли!
И выйду в новый день. Пусть грозовой,
Слепящий, хмурый, душный, но – без боли.

19

Глядит соседка (крошка лет шести)
На этот мир уже не без опаски.
Привычной феей в летний сад лети!
Нет. Отвела задумчивые глазки,

Верней, лицо (зрачки чернее тьмы).
Я не расслышал – повторила снова:
"Мне объяснили, кто такие мы..." –
И, как плевок, коротенькое слово.

Что тут сказать? Я за руку беру
И всё ж веду поникшую смуглянку
К цветам, деревьям... Право, не к добру:
Ей слишком рано обнажили ранку.

И вдруг она разводит руки вширь,
Глядит на небо и – опять негромко:
"Зови меня не Ася, а Эсфирь.
Имею право. Я не полукровка".

20

Мне здесь не жить. И скоро старый дом
Снесут дельцы – спокойно, по-простому.
Я не умею русским быть дельцом.
Понятий нет. И к будущему слому

Пора привыкнуть, как к небытию.
Не будет стен, березы, палисада
И белых яблонь... Всех, кого люблю.
Кем дорожил – честней заметить надо.

Я ко всему утратил интерес,
И мне страна не ближе, чем Гекуба.
Как долог вечер! Водка. Скучно, бес!
Вернуло эхо: "Любо, братцы, любо..."

Привычка – мелочь, но своим концом
Любую карму повязать готова.
Вот и стою растерянным бойцом,
Узнавшим вдруг, что "родина" – лишь слово.

21

Жизнь пополам. Смешно, но я ни дня
Не жил в квартире! И не представляю,
Сколь тяжела кирпичная броня
Трех комнат-клеток. К будущему маю

В добротный дом назначен переезд
(Многоэтажка... кодовые входы...)
Такие скопом высятся окрест
Апофеозом общей несвободы.

От обезьян и дальше – к муравьям?
Лихие мысли слишком неудобны,
Но эволюций путь на редкость прям!
И где там образ? И кому подобны?

Так расплодились, что плодов на всех
Никак не хватит в будущем итоге.
Конец садам. Эдемский отнял грех,
Я продал свой – акцент на первом слоге.

22

Исчезли тени. Холодно виску.
Вверху играют в недовольство, скуку.
Из дальней рощи тянется "ку-ку"
Спросонья, вяло... Чувствую по звуку.

И снова – в небо. Облаков клочки
Над головой, как взбитая перина.
Июльский ветер, словно кот клубки,
Гоняет шкурки солнца-мандарина.

Непостоянство летнее... Оно
Подобно сбою жизненной программы.
Так докучает нудное fano
Ученика, пинающего гаммы.

В мои года стабильность и уют
Любого вида – главное. В начале.
...Береговушки-ласточки снуют
У самой крыши. Видимо, к печали.

23

Зной азиатский, ветреный, сухой,
И небо цвета томной карамели.
Я на веранде. Скука и покой,
Лишь старый веер вздрагивает еле.

Забыт коньяк, отставлено вино –
Душа ко льду и чаю благосклонна.
Волнистым кругом падает на дно
Глубокой чашки срез луны-лимона.

Как хорошо, что я немного стар
И слаб здоровьем для работы резкой!
Имею право от мещанских свар
Укрыться ленью, словно занавеской.

Жаль, слишком поздно знание пришло,
Как можно реже слушать Жизнь-сирену.
Но что поделать! Верное весло
Не разбирало: волны – или пену.

24

Жаль, нет стрекоз! Наверно, воздух наш
С годами стал им резко неприятен.
Лезь с этажа высотки на этаж,
Вдохни... Успех не слишком вероятен.

Где выше – smog. А ниже... От реки
Ручей остался и не замерзает.
Чужой Эллады Боги далеки,
А наш – один, и славно отдыхает.

Творить – не строить. Что мытарить ум!
Зверья, хамья – всего шесть дней в работе.
И в самом деле: мир же не костюм,
Почти, как в том еврейском анекдоте.

Полет стрекоз над красотой цветков
Совсем не то, что на добычу – стая.
Зато вокруг полно "крестовиков",
У пауков порода есть такая...

25

Неверный холод раннего утра,
Алмазы рос на изумрудах поля.
Невдалеке Волшебная Гора,
Но часовые требуют пароля.

Я говорю: "Алмазы..." "Изумруд..."
Чего еще? Молчат. Не пропускают.
Иду в обход (судьба или маршрут?)
Как переглядки лета, звезды тают.

Там, наверху, и просто, и легко!
И жизнь, как книга с четкою страницей.
Слегка знобит. Но солнце высоко
Еще не скоро вылетит жар-птицей.

И тут охрана! Скользкие штыки,
С-под капюшона не уловишь взгляда.
Мечу слова, как бисер, из строки.
Не подберут. Не ценится. Не надо.

26

Желтком яичным солнце в облаках.
Как не везёт – я без закуски снова!
Есть земляника терпкая в лугах,
В сырой траве и по две штучки. Клёво

Их собирать для дачниц, не спеша.
Глоток... Занюх... и в сторону бутылку.
Ах, до чего ж глазунья хороша!
Ткнуть в небеса – и подцепить на вилку!

Увы, не выйдет. Сумерки. Закат.
Еще вина на три-четыре маха.
Одетой в нежный бисерный наряд,
Выходит к ночи звездная деваха.

Кассиопея? Андромеда? Ишь,
Ковригой сыра полумесяц с нею!
Кинь хоть кусочек! Посвежело. Тишь.
Глоток. Травинка. Нюхаю... Пьянею.

27

Проходит время вкривь, наискосок,
Не выбирая ни тропы, ни брода.
Пора стянуть потуже поясок:
Шалит здоровье. Меньше и дохода.

Дурным привычкам не было конца,
Без "Арарата" за еду не брался.
Хотя коньяк – для красного словца,
Он самогоном чаще назывался.

А как же можно сочинять стихи,
Когда табачный фимиам не вьется?
И так во всем. Демьяновой ухи
Лишь подавай! А плохо – обойдется.

И вдруг мигрень, простуда и колит,
Et cetera откалывают номер...
Одна отрада: коль везде болит,
То это верный признак, что не помер.

28 (преподобному Сергею Дежнюку)

День на закате, словно взаперти
Меж голубой и розовой стеной.
Как высоко небесные пути
Легли над этой древнею страной!

И тишина. Как вымерло село
Или поникло в паутинах трав
Сном Святогора... Алое крыло
Зари всё ниже ; край совсем кровав.

А высота и тоньше, и светлей,
Хоть этот свет ; предвестник темноты.
Вдруг веник ветра по ковру полей
Прошел рывком, сметая пыль в кусты.

Выходит звезд дозор сторожевой,
Земля полна, как прежде, диких сил.
И ночь поёт татарской тетивой,
И никого никто здесь не крестил...

29

Ах, чио-чио! Веером крыло.
Легко сложила – вышел лепесток.
Наскоком ветра в дом мой занесло
Вблизи окна порхающий цветок.

Но ты сейчас, прекрасный махаон,
Попался в горсть, а выбраться нет сил.
Уж извини за резкий моветон:
В Русии мы – вот так и пригласил.

Не трепещи – за крылья не возьму,
Капкан из пальцев для тебя же смерть.
Сейчас мизинец тихо подниму,
Но не спеши так сразу улететь.

Дай чуть подольше поглядеть на твой
Волшебный вид в межпальцевый просвет...
Увы, я стар, чтобы воскликнуть: "Ой!",
И верить в чудо, если пользы нет.

30

Ветшает быт, как юный идеал,
Что износился от земных тревог.
Совсем недавно двери поправлял –
И вот отвиснул челюстью порог.

Просить помочь соседа за ручьем?
Иль без него тихонько горевать?
Ведь перед тем, как сладить с кирпичом,
Он будет встречу шумно обмывать.

Потом придется выпить за успех
Имперских войск в походе на врага.
При чем ремонт и воинский набег?
Славяне мы. Традиция. Ага.

И лишь под вечер, теплые, как печь,
Мы у порожка сядем и споём...
Ветшает всё. И жизнь не стоит свеч.
Ну, кроме встреч. Хоть с кем-нибудь. Вдвоем.

31

Ослабли руки и дрожат с утра.
Причины две, понятны и без слов.
Принять лекарство самое "пора",
А то ведь в горло не полезет плов

Из концентратов. Такова она,
Смурная жизнь в провинции Руси.
Давно привыкли. Только б не война,
А там хоть что. Хоть мебель выноси

Вслед за святыми. Главное: поесть
Доступно нынче без больших забот.
Поклон за это (не сочтем за лесть)
Имперской власти, ибо не дерет

Седьмую шкурку. Но года, года!
Их невесомой мощи не снести.
Вот и трясусь, как будто холода,
А за окном всё тянется цвести...

32

Одним не вижу, точно старый крот,
Второй слезится и с утра болит.
Но важный лекарь справку не дает
О том, что я – немножко инвалид.

И бесполезно сетовать-пенять,
Давить на жалость, исторгая стон...
Работа есть. Не стали выгонять,
За то большой начальникам поклон.

И ведь без взяток. Без трагичных фраз!
Зевс не мельчит. Кивнули свысока.
Кто говорит, что страшное сейчас
Настало время? Нервное пока.

Что будет дальше – разве разберешь?
Гляжу на запад, в сторону Москвы.
Закат и остр, и узок, будто нож,
И ал, как вишня. Или как... увы.

33

Гроза все ближе. Первобытный страх
Всегда живет в сознании людей.
Вообразить достойно, что в цепях
Трясет скалу усталый Прометей,

Мне не под силу. Интеллект угас,
Как светлячок, подхваченный дождем.
Но так гремит! Густой, тяжелый бас
Ужасных сил: "Идем, идем, идем..."

У горизонта угольная мгла,
А надо мной багрянец – кровь в пыли!
Блеснула молний длинная игла,
Терзая грубо полотно земли.

И вот молитв бессвязные слова
Слетают с губ, как пряди с головы.
Разгул Богов. И все для них трава
По кличке "трын". И он, и я, и вы...

34

В полнеба солнце. Вязкое тепло,
Когда сам воздух плавится, как мед,
И так же пахнет. Влажное чело,
Ланиты, перси... Эк меня несет!

Ну, о подмышках не найдется слов:
(Зело старинных кладезь исчерпал).
Да и предмет поэзии таков,
Что устремлен на некий идеал,

Где верх берет всегда высокий штиль.
Пускай в стихе навязчиво штормит,
И выраженья просятся в утиль,
Но он всегда приподнят – внешний вид!

И хоть в Москве Кабацкой, или пусть
Нам два часа в резервуаре ждать –
Сентиментальность, благородство, грусть...
Ушел от темы. Лето. Благодать.

35

Дождь выжал пыль. Но влажная жара
Немногим лучше засухи в обед.
Недосчитался веер мой пера,
А из опавших можно и букет

Цветной составить. Затекла рука,
Которой тряс безвольно, как старик,
Гоняя зной... Чернильная строка,
Расплывшись вниз, отбрасывает блик.

Скорей бы ночь! Полярная звезда
Остудит землю млечным холодком.
Застынет в небе темная вода,
Повиснет месяц сорванным замком.

Придут друзья старинные – без жён,
А может, жёны – тоже без мужей.
...Губернский город в август погружен
От малых душ до верхних этажей.

36

Проснешься ночью – будто чей-то взгляд
Тебя мазнул, как кистью, по щеке.
Нет, это пот. И закурить бы рад –
Да только "Кент" любимый вдалеке,

Через дорогу, где торговый зал.
Спросонья, слабым к людям не пойдешь.
Дождь лижет окна... Да и завязал...
Сама собой утихнет злая дрожь

В движке сердечном. Но придется встать,
Постель поправить, глянуть на часы...
Гудящий дом. И велика кровать.
Куда уютней норка у лисы.

Вот холодильник глыбой за углом,
И "Bloody Mery" сто на пятьдесят.
Махну, как ведьма, красным помелом,
И всё равно: где я, и кто глядят.


37 (преподобному Сергею Дежнюку)

"Святой отец, меня терзает страх.
Не жизни жаль – возможностей её!" –
"Ты отделяешь, сын мой, впопыхах
От тела руки. От древка копье". –

"Косноязычен... Но ведь суть ясна:
Исчезнет память – все, что накопил!" –
"Иди к буддизму. С ним всегда весна,
И обновишься сам по мере сил". –

"А где Учитель? Помыслы его?
Не Бога жажду – надобен пример!" –
"Ты понял всё, играя в "ничего",
Твое прозренье выше книжных вер". –

"В разгаре лето, но крепчает хворь.
Зловещий знак мне видится в судьбе..." –
"Совет один: со временем не спорь". –
"Но жизни жаль!" – "Не одному тебе".

38

Стриж прянул сверху и незримый знак
Вдруг начертил. Чарующий полёт!
Уже темнеет. Ветер мнёт ивняк.
Березкам что? Лишь пряди заплетёт.

У тополей из пуха галуны,
А на стволе разводами смола.
Ночь покатила колобок луны
По синеве небесного стола.

Опять стучат на озере вальки
В глухой деревне, как и сотни лет.
Ах, сколько звёзд! Но слишком далеки,
А это значит как бы их и нет.

Шуршат в лугах ночные существа,
Поют вампиры хором надо мной...
Привычный мир. И не постичь слова
Как символ мысли. Грустно, Боже мой.

39

Устав бродить по зарослям густым,
Я ко всему утратил интерес.
И вдруг в глаза сверкнуло голубым,
Как будто небом брызнуло на лес.

Цветет цикорий! Среди хищных рыл
Зверей, инсектов, а еще – людей.
Вот и гадай, зачем же сотворил
Такой набор создатель-чудодей?

Понятно всё, коль миром правит зло,
Создав плацдарм для собственной игры.
Блажен, кому случайно повезло
Здесь не родиться. Есть еще миры.

Ну, а для нас, для обреченных ждать
Пустой конец в бессмысленном пути,
Цветет цикорий. Будешь умирать,
Его ты вспомни – и судьбу прости.

40

Тяжелый день томительно угас,
Глоток прохлады лучше, чем вина.
Голодным псом в карьере рявкнул "МАЗ",
Зашелся в кашле, замер... Тишина.

И вмиг повсюду стрекотать взялись
Сверчки, цикады сотней голосов!
Почти Китай, Япония... Стремись
Лишь к идеалу. Чашечки весов

Моих желаний трепетно дрожат,
Воображенье пробуя на вкус.
Земля вне прав. И без клейма закат,
Любой эпохи абсолютный плюс.

И я один среди своих миров,
И сонм фантазий скроет полумрак.
Но из карьера мат, хрипенье, рёв
Бульдожьей хваткой... Не уйти. Никак.

41

Плюс 37 у входа. За "котлом",
По меньшей мере, целых пятьдесят!
Работа летом – вылитый Содом
С Гоморрой вместе. Только не горят.

И без пороков плотских. Мужикам
Всего грехов – с утра винца хлебнуть.
Потом уж можно волю дать рукам:
Прибить, поднять, покрасить, подтянуть.

Ни смол, ни серы. Из горючих – газ,
А дальше трубы, трубы всех мастей.
Лик  поутру на зеркале анфас,
А после смены – перечень костей.

Нет на Земле профессии древней!
И в преисподней демонам беда
Без кочегаров и без слесарей.
В Руси, похоже, это – навсегда.

42

Дождь водопадом рушится с небес.
Расплющен зонтик, вывернут и смят.
Мир стоицизма, кротости исчез –
Скорее в лес! О том, кто виноват,

Помыслю позже. Карликом – за клен;
Платком вгоняю в норму внешний вид,
(Нет, близко к ней...) Я малость уязвлен.
Хамелеон – и тот ведь сохранит

Цвет неизменным! Так зачем же мне
Ругать природу шепотом и вслух?
Зимой вода летящая вполне
Да при луне устраивает дух

И тело тоже. Вот и весь ответ,
Как незаметно властвовать душой.
Диктует плоть: удобно или нет?
И всем привет. Философам – большой...

43

Вечерний мир стреножен темнотой,
По веткам ходит резвый ветер-кнут.
Клен оживленно шелестит листвой,
Как пианист, играющий этюд.

Пусть зелень звуков и едва слышна,
И монотонна ; только не уйти.
Моя душа безудержно грешна
И лишь в саду на правильном пути.

Слова, слова... Составить можно текст,
Из теологий яркие вершки.
Ночь уползёт в рассвет со вздохом: "Next...",
А день предложит старые грешки.

Бесшумно пляшут сонмы веретён,
Дав нить судьбы стандартную, en masse...
Который час в ночи играет клен,
Чуть равнодушно. Или не для нас.

44

В кустах цикорий. В сумочке – сосуд
С числом фатальным посреди стекла.
Не суеверен! Да и что за труд
Пугать того, чья жизнь и так текла

Среди не тех (страны, людей, забот)?
И лишь цветы да крепость "Порту Вин"
Мне учащали пульс за годом год
С густых волос до тающих седин.

А что вне дома? Малость новизны,
И вновь не то – система, дамы, быт.
Да неизбежность видеть те же сны,
Где темнота на суету глядит.

И нет ни стран желанных, ни эпох,
Хоть за Амур отправься, хоть за Рейн...
Цикорий. Русь. В душе – чертополох.
И вечной связкой между них – портвейн.

45

Похолодало с резкостью такой,
Как будто Север получил права
На весь остаток лета. Голубой
Лишь временами светится едва

В прозрачной выси тихих вечеров –
Бескрайней, чистой... Мистика. Мираж!
Или обман. Вот черноты покров
Вполне реален. И луны плюмаж

На звездной шапке Господина Тьмы,
И то не часто. Если без прикрас,
О нем твердят церковные умы,
Но не взаимно. Что Ему до нас!

Похолодало быстро, без затей.
Сентябрь хромает где-то за углом.
Тепла не густо в августе. Гостей
Давно не жду. Один. В дымину. В дом.

46

По крышам дождь вприпрыжку, как шалун.
Уже не спится в сумрачную рань.
А на ковре пейзаж эпохи Сун,
Хотя с похмелья мне милее Хань.

Побегов риса изумрудный строй,
Вершины пагод в голубой слюде,
Мир дразнят птицы из листвы густой,
Качает ветер джонки на воде;

Пасутся гор безмолвные стада,
Гирлянды сосен в страшной вышине,
Под самым небом конусы из льда...
Темно и душно ; шарю по стене.

Плеснув зеленым, шторы разошлись
По сторонам, подобно двум волнам.
Чужая Русь в окно глядит, как рысь.
Период "сунь" среди эпохи "хам".

47

Крадется кот – горящие глаза,
Злодейский вид, готов атаковать.
А чуть поодаль птичка-егоза
И в рассужденьи: где бы поклевать?

Не то не видит, что сама давно
Предмет охоты крошечного льва,
Не то хитрит... Ведь нужное пшено
Не взять без риска! Ибо такова

По воле Неба грубая la vie
Как объясняет современный галл,
И с ним согласны русские. Живи
Или умри – рискнул и прогадал.

А не рискуешь – пусто в животах,
Или такая хавка, что тошнит...
И не понять: опасность ли в кустах?
Все ближе кот. Одна надежда: сыт.

48

К чему в стихах нешуточный надрыв,
Коль с детства ум нацелен на покой?
Но философской мудрости прилив
Как на озерах мелких – никакой.

Босые пятки малость намочил
И отступил обратно в глубину.
Старик Конфуций правильно учил,
Но лишь своих. Нормальную страну.

Там на века извольте почитать
Любую власть. Родителей. Закон.
А я в Русии, где обычай: хвать
Ты иль тебя. Всегда, со всех сторон!

О вечном мысли – но тотчас семья,
Работа, встречи рушат идеал.
И что мне жизнь? И ей, конечно, я?
А вот волнуюсь. Словно задолжал.

49

Ночь безнадежна для любой борьбы.
И за любовь! Под полумаской – страсть.
Хотя соблазны дьявольски  грубы
И аппетитны. Им внимает часть

Живой души – художника, певца
И прочих нервных. Надоели дни.
Ах, темнота! С луною. И с крыльца,
Балкона, крыши... А в упор ни-ни.

И обостренность чувств – точнее, блажь
Вдруг возмечтать: ты с мраком заодно
(Без обязательств!) – дарит авантаж,
Гешефт, бакшиш... Привычное кино.

Но будет утро – с солнцем или без –
И озарит его холодный свет
Всю суету, ущербность, "сверх " и "чрез"
Ночных восторгов... Фикция! Макет.

50

Я с детских лет любви не испытал
Ни к пролетарским нормам, ни к стране.
Ведь папа Карло нравился, чем Карл-
Альфонс-бухгалтер, много больше мне.

Тот Карабас был сущий, с бородой!
И бедным куклам полагался хлыст.
Колхоз. Кабак. Отбой-подъем-отбой,
Да на парад, где каждый – коммунист.

И каждым летом – точно, как сейчас –
Жара и пыль, куда ни посмотри.
Какое пиво! Не найти и квас,
Лишь газировка на копейки три.

Ползли ужами скучные года,
Чешуйки дней стирая о закат...
Теперь есть всё. А счастлив был тогда!
И не один я в этом виноват.

51

Всегда игра: в наряды, в серебро,
В любое шоу – ловко, без обид,
В дилетантизм под вывесками "Pro",
В прелестных женщин (только внешний вид);

В свободу крика – это без проблем,
А также в совесть, что разрешена.
Как автомат, набор нехитрых схем
Перебирает сонная страна.

Гляжу с тоской в невзрачный водоем,
А солнце жжет с утра – не продохнуть.
"И не поймешь: горим или гнием?" –
Спросил поэт. Не в президентах суть.

Я зачерпнул мутнеющей воды –
Ушла меж пальцев, оставляя сор.
Славянский мир в предчувствии беды
Который раз. "Encore, ещё, encore!"

52

Нас  вяжет грусть – надежно, не спеша,
Когда с годами с облика уйдет
Нет, не прикид, а лоск. Пусть сам Левша,
Маэстро, гений – вид уже не тот,

А также лихость. Кажется, вчера
Был Казанова, Одиссей, Кандид!
И вдруг с простого серого утра
Лишь обыватель из трюмо глядит.

Уже болезни с жадностью зверей
Хватают нас. Уже считаем дни.
И тянет в горы, к берегам морей,
А в храмы нет. Кто верит – извини.

И вновь над домом палевый рассвет,
А следом туч осенняя броня...
Промокший август, словно пьяный дед,
Вползет в сентябрь – через четыре дня.

53

Опять летит сквозь дымку диск луны,
Но дискобола снова не видать.
И облаков седые валуны,
И хрупких звезд мерцающая гать

Через пространство ; всё внушает жуть,
Когда глядишь (и только) из глубин
Какой-то жизни... И короткий путь,
И даже сам себе не господин.

Ах, если б ночь спокойная была!
И тонкий круг сверкал бы за окном
Лучистым блюдом барского стола
Меж звездных рюмок с млечным коньяком.

Мне б созерцать божественный уют,
Забыв, кто я, и чья вокруг страна...
Но резкий ветер. Тьма. Везде галут.
И желтой меткой в серебре луна.