Маремея

                Уже светало, когда на  соломенной крыше колхозной овчарни зашевелилась чья- то смутная  тень и  послышался шорох.  И вдруг, с поистине дерзкой четкостью  на фоне чуть посиневшего    неба хищно обозначилась  округлая  голова   зверя.   Плавно и   зловеще сместились  в темноте пара тусклых  огоньков  и погасли.   И опять шорох.  Это из дальнего ряма  зашла в деревню владычица   ночного сумрака  трехлетняя волчица.   С нетерпеливой сосредоточенностью  она  торопливо  разгребала  для себя    пролаз.   Нет нет да и перестанет копать.    Повернет голову в сторону неподвижно  темнеющей сторожки, послушает     ленивый   перебрех деревенских собак  и опять  за  дело.
                Через несколько минут,  с набившейся в шерсть  половой,  зверь мягко  спрыгнул, вниз, в смрадные  потемки помещения.
                С дробным глухим топотком сотенная овечья ватага в ужасе  шарахнулись  в сторону от нее, и тесно скучилась в  дальнем углу пригона.  Но хищница  мощным броском   сразу  сбила с ног одно из крайних к ней животных  и, придавив его передними лапами к земле, мощно полоснула  клыками по горлу. Потом жадно  лизала горячую кровь, хлынувшую  из широкой раны   жертвы.  К рассвету  вокруг зверя  неподвижно лежали    семь трупов зарезанных ею животных.
                Была ясно видна каждая соринка на толоке, когда сытая волчица легко и пружинисто выпрыгнула из овчарни с  ягненком в зубах. Закинув  добычу на загривок,   она  серой тенью  воровато затрусила  в  светлеющие  поля.  Никто не   послал  в ее сторону ни  одного  бранного слова.  Завернувшись в старую шубу, сладко  похрапывал  в чабанском  вагончике колхозный сторож Архип. 
                Через версту, у межи волчица  остановилась, и настороженно проводив  взглядом бесшумно мелькнувшую утреннем  мороке сову    прислушалась.  Слышно было, как утоленно и глухо стучало  в груди   ее сердце.  От   черневого   леса тянуло   сыростью.  С минуту она стояла неподвижно и смотрела туда, где низко  желтило пространство  знакомое займище. Камыши, кочкарник и  осока всегда готовы здесь стать для нее ухоронкой.
                На краю захламленного старым валежником  ряма, среди водянистого утреннего  света, сочащегося сквозь сплетения черных  ветвей тальника, матерая задрала голову к  небу и заунывно провыла. И тут же из   глушены   трещобника, раздался радостный скулеж ее  четырех голодных волчат.
               Судили не пьяницу сторожа, проспавшего разбойничий  налет волчицы.  Судили, бригадира животноводства Василия Меньшикова,    не сумевшего обеспечить,  сохранность колхозного скота. 
                Его жену Марию, оставшуюся  без мужа с четырьмя детьми на руках, правление не замедлило отчислить  из колхоза с позорным  клеймом   жены врага народа. У некоторых присутствующих на заседании  были некоторые сомнения по этому поводу, но  председатель был тверд и настоял на своем. Он не мог простить ей  женской гордости. А через неделю, когда она,  под птичий трезвон,  шла по залитой солнцем деревенской улице к торговой лавочке, чтоб купить на последние деньги керосина и сахара,  ее остановил Николай  Снигирев.
          - Слушай меня внимательно, Маремея. Сегодня   к тебе  придет  комиссия    описывать все твое имущество.

               Слова деда словно  током ожгли  сердце женщины.  Она  побледнела. Ноги у нее подкосились, но она сумела устоять.  Посмотрев на Николая  долгим непонимающим взглядом, спросила.
           -За что?
          - Дак, моим  простым умом тут, милая,    не понять.
              Страдая и замирая в душе, с болезненным ощущением вопиющей несправедливости, совершенной по отношению к ней и к ее детям, она почти бежала  к своему дому.    Но успела  спрятать в старой огуречной грядке только   швейную машинку Зингер.
              Ей  не оставили ничего. Отняли дом вещи, и даже  огород. Блеск в ее глазах померк, а в черных волосах засверкала первая седина.
              Она не впала в безумие. Осенью  ходила по дворам и просила разрешения покопаться в уже убранных людьми картофельных огородах. Надвигалась  суровая сибирская зима, и надо было каждый день чем - то кормить своих детей. Жить долго у родственников, которым  и самим- то было трудно повернуться в доме от тесноты,  потому что в нем и   без ее оравы было семеро по лавкам. Мария устала  выслушивать бесконечные, хоть и сдержанные до поры до времени упреки.
               В конце сентября, по случаю тепла и суши,   она  ушла пешком в  Бердюжье. Шагала бессознательно быстрыми шагами на своих маленьких ножках, проклиная и волчицу и сторожа и мужа, что не присмотрел за работой Арихипа. Черные  косы раскачивались на  спине в такт ее движений. Была у Марии  тайная  надежда  найти справедливость в райкоме партии. Ведь муж ее при жизни был коммунистом. В 1921 тревожном году, во время крестьянского восстания, на свой страх и риск подпирал  плечом советскую власть.
              Уже в полдень остановилась на вершине степного гребня. По правую руку, за дрожью испарений,   серело крышами село Калмак. Поджав ноги женщина, присела  на обочине дороги. Пахло примятой травой и спелыми хлебами. Ветер холодил ее щеки,  раскачивал  ветви недалекой пожелтевшей дубравы, и было хорошо слышно, как  самая близкая из  осин тревожно роптала о какой- то своей, одной ей известной,  лесной печали.
              Без крика  трепетала над сухим блеском жнивья  пустельга. Прилетела откуда то невесомая паутинка. Колеблясь и закручиваясь в воздухе, она коснулась    волос  уставшей путницы, и прервала свой  полет.  Мария осторожно сняла с волос паутинку, поправила черный  платок на голове и посмотрела вдаль.   Что - то обещающе синело там, за дальними лесами, звало ее и будто кто- то  мягко, но настойчиво толкнул ее  в грудь, призывая идти дальше  и надеяться на лучшее.  Проезжающий мимо нее возница, искоса  посмотрел на сидящую, но встретившись с ее отрешенно сосредоточенным взглядом, равнодушно отвернулся.
          Переночевав у бердюжских  знакомых, она уже на следующий день  сумела  добиться приема у  секретаря райкома партии. С  дрожащим  от волнении голосом   рассказывала ему обо всем,  что случилось с ней и ее семьей.
           Секретарь слушал ее сбивчивый   рассказ, прищурившись и  чуть наклонившись грудью над полированной крышкой  стола. Время от времени Савельев   посматривал на свои часы и опять переводил свой взгляд на посетительницу. Встречаясь  с ее   черными глазами, в глубине которых плескалась тревога,   думал ли он в тот час, сколько таких,  как она просителей по всей великой России  ходили и обивали в те дни  чиновничьи  пороги  с единственной просьбой - спасти.
            У него был  не приемный день. Но горячая  настойчивость Маремеи  заставило его сделать исключение.   Еще не успев закончить своего монолога, она не смогла не  заметить,   плохо скрытое раздражение,   промелькнувшее    на  неулыбчивом лице своего собеседника. Голос ее задрожал от волнения, глаза наполнились слезами,  но она продолжала рассказывать.
             Секретарь, конечно, хорошо понял  всю абсурдность ситуации, в какую попала эта женщина,   да и  председателя того крупного колхоза, откуда она  пришла, Савельев тоже    знал не понаслышке. Мужик там работает жесткий. Иногда и перегибает палку. Но чем, же я могу  помочь ей, думал он,  поправляя косой ворот своей  рубашки. Ведь борьбу с кулачеством и другими врагами народа ведет не какая- нибудь неизвестная никому безучастная сила, ее ведет авангард рабочего класса – партия большевиков, частью которой является он сам.
                Ленин вполне ясно выразился, когда сказал, что революцию в белых перчатках не делают. И мы не допустим ошибки парижской комунны, в которой французский пролетариат проявил излишнее великодушие, вместо того чтобы истребить своих врагов,  старался морально повлиять на них.  Страна сейчас  строит  золотой мост в  индустриальную эпоху. Возводятся сотни новых заводов, закладывается фундамент для создания тяжелой промышленности, и все что стоит сейчас на пути партии и народа  к  сплошной коллективизации в деревне, сметается и будет сметаться без всяких колебаний. 16 съезд большевиков открыто, на весь мир заявил, что их партия не допустит  реставрации капитализма в России,  и принял решение о политической ликвидации кулачества, как  последнего эксплуататор- ского класса в стране.
          Из Аромашеском района уже выслано 250 кулацких семей, из Голышмановского 203, Сорокинского 76…
             Мария  перестала говорить, потому что  на хмуром лице секретаря уж слишком откровенно читался готовый для нее ответ.
          -Гражданочка, так вы  хотите, чтоб я отменил решение правления вашего колхоза?
           -Но если даже вы   не сможете его отменить, тогда  убейте меня вместе со всеми  моими детьми! Убейте, сразу всех,  раз уж мы стали такими  опасными людьми  для советской власти. Зачем же мучить нас? Без огорода и работы нам все равно не прожить. Впереди  только  одно- голодная смерть!
            Будто кусочек льда растаял под сердцем Марии, когда она выходила их кабинета секретаря. Он пообещал помочь ей  всем, что в его силах и полномочиях. И сдержал свое мужское слово.
            Маремею восстановили в колхозе и выделили ее семье угол.
          Много раз улетали с тех пор  на юг и возвращались с полуденных морей  на свою северную родину  птицы.
            И пришло время, когда     старший  ее восемнадцатилетний сын Алексей ушел на фронт. Это случилось в 1942 году. Враг рвался к Волге. Алексей  попал туда, где  в те дни великая русская река уносила  в Каспийское море разлившуюся на ее поверхности нефть пополам  с потоками красной солдатской крови. Но  защищал он там  не тех односельчан, что   выгоняли когда- то его семью на улицу из обжитого дома, и не тех из них, что на  правлении голосовали за исключение Марии из колхоза. Он защищал свою мать, своих братьев и сестер, защищал ту тропинку, по которой он в детстве ходил в начальную школу, то озеро, в котором он каждое лето купался со своими друзьями.


.