12.11. 14 0000 БУКЕТЫ МОИМ БАБУШКАМ 00000 Прочтений 2264
0000000000000000 (Мемуары) 000000000000000
Судьба подарила мне шанс - узнать ИСТИНУ из самого первоисточника -
и я этот шанс упустил...
ВМЕСТО ПРОЛОГА
В фундамент каталога знаменательных совпадений наша семья внесла свои, весомые, камешки. Весной мне должно исполниться - 50 лет, старшему сыну - 25, старшему внуку - 5 месяцев; после первого развода минуло 10 лет, а Второй раз я женат уже - верьте или нет - уже пять лет... Но завершает список пятикратных моя Бабушка…
РАИСА НАУМОВНА (по-домашнему - БУСЯ!)
Ей сегодня 90 лет, и именно она и есть главный юбиляр... Старушка согласилась отпраздновать свою годовщину в назидание и поучение внукам, правнукам
и уже наметившимся праправнукам (точнее – праправнучке, которая должна появиться на свет через – не поверите – пять (!) месяцев). После согласования всех дат и пожеланий был назначен (мною, как старейшим из мужчин семейства!) юбилейный оргкомитет для празднования славной семейной годовщины пребывания Бабушки на этой земле.В своей краткой содержательной речи я пунктирно обрисовал жизненный путь Бабушки от первых шагов в литературной журналистике далёкого
и ещё дореволюционного городка Гомеля, до первого лево-революционного кружка отчаянных соратников из рабочих...Затем вспомнил её годы в вологодской тюрьме
и последующей якутской ссылке. Многое было обнародовано мной впервые и, не скрою, потрясло наших с Бабушкой потомков... Минуя многие биографические факты последних 55 лет жизни юбиляра, я перешёл, как всегда, пользуясь моментом,
к изложению очередных задач семейного коллектива во всех его подразделениях, перечислил пути и способы субъективного преодоления о сих пор не преодолённых объективных трудностей...Мой младший сын — аспирант - второгодник – „от имени
и по поручению“ предложил возглавить научно-семейную конференцию –„Здоровая семья - залог здоровья!“ с доклада-ми –„Долголетие - в массы!“ , „Обучение печатному и отучение от непечатного слова в детсадовском возрасте“, „Разумное со-четание труда жены и отдыха мужа„ и „Прогнозирование характера по поведению плода и плодоножек в пренатальном возрасте“... От имени Жён и Матерей выступила моя Супруга (от второго брака), призвав всех, способных сидеть, встать на трудовую вахту, ликвидировать малотоннажные и порожние рейсы по магазинам... Будущий папа обязался вдвое ускорить оборачиваемость оборотных пелёнок
и повысить качество их проглаживаемости и закупить в ближайшую загранпоездку сотню памперсов... Закипела работа в банкетной, подарочной и гостевой комиссиях. Трудности возникали и почти одновременно разрешались... Заменяли дефицитные товары на дефицитные идеи и компромиссы, в результате дефицит становился явью, плотью, статьёй расхода и предметом гордости и удовлетворённого тщеславия: икра, майонез, зелёный горошек, марроканские апельсины, сибирские кедровые орешки, французские мороженные цыплята и кубинский ром... С вином чуть не случилась промашка... Юбиляр категорически отказалась от кагора, который
ей надоел ещё
во время причащений в мрачные годы церковно-приходской школы... Пока ещё советское Шампанское она тоже забраковала, так как его стали выдерживать не
в дубовых, а в титановых бочках. А из общажных титанов Бабушка вдосталь напилась в голодные по-революционные годы... Как всегда, выручила вишнёвая настойка моей рецептуры: патриотично, экономично, берёт за душу и хорошие мысли навевает
в любом возрасте... В подарочной комиссии проколы! Не успевают огранить пару заначенных якутских алмазиков и опоздали закупить – вологодские лапотки... Остановились на козьепуховом платке из башкирских степей и само-вывезенном мною, конечно) янтаре с отвальных берегов Куршской косы... Дети выучили папины стихи... Отрепетирова-ли танец «ручеёк», и настригли девяносто бумажных журавл-иков... «Оригами».. Юбилей стремительно набегал и вот он грянул... По звонку старинного будильника моя сестра (по матери) раскрыла двери столовой, все родные и приравненные к ним близкие сгрудились в коридоре у входа... Под свадебный марш Мендельсона-Бартольди правнук Юбиляра - весь в чёрнобелой, почти фрачной, паре, как дирижёр – „Сна в Летнюю Ночь“ - строго и почтительно провёл свою Прабабушку к столу. Прабабушка чуть боязливо опиралась на крепкую руку своего далёкого потом-ка... На тёмно-синей батистовой кофте – сшитой ещё до рождения внука – тихо позвякивали самые скромные и такие бесценные медали: „За оборону Москвы“ и „За победу над фашистской Германией“. Как почти всегда, она была в своих древних целлулоидных очках с толстенными стёклами... Сквозь эти стёкла глаза её казались утонувшими в страшно далёкой глубине времён... Потомок ласково помог ей усесться в её старенькое кресло... Усевшись, Бабушка стала рассматривать всё и всех и тихо улыбаться этой суете вокруг стола. Получив „Добро“, все младшие по званию и по возрасту бросились на заранее указанные места... Самые младшие из допущенных уселись за маленьким детским филиалом стола „Для Больших“ и начали „оттягиваться“, как кому позволяло воспитание и энергия...Взрослые и приравненные к ним, приступили к разбору салатов (красно-свекольных, куро-картофельных, крабо-яичных), пошла апробация всяческих вин, крюшонов
и водок. Наконец, и как всегда неожиданно, за столом возникла тишина.. Все устремились взорами и вниманием к Бабушке...Она же молча оглядывала нас сквозь круглые серебистые очковые линзы и, казалось, заглянула куда-то так далеко, что нам не дано будет никогда. Для нас - далёкое и практически незнакомое прошлое, для неё - вечно настоящее. Что виделось ей в эту тихую паузу?...Её политический кружок из подпольщиков бомбистов.. Бедный Петро... Михаил... Маркус... Измаил
и Иван... (( ВЗГЛЯНИТЕ НА ФОТО, ПРИЛОЖЕННОЕ К ЭТОМУ ТЕКСТУ!!!
Где их могилы?
Вологодская тюрьма и голодовка политических? Якутская ссылка? Редкие свидания с собственным сыном, отданным на сохранение в чужой дом? Голубые прямолинейные щупальцы прожекторов в ночном небе столицы? Затяжной визг и небывалый грохот разорвавшейся около дома гигантской авиабомбы? Закоченевшее тело сына, пробитое пулей немец-кого снайпера...
IN MEMORIUM... Воспоминание.. .
А может быть она с облегчением ощутила, что уже с самого утра не кружится голова, и ей удаётся расслышать такие молодые и громкие голоса её семьи..
Высота 201,8. Южнее Наро-Фоминска.
Река Нара. Западный берег.
Бойцы - курсанты осторожно продвигались через неглубокий овражек. Это, прове-денная природой лёгкая царапина на безбрежном море земли, отделяла совсем лы- сую возвышенность № 201,8 от засаженного строевым сосняком прибрежной высоты, должна была послужить нам дорогой во фланг немецкой позиции...
Но уже через метров полста впереди идущие бойцы увидели выступающие из-под снега поперёк овражка неплотные ряды колючей проволоки...
Пройти их не было б труда, но по бокам колючки лежали, даже не замаскированные, мощные толовые шашки... Видны были взрыватели, но сапёров-то у нас и не было... Тогда я, подойдя к преграде, но не слишком близко, расстрелял одну за другой обе мины, и курсанты быстро проползли под колючкой и через сто метров оказались у входа во фланговые траншеи немцев...
– “Ура!“, – подкреплённое ручными пулемётами, и мы вышибли немцев из траншеи и со всей высоты 201,8..А пока мы рассматривали трофеи – оружие, документы убитых офицеров, со стороны леса, росшего на прибрежной высоте, раздались стрельба и крики, и на теперь уже нашу, только что взятую траншею, стала надвигаться группа немцев... Именно их-то мы отрезали от основных сил немцев, ушедших за эту высоту 201,8. – Все за мной! – крикнул наш политрук Лев Александрович Стефанюк, вытащил из кобуры свой пистолет и побежал обратно в овражек, в который намеревались скатиться и немцы.. Я схватил стоявшую в блиндаже немецкую винтовку, пачку патронов к ней и крикнув: – Лев Александрыч! Не ходи! Без тебя отобъём! – бросился его догонять и почти догнал уже в овражке...Он, а за ним и курсанты, стали карабкаться по крутому склону навстречу выстрелам и немецким голосам...
Я почти догнал его, схватил его, дотянувшись снизу, за валенок, но Лев Александрович оттолкнул мою руку, вырвался на самый край овражка и оказался на ровном площадке перед лесом... С трудом карабкаясь, Я выскочил наверх следом за ним. Сильный огонь из леса заставил всех улечься в снег и замереть...
Пули свистели и ложились часто-часто; даже головы нельзя было поднять... Прошла минута огневого шквала и наступило затишье.. На краю оврага негусто росли молодые берёзки, недалеко от меня лежала срезанная снарядом большая ель... Правее в снегу запрятались старший сержант и, подале, пара курсантов... – Ребята, где Стефанюк? – Вот он... Убит... – Как??? – крикнул я, и от неожиданности приподнял голову, но тут же нырнул опять в холодную снежную ямку – от ближайшей берёзки мгновенно налетевшая пуля отщепила кусок щепы, попавший мне в щёку... Кто-то как будто подслушивал наш разговор и моментально реагировал на него выстрелом.Сержант, не поднимаясь, крикнул:
– Не вставайте, в вас стреляет снайпер, который Стефанюка убил...
– А ты его видишь? — Вижу, только достать не могу – деревья мешают! ... Я прополз, как крот, сквозь снег прямо до поваленной снарядом ёлки, забрался в ветки и осторожно раздвинул их... Метрах в семидесяти от нас внутри рядка саженных сосен наизготовку для стрельбы „с колена“, выставив винтовку с оптическим прицелом, по-хозяйски, как егерь на пристреленной точке, расположился немец... Видимо, меня высматривает. На груди, прямо на шинели, был виден какой-то значок.Или орден?. Вот под этот-то „орден“ я и подвёл мушку винтовки, захваченной мною в немецком же блиндаже. Отличный инструмент, бьёт точно... Мгновенье...Немец выронил свою винтовку и... упал на спину...
Я вскочил и, крикнув: Отомстим за Стефанюка! Вперёд! –и побежал по снегу к лежащему снайперу... Курсанты, стреляя из винтовок и из автоматов, за мной... Через полчаса всё было кончено... Мёртвые немцы лежали молча, раненые стонали,
а оставшиеся целыми, сбросив оружие и подняв руки, ждали нашей команды...
Мы согнали их в овражек… На плащпалатке пронесли в траншею Льва Александровича и уложили на нары в блиндаже, выбросив наружу, в снег, лежавшего там убитого немецкого офицера, документы которого мы вместе с Стефанюком рассматривали менее часа назад... Возле тела Льва Александровича поставили часового. Я осмотрел убитого. ... Стефанюк умер, вероятно, мгновенно: возле левого соска была маленькая пулевая ранка...Крови почти не выделилось... Связисты подтянули провод, я доложил комдиву о выполнении задания и гибели командира.
...Стало темнеть. Около восьми появился старшина с подносчиками пищи и боепри-пасами... Через час позвонил начштаба дивизии и приказал сдать позиции на высоте 201,8 и вернуться на восточный берег реки Нара.
Отходили грустно. Четыре курсанта несли на плащпалатке тело Льва Александровича. Кроме него, мы потеряли убитыми и ранеными около двадцати курсантов...
В штабе мы получили приказ сосредоточиться на новом плацдарме.
Командование принял я - воентех первого ранга Стефановский...
Трое суток продолжались бои...Наконец (нас осталось из 150-ти курсантов только четырнадцать..) нас сменили и отвели в Апрелевку, где мы и дожидались пополнения вплоть до января 1942-го года.. ****---****
На стенах Войны отпечатки всех рук: Российских крестьян и берлинских рабочих. Средь них и твои - Политрук Стефанюк ..
Полвека назад...Может, прошлою ночью? ***---*** ....Спустя десятилетия....
….А может быть она с облегчением ощутила, что уже с самого утра не кружится голова, и ей удаётся расслышать такие молодые и громкие голоса её семьи..
И только старший по застольной должности запустил вереницу юбилейных тостов, как Бабушка поднялась, нетвёрдо держа cеребряный шкалик,
и произнесла еле слышно, как бы про себя (а может и в самом деле про себя):
– Вспомним Григория Яковлевича Аронсона - нашего Дедушку! Мы разом загасили слегка слащавые уважительные улыбки, встали и молча выпили.
Дедушка был семейной легендой, можно сказать её Святыней.
Аронсон Григорий Яковлевич (1887–1969) - историк, публицист, общественный деятель. Еще в гимназические годы под влиянием своей старшей сестры увлекся идеями социал-демократии. В 1908-м году вступил в Бунд, с 1909-го года он - активный сотрудник еврейского «Общества Ремесленного Труда» (ОРТ функционирует в Германии и по сию пору!), уже в Берлине был его Генеральным Секретарём...и Общества для распространения просвещения между евреями в России.
После Октябрьской революции – активный меньшевик, Деятель правого крыла Бунда. Был арестован, и в 1922-м году выслан из страны. Поселился в Берлине, работал в архиве Бунда, печатался в эмигрантских газетах и журналах. С 1940-го года жил в Нью-Йорке, был сотрудником редакции газеты «Новое русское слово». Автор многочисленных исторических, публицистических и мемуарных публикаций на русском языке и идише. А вот сводка удивительных этапов его бытия уже после всех Революций. После 1917 г. занимался активной меньшевистской и правобунд-овской деятельностью. После разгрома Минской Думы немцами в июне 1918, переехал в Витебск, где 18.7.1918 был арестован Витебской ЧК в связи с организацией конференции уполномоченных фабрик и заводов. Постановлением Президиума отдела контрразведки ЧК от 10.10.1918 приговорен к заключению в концлагерь в качестве заложника. Отправлен в Москву, содержался в Бутырской тюрьме.
По ходатайству Всероссийского Совета профсоюзов торгово-промышленных служащих постановлением Коллегии ВЧК от 25.10.1918 освобожден на поруки.
Вновь арестован в Витебске в 1921. Постановлением ВЧК от 21.2.1921 освобожден под подписку о невыезде с обязательной явкой по первому требованию ВЧК. Арестован 25.2. 1921 в Москве в клубе “Вперед”. Содержался в Бутырской тюрьме, обвинялся в агитации против Советской власти. В том же месяце с группой (31 чел.) членов с.-д. доставлен в Орловскую тюрьму, где находился по сентябрь
1921 года. Был выбран старостой. Провел 9-дневную голодовку. Постановлением Президиума Верховного Суда от 14.12.1921 выслан в Туркестан на один год.
Получив разрешение выехать из СССР, в январе 1922 вначале переехал в Ригу,
а затем, 13.2.1922 прибыл в Берлин. С этого момента он - активный участник эмиграционной деятельности меньшевиков… Жил, и в Германии и во Франции, а с 1940 г. – в США. Активный публицист, он с 1920 года по 1966 г. писал о советском Еврействе: Сочинения и Публикации (1920-1966) – «На заре красного террора». Берлин, 1929.... «Правда о власовцах.»... «Проблемы новой эмиграции» – Нью-Йорк. – 1949.; «Революционная юность. Воспоминания. 1903—1917.» Нью-Йорк, 1961.» «Россия накануне революции.» –Нью-Йорк, 1962...«Россия в эпоху революции: Исторические этюды и мемуары.» Нью-Йорк; Библ.изд. 1966...
....Бабушка продолжала стоять... Красное вино чуть плеснулось на скатерть, но никто не решился перебить её...
– Я хочу выпить за вас, мои дорогие и попрежнему мои маленькие... Живите долго и мирно...Вспоминайте нас, когда уж и меня не будет в живых. Наверное, и ждать-то уж недолго осталось...– Она пригубила глоток и села, облегчённо присло-нившись к спинке кресла и с явным удовольствием стала кутаться в подаренный ей пуховый платок... Все стали дружно разубеждать, предлагать жить долго и долго,
а затем все разговоры разбежались по разным застольным группкам.
... Правнук включил кинопроектор, мы ещё раз увидели себя в нежных младенческих и юных возрастах... Затем закрутился кассетник, потом появилось кофе и к нему мороженое, полились песни и песенки, и начались танцы.
Соседи снизу приходили справляться - долго ли им ждать окончания: завтра, мол всем на работу, а малышам в садики... Квартира – и комнаты и коридоры и кухня – заполнилась сигаретным дымом... Уснувшая за столиком малышня разбросана по разным уютным углам... Отзвенела последняя летающая (со стола на пол) тарелка. Таксисты, заранее заказанные, один за другим подлетали на своих пёстро-клетчатых мустангах к нашему подъезду... Спустя час в затихшей и опустевшей квартире остались только я и Бабушка. Мы молча, стараясь не вспугнуть тишину, дособирали посуду и расставляли по всем полкам вазы с цветами... Хрусталь и „кузнецовский“ фарфор Бабушка предпочла вытирать сама... Она осторожно прикасалась к изящной посуде „из раньшего времени“, иногда с удивлением и задумчивостью рассматривала тот или иной реликт, что-то нашёптывала то ли ему, то ли себе, то ли кому-то
нам неизвестному. Эти вещицы проводили её в её Прошлое.
А под самую полночь мы с Бабушкой опять стали перелистывать её "секретный“ альбом с фотографиями. Я бывал на фотовыставках, сам с младенчества осваивал фото-дело (для меня это всё же было фото-развлечение) и осознаю цену многим фотографиям из её альбома... Эти, немногие вехи прежних времён, событий и людей и по каждой из них хороший Беллетрист мог бы создать великолепные тексты во всех жанрах - от романов-эпопей до иронических детективов...
Странно, но до сих пор некоторые, и весьма важные, детали событий из своей жизни и имена моя Бабушка до сих пор держит в себе, не озвучивая их ни под каким предлогом. Однажды, в середине её рассказов о технологиях захвата и удержания Власти в далёких зауральских местах, я попытался включить магнитофон в тот момент, когда она рассказывала о чекистских экспериментах над арестованной „мелкобуржуазной сволочью“... Любознательные „исследователи“ практическим путём определяли: – Сколько голов пролетит - пробьёт пуля „маузера“? –
Обозначилась цифра: - около одиннадцати. Но там же обнаружилось, что детских голов одна пуля может проскочить больше. Ни записать эти страшные «показания», ни услышать имена „исследователей“ мне не удалось –„свидетельница ушла в глухую молчанку“ .
-Воспоминание...ИНТЕРЛЮДИЯ
28ноября1906 г.. Светлой памяти Николая
– „Целая неделя прошла в ожидании казни: ИСКАЛИ ПАЛАЧА...И каждую ночь мы ждали, что вот-вот возьмут, уведут его от нас... Мы не спали по ночам - я и Маруся Спиридонова. Камера спит. А мы две затаимся в углу и шепчемся тихонько. Говорим, говорим. И во всём, в речах и взглядах - кровавые отблески смерти... Где-то застучали. Бросаемся к окну, впиваемся в темноту... Не виселицу ли строят? Нет, снова тихо. Прошли по двору. Из окон мужского корпуса блеснул огонёк. Не у него ли? За ним ли пришли? Мы стискиваем прутья решётки, слушаем... Нет, возвращается одинокая фигура надзирателя... И снова мы сидим и шепчемся и прислушиваемся, вздрагивая от каждого шороха, от каждого стука. Светает ...
Внизу загрохотали тяжёлые двери: шесть часов, наверно. Мы ещё ждём. И когда все уже встают, мы, измученные, с издёрганными нервами, бросаемся в кровати и засыпаем тяжёлым сном... Так прошло семь дней! На 7-ую ночь тюрьма долго не спала. Николай стоял у окна, изредка перекликаясь с нами. Одна из нас запела. Она знала только грустные песенки любви и пела их ему одну за другою.
О любви обречённому на смерть. Мы застыли в муке.
Разрывалось сердце. Ночью мы дежурили, как всегда.. Мы не спали и утром. И легли только днём , когда никто не ждал беды.. И вдруг проснулись.
Нас будили: – Николая уводят! – Бросились к окну...Он зовёт! Но его уже увели.. Его отправили в крепость, и утром, на рассвете, расстреляли.
Марусе он прислал часы на память „от весёлого Николая“...
Раиса Наумовна Брудно (Аронсон, Стефанюк)
Раиса Наумовна Брудно * ВОСПОМИНАНИЯ О ТЮРЬМЕ
Здесь время счёт ведёт потерям, Всё в безысходность сплетено: В железо кованные двери, Решёткой сжатое окно.
По своду грубому, по стенам Бессильный, слепо бродит свет.
И каждом шорохе - измена, И в каждом шёпоте - навет.
Как на поруганном кладбище, Недвижно брошены тела.
Но бродит дух их - зоркий нищий - Таит нечистые дела...
И мертвецы, с открытым взором, На утро встанут с жалких нар.
По длинным, серым коридорам Клубится медленный кошмар.
Ползут часы, недели, годы.. Беззвучной, мёртвой полосой...
И смерть у каменного входа Звенит ненужною косой...
(Публикация Станислава Львовича,внука Раисы Наумовны.)
Эжен ПОТЬЕ - ПЕСНИ РЕВОЛЮЦИИ
Перевод - Раиса СТЕФАНЮК * ОСВОБОЖДЁННЫЙ ТРУД
Пред старым миром встал колосс. Сановник, выскочка, священник - Всех мучит роковой вопрос И все дрожат: свободен пленник. Труд не поступит, как изменник.
Стальной, со взглядом, полным гроз, Он всё расчёл. Былой смиренник, Он властелином сам возрос. Он говорит: «Весь мир земной, Со всем, что есть в нём - будет мой. Вы пьёте всё из нашей чаши". О призрак грозный! Ты восстал. Делить ты хочешь капитал? „Делитъ? О нет! Теперь всё – наше“.
POST SCRIPTUM
Прошло, увы, не очень много лет и свершилось то, что на Земле свершается и свершится с каждым... И на Даниловском кладбище г. Москвы Бабушка упокоилась совсем рядом со своим Сыном... Я, её старший внук, опустил прах глубоко в землю, над ним установил бронзовую плиту, из которой поднимается „раскрытая книга“... На левой странице, под овальным фото Бабушки и её именем и датами жизни, „горельефы“ её поэтической чернильницы, из которой выросло большое гусиное перо...А на правой странице „бронзовой книги" три слова – три клятвы: РЕВОЛЮЦИОНЕР-ПОЭТ-ПЕДАГОГ
К О М М Е Н Т А Р И И
Отправил Талейсник Семен * 2014-11-12 20:39:
«Пятью - пять - двадцать пять», всё под стать, нам надо знать, с чего автору начать и чем будет он кончать. Просто незачем болтать и пора ему начать!
Младший сын, какой смышленый («второгодник аспирант»), очень целеустремлённый, предложил свой вариант конференции семейной очень темами затейной. // В магазины не ходить, всех работой охватить. Стать на вахту и всегда без подарков никуда. Всем по рангу, всё в меню, чтоб взамен на болтовню.// Чтобы в питьё ввести порядок: - прочь Кагор – старообрядок! Пьем настойку все подряд – это наш теперь обряд…// Козьепуховый платок и янтарный лепесток, плюс коротенький стишок, танец детский «ручеёк»,оригами завиток-весь подарочный приток… И медали с орденами грудь бабуси украшали…Все расселись по местам, чтоб пройтись по всем фронтам, всем бунтам, и омутам, революции финтам…Вологодская тюрьма… Вспоми-наний кутерьма. И атак кровавый счёт. Однофамилец был убит, сам как будто умирал, как простреленный, лежал, как-то всё ж довоевал, как фамилию сменял… //Бабушка стояла долго, как в дань памяти и долгу. И молчала вся семья, слушав сказ её житья. Страшны были эпизоды про тюремные невзгоды: пытки казни и расстрелы - всё про были, беспре-делы… //Упокоилась бабуся на Даниловом погосте. Приходите, помяните, будь знакомые иль гости! Слова три вы там прочтёте - это жизнь её в зачёте.//Спасибо скажем Станиславу, что по бабку выдал сагу…
Подарил ей свой букет, лучше не было и нет… ///
Автору - Спасибо! От Дорман Валентин 2014-11-13 01:02:
Жизненно, честно, мудро, поэтому трогательно. Раскрытые книги наших прародителей, величайшее достояние наше. Станут ли наши жизни достоянием наших потомков, об этом лучше не думать.
Пишу в день окончания земной жизни моего отца...
****----**** К автору, г.Стефанюку-Отправила Андерс Валерия ** 2014-11-13 02:04:Уважаемый Станислав! Спасибо за интересные мемуары о трудных временах! Особо запало: "MEMORIUM... Воспоминание..." Безымянная Высота - 201,8. ...Река Нара. Где погиб командир Лев Александрович Стефанюк - светлая память бесстрашному защитнику!
Уважаемый Станислав, Оказывется, бабушка Ваша писала отличные стихи (или внук здесь немного постарался?):
ВОСПОМИНАНИЯ О ТЮРЬМЕ
Здесь время счёт ведёт потерям, Всё в безысходность сплетено: Железом кованные двери, Решёткой сжатое окно."
***---***
И проза у неё очень выразительная, как например при "ожидании казни":
"Говорим, говорим... И во всём, в речах и взглядах –кровавые отблески смерти". Небольшой вопрос- Вы пишете :"Редкие свидания с собственным сыном, отданым на сохранение в чужой дом". Но отдают на сохранение вещи: шубы, драгоценности, книги и т.п. А ребёнка отдают на воспитание, обычно. Но может в те жестокие годы и детей отдавали на сохранение? С наилучшими пожеланиями, Валерия ****----**** Автору*Отправил Маратканов Владимир * 2014-11-14 03:32: По смыслу. "...по бокам колючки лежали даже не замаскированные, мощные толовые шашки..." И что они там лежали, кого дожидались? Вообще-то толовые шашки служат для подрыва, например, рельсов. Вспомним добрым словом белорусских партизан. "Видны были даже взрывате-ли..." Взрыватели? Толовые шашки подрываются с помощью бикфордова шнура. "...подойдя к преграде, но не слишком близко, расстрелял одну за другой обе мины". Хорошо, навер-ное, рвануло... Идем далее. "Пачку патронов". Кто возьмет патронов пачку... ))). Патроны на фронт привозили в металлических ящиках, так называемых, «цинках.... "...наизготовку для стрельбы "с колена", выставив винтовку с оптическим прицелом..." Хорош снайпер, если его все видят и даже могут легко "снять". "На груди, прямо на шинели, был виден какой-то знач-Ок или орден ..." Знаки отличия носились на мундире, но никак не на шинели. Сукно шинели довольно толстое, попробуй что-нибудь прицепить! На счет упомянутых чекистских "экспери-ментов". А вы сами-то в это верите? Начали воспоминание за здравие, а кончили за упокой? По поводу оформления. Наверное не стоит так "играть" со шрифтом. Произведение от этого ведь лучше не станет, согласитесь. Надеюсь, что мелкие замечания будут трезво приняты.
****----****вниманию г-на С.Стефанюка * Отправил Крылов Юрий * 2014-11-14 09:09: Дорогой Станислав! Читал, волновался и переживал. Как же хорошо написано и скомпановано! Спасибо ВСЕМ ПРОчитавшим и СОЧУВствующим...С П А С И Б О!!!
****-----****
Отправил Стефанюк Cтанислав. дата 2014-11-16 20:08:По техническим причинам - влез в ИНЕТ десять минут назад... И в СКАЙП ...ТОЖЕ!!! ****---****
По Комментам порознь!!!
Семёну Львовичу!! СТИХО-СОЗДАНИЕ - ВЕЛИКОЛЕПННО... НО!!! ЭТО БЫЛА ВЫПИСКА ИЗ ДОКУМЕНТА-РУКОПИСНОЙ ТЕТРАДИ - Соратника ОТЦА!!! Никакой ЛИТЕРАУРЫ! Чистая МЕМУАРИСТИКА! И Подпись АВТОРА! Никак не МОЯ! И БУКВАЛЬНО Та ЖЕ ДОКУМЕНТАЛИСТИКА и 1908-го ГОДА!!! А СОСЕДКА По Камере – Мария СПИРИДОНОВА - Будущая Глава ЛЕВОЭСЕРСКОГО КРЫЛА РСДРП..
Расстреляна в начале Войны...Из ДНЕВНИКОВОЙ Терадочки РАИСЫ НАУМОВНЫ...Увы, Моя Косорукость не позволила привести ФОТО из Разных ЭПОХ...БУДЕТ!
***---***
ВАЛЕРИИ! ДУШЕВНО ТРОНУТ,,, ВЕРЬТЕ ВСЕГДА!!! ПИСЬМАМ С ФРОНТА! И С ЯКУТСКОЙ ССЫЛКИ!! КАЖДОЕ ПИШЕТСЯ КАК ПОСЛЕДНЕЕ В ЖИЗНИ!А СЫН БАБУШКИ - ЛЁВА - был - после развода Его МАМЫ ПО ПОЛИТИЧЕСКМ МОТИВАМ- с ОТЦОМ- МЕНЬШЕВИКОМ Григорием Яковлевичем АРОНСОНОМ – (СМ. ИУДАИКУ – Энциклопедию) А ТАКЖЕ ЧУТЬ ВЫШЕ! В ЭТОЙ РАБОТЕ!!) был отдан НА СОДЕРЖАНИЕ В РУССКУЮ СЕМЬЮ - ДО ОКОНЧАНИЯ ОТСИДКИ МАТЕРИ..
***---***
ВАЛЕНТИНУ ДОРМАНУ... С Полным ПОНИМАНИЕМ... С.Л.С. **---*** МАРАТКАНОВУ ВОЛОДЕ.. ПО "ПАТРОНАМ" …ТАК ПИСАЛ ТОТ, КТО СТРЕЛЯЛ!!! МИР ЕМУ ВЕЧНЫЙ!!! ВСЕМ ПРОчитавшим и СОЧУВствующим...СПАСИБО!!! ****----****Отправил **---** ДОВЕСОК К ВЫШЕ Изложенному Стефанюк Cтанислав. ** 2014-11-17 01:23: Обратно же к ВОЛОДИМЕРУ... Увы И - К Счастью - На Боевых Позициях - ПАТРОНЫ (Пачками или "Рожками"или т.п. - т.е.в-розницу) выдаются ПЕРСОНАЛЬНО! На-изготовку "С УПОРА" учат стрелять даже в "Учебках" и т. п. А ситуация явно не надуманная... Это !фотка! по жизни!!! МИНЫ у заградрешотки - конечно "Ждали!" И Дождались! "НЕ ВЕРИТЬ" - Очевидцам - самое Лёгкое Дело.А ПРАВДЕ - КОШМАРНОЙ - НЕ ХОЧЕТСЯ! !!ЗА ШРИФТ - MEA CULPA- в чём и повинен постоянно... Дорогому КРЫЛУ! СПАСИБО И ИСКРЕННЕЕ... А нервы - Это ИНДИКАТОР СОЧУСТВИЯ!!!
**---***
АРИШЕ ДОРОГОЙ И ЧУТКОЙ!!! Во всём ВЫ НАЙДЁТЕ ДОБРОТУ!!! "Фрачная Пара"- Это Чёрный ПИджак (или Фрак, но УВЫ!) Брюки Чёрные же, Сорочка Белейшая и "БАБОЧКА"! А ОПЕЧАТКИ - ОТ ВОЛНЕНИЯ- ПРИ ПУБЛИКАЦИИ..
. "ОПЕЧАТКИ-ОТ БОГА, А ОШИБКИ-ОТ АВТОРА!" Очень Удобная ОПРАВДАЛОВКА!!!
****----****
К автору, г-ну Стефанюку***Отправила Андерс Валерия * 2014-11-17 02:11:53 Уважаемый Станислав! Меня приятно удивило Ваше заявление, что в этой работе всё- "Чистая МЕМУАРИСТИКА! И Подпись АВТОРА!!! Никак не МОЯ!!! И БУКВАЛЬНО Та ЖЕ ДОКУМЕНТАЛИСТИКА и 1908-го ГОДА!!! А СОСЕДКА По Камере - Мария СПИРИДОНОВА - Будущая Глава ЛЕВОЭСЕРСКОГО КРЫЛА..." Поразило, что мы познакомились с ОРИГИНАЛАМИ тех документов, которым место - в музеях! Я то думала, что Вы, будучи отличным мистификатором (помню про Ваши проделки в стиле Достоевского, Чехова, Пушкина и др.) даёте в тексте документы "В СТИЛЕ" того времени, а оказалось, что это-подлинники, за что-благодарю и перечитываю с волнением поставленные документы! С наилучшими пожеланиями, Валерия ****----****Обратно с Объяснениями...Отправил Стефанюк Cтанислав* 2014-11-17 11:55:16 ВАЛЕРИЯ! СПАСИБО ЗА Финальный Комментарий! Не отрекаясь от Любви к ЛИТ-Стилизации - УТОЧНЯЮ: 1. Все тексты - ИЗ РУКОПИСНОЙ ТЕТРАДОЧКИ Помощника Моего Отца-По ВоенКурсам СТЕФАНОВСКОГО!
Увы, Имя-Отчество его мною уже Позабыто!!!Он вручил мне свою тетрадочку (Сохранил!) на Юбилейной встрече ВЕТЕРАНОВ 1-й Московской Дивизии на Заводе Динамо, где формировалась Дивизия, а сейчас стоит и Стела с Име-нами ... НО! Больше мы и не встречались... В тетрадке – Эпиз-од с ОТЦОМ - Один из многих, в которых Сам СТЕФАНОВСКИЙ участвовал или был свидетелем в Боях и военном Бытии под г. НАРО-ФОМИНСК...2. Эпизоды Из жизни моей БАБКИ-Раисы Наумовны - взяты ИЗ ЕЁ РУКОПИСЕЙ - Воспоминаний ...Увы - довольно кратких - несколько Десятков страниц: И её Литературных работ и сцен из Тюремной Жизни в Вологодской губернии. Чекистские "эксперименты"- МОИ ВОспоминания о Беседах с Нею же!
3. Памятник на ДАНИЛОВСКОМ кладбище - Сделан Мною (отлит на подмосковном заводе "левым" способом "за наличку")..И пока-что стоит - в целости и сохранности...Есть ещё добрые люди -4.ЗАСТОЛЬЕ "Юбилейное"- чистая Литература, НО! Дедушка Иван Никитович (УСТИНОВ) - Отец моей Матери!!! О нём будет своя История! Именно так ОН и завершил свой Железнодорожный путь на Станции Кашира , что в 100 км от МОСКВЫ...Отец Моего ОТЦА – МОЙ ДЕД -- Григорий Яковлевич АРОНСОН…VIVOS VOCO, MORTUOS PLANGO Живым – ПОЮ, Умерших –Оплакиваю.
*****-----****
0
БАБУШКА РАИСА НАУМОВНА
000000000000000000000000000000000000000000000000
ИСТОРИЯ Этой Бабушки УЖЕ Описана и ОПУБЛИКОВАНА На «Острове», на портале «ПРОЗА.РУ», в наших Семейных Антологиях «ИСКРЕННЕ ГОВОРЮ ВАМ!», в «ДО И ПОСЛЕ». И ВЫШЕ – стр. 311 и далее… Слегка допольню её поэтический портрет
РАИСА НАУМОВНА-- БРУДНО ** АРОНСОН ** СТЕФАНЮК
Грустно смотрят звёзды с тёмной вышины. Бледное сияние призрачной луны Золотит решётку узкого окна. Где-то в отдаленьи песенка слышна. Грустно распевает голос молодой: „Кто знаком с любовью - тот знаком с бедой“. Сердце мне сжимает тихая печаль. Жаль мечты заветной... И былого жаль... Позабыть бы надо про тоску свою, Да не сладит с сердцем... Всё твердит: „люблю“. Проплывают думы грустной чередой... „Кто знаком с любовью - тот знаком с бедой“...
РАИСА БРУДНО - АРОНСОН
Полумгла. Причудливые тени. Грустный тополь шепчет у окна. В бледном полумраке ты одна. Уронила руки на колени... Дрогнули бескровные уста, На ресницах задрожали слёзы... Будит сердце робкая мечта, Веют грустью безотчётной грёзы... Всё растёт безумная тоска По любви схороненной, далёкой... Тает грустный вечер. Ночь близка.
Ночь схоронит горе одинокой.
И поскольку дорогая Белла ДИЖУР позитивно отозвалась о моём Деде как Поэте, я позволил себе отвести пару страниц моего сборника одной из работ мого Деда (по отцу!) Григория Яковлевича АРОНСОНА, опубликованной столетие назад в Гомельской газете «ПОЛЕСЬЕ» и в его же сборнике стихов «ЛИРИКА», Петроград,1916 г., с.95; Тип. АО Брокгауз-Ефрон (из семейного архива) Григорий АРОНСОН
Я не сказал тебе о нежности, Но ею лишь душа живёт.
В её безоблачной безбрежности Душа крылатая плывёт.
Туда, туда - крылами гибкими, Душа, свой вольный лёт направь,- Где звёзды кроткими улыбками Встречают робкий шорох трав, Встречают нас, изнемогающих, Тревогой схваченных, тоской... Как светят звёзды примиряюще, И веют нежностью какой! И чем мы ближе к неизбежности, К стране безжизненных теней,- Тем больше в сердце мера нежности...
Но разве есть слова о ней?
В Н У К У
Мой внукъ, мой далёкий потомокъ, Скажи мнъ,ты счастливъ, ты радъ? Я - старого мира обломокъ - К тебъ простираю свой взглядъ. Но ты, как и я, у развалинъ, Где дышит холодный хао-съ, И так же, как я, опечаленъ Печалью безъ словъ и безъ сле-зъ. И так же, какъ предокъ, измънникъ Своей заповъдной меч-тъ, Такой же тоскующiй плънник,Прикованъ къ земной суетъ.
НО «В ПОРЯДКЕ НАГНЕТАНИЯ ОБЪЕКТИВНОСТИ» хочу Вас познакомить с дорогим мне - и почти случайным отзывом на мои стихотворные мечтанья более чем деся-тилетней давности... И откликнулась на мои стихи довольно известная всем российским интеллигентам Белла ДИЖУР!!!
(увы, ныне ушедшая от всех нас!)
(Матушка СКУЛЬПТОРА ЭрнстА НЕИЗВЕСТНОГО)
Белла ДИЖУР… «О СТИХАХ СТАНИСЛАВА ЛЬВОВИЧ.»
По моим наблюдениям пишущих стихи теперь больше, чем тех для кого они написаны. Может быть это свидетельствует общее повышение ку-льтурного уровня? Кажется Брюсов говорил, что человек, имеющий среднее образование должен уметь писать стихи. Важна мера их тала-нтливости…. Я живу в Америке 15 лет. За эти годы в моём книжном шкафу появилась целая полка поэтических сборников на русском языке…Авторы - молодые люди. / Молодые не по паспорту, а по литературному стажу/ Есть среди них несомненно одарённые. Но
ведь это только авторы, живущие в Нью-Иорке! А сколько их в Рос-сии? А в других странах мира? Станислав Львович, конечно же, один из талантливых «изгнанников». Как будет развиваться его дарованье - покажет время. Позволю себе сделать два замеча-ния. На мой взгляд он торопится издаваться, опубликовать все написанное, Не всегда еще зрелое. Самоцензура необходима. Умение сокращать себя не менее важно, чем умение писать. Второе замечание - это избыточность восклицаний. Я имею в виду не только количество восклицательных знаков, а саму интонацию письма, как будто на ходулях. Само собой, мои замечания следовало бы подтвердить глубоким анализом стихов, а я не так здорова, чтобы этим заняться. Приведу лишь одну деталь: диалог Станиславпа со своим дедом.
В двенадцати строчках Григория Аронсона четкий трагический вопрос и читатель ощущает «холодный хаос» эпохи. В двенадцати строчках Григория Аронсона четкий трагический вопрос и читатель ощущает «холодный хаос» эпохи.
Григорий АРОНСОН(Петроград, 1916 г.)
В Н У К У
...Мой внукъ, мой далёкий потомокъ,
Скажи мнЕ, ты счастливъ, ты радъ?
Я - старого мира обломок - К тебе простираю свой взгляд.
Но ты, как и я, у развалин, Где дышит холодный хаосъ,
И так же, как я, опечален Печалью безъ слов и безъ слез.
И так же, какъ предок, измънникъ Своей заповедной мечте,
- Такой же тоскующий пленник,
Прикован къ земной суете...
*Григорий Яковлевич Аронсон (1887-1968. МОЙ ДЕД...
****----*****
Внук отвечает МНОГОСЛОВНО, пафосно и, на мой вкус, - не убедительно.
*****---****
Мой Дед!
Дед, ушедший в преданье! Я нежно прочёл твой привет!
Ты думал построить то зданье, Которого больше уж нет!
Я жил в нём. К нему притирался! Пытался служить лишь Добру!
Но тщетно! Насильник смеялся!И многим был смех по нутру!
Мне стыдно искать виноватых В ушедших навеки годах!
Ты был у истоков!!! Распятых Тогда было много! И плах!
И ЭТО не чудилось Адом! Вас та хворостина гнала!
Ах! Позже и ТЫ за фасадом Увидел, к чему привела
Твоя неуёмная страстность! Твой поиск - и жажда Свобод!
Не видел ты в СЛОВЕ - опасность! Не чуял плачевный Исход!
А если и чуял - не верил, Что будет безумным народ,
Тот самый, где Русский с Евреем Пускали друг друга в расход!
Где Совестность, Честь, Благородство
Исчезли - как мартовский снег!Где нормою стало Уродство,
Где каждый приказ – смертный грех!
…Была ль то насмешка Всевышних? Иль в генах убита Любовь?
Не нравилось жить на торжище? Живём средь костей и гробов!
*****----*****
„БЛАЖЕН, КТО МИР СЕЙ ПОСЕТИЛ - В ЕГО МИНУТЫ РОКОВЫЕ“...
Но каково - кто в этом жил, И слушал оклики хмельные?
Кто, на-ночь затворяя дверь, Не знал - проснётся ль он наверно...
Когда вода и пища скверны... И нет Свобод, Добра и Вер!
И что нам радость Всеблагих? И что в тех чашах, что по кругу
Гуляют от подруги к другу? То наша кровь - напиток их!!!
*****----****
Мне спать осталось до утра Каких-то шесть часов,
А утром скажут мне: -„Пора Покинуть отчий кров“... Покинуть всё -
и даль и лес, И наш цветистый луг... За край земли, за высь небес
На дровнях и не вдруг! И всё придётся позабыть: Обычаи и речь,
И даже сны не сохранить, И память не сберечь!!!
*****----****
ОТ АВТОРА
Мне стыдно за свою страну! Мне стыдно за чужие тоже!
Ну, почему так непохожи На сад, упавший в тишину!
Ну почему нормальный люд, Толковый и трудолюбивый,
Сдаёт себя и весь свой труд Бандитам злобным и ленивым!
Какой ужасный магнетизм СвязУет этот организм?
Из окна вагона
За окном - луга, берёзки... Да озёра... Тополя...
Да домишки... Ржи полоски … Христианская земля!
****----****
"""Повторяю - я убеждена в поэтической одарённости Станислава, желаю ему иметь возможность полностью выразить себя и прошу прощения за резкость суждений.
Поэзия слишком серьёзное дело - кривить душой нельзя."""
29 окт 2001 Белла Дижур
(ПРИМЕЧАНИЕ Сохранена орфография и пунктуация Б.Д.)
И поскольку дорогая Белла ДИЖУР позитивно отозвалась о моём Деде как Поэте, я позволил себе отвести пару страниц нашего сборника одной из работ
Григория Яковлевича АРОНСОНА, опубликованной столетие назад
в Гомельской газете «ПОЛЕСЬЕ» «НА ШОССЕ» .
""Я за город вышел. Мостом деревянным, Нависшим над светлой рекой. /Прошел я сюда на шоссе. И только теперь я увидел открытые дали И вольный простор, окаймленный такой синевой, что было смотреть нестерпимо. И только теперь я увидел весь город На солнце в горячих лучах, И узкую башню со шпицом В запущенном княжеском парке, И куполы белых церквей, Затерянных в зелени частой, И крышу за крышей далёких, чуть видных домов, - И всё, что чудесно живёт без меня, вне меня, своей жизнью Так связанной крепко с моей ничтожной и бедною жизнью, Как связан земной горизонт И с узкою башней со шпицом, И с куполом белых церквей, И с робким дыханьем былинки, Расцветшей в пыли у шоссе... Как сладко бродить по шоссе, Залитому солнцем! И воздух, ничем не стесненный, так вольно, так жадно – подходит ко мне, И ловит протяжный и томный мой вздох, сплетает с дыханьем моим Дыханье зеленых своих ветерков. / И тихо волнуется грудь От солнца и счастья... Большая дорога на версты и версты Уходит вперёд и вперёд, И властной стезею уводит Случайных прохожих все дальше и дальше, Туда где весёлая белая тучка Задумчиво реет и все остается недвижной./
– О, сколько шагов эти камни топтало! И каждый знал точно, зачем и куда он идет, Что будет за тополем старым, за тем телеграфным столбом, И каждый упрямо спешил по твердому грунту шоссе, – Совсем не как я, горожанин безвольный, с измученной серой душою, Бредущий, не зная, зачем и куда этот путь. А впрочем,/ – я за город вышел гулять, подслушать на летнем привольи, О чем разговоры ведут теплый ветер, пропитанный солнцем, С зеленой и яркой травою. И так же, как сердцу никто не расскажет, Куда мой путь плетется, – Зачем, о, Зачем я живу, – Так точно никто не разскажет, куда это тянется длинно большая дорога, Зачем этот гладкий и ровный, Паркетно блистающий путь... Сегодня так пышно в душе расцветают Восторги, и песни, и гимны. И строки бегут, не рифмуясь, Свободным и чистым стихом, И сердце не хочет рифмованно петь, Как всегда. / Я вижу один голубой горизонт, И с сердца спадает унылое бремя Тоски, предразсудков, традиций./
И сердце в воздушных пространствах летит к белой тучке, как птичка, Разбившая клетку, И шепчет ей тихо: прекрас-ное лето! А солнце? А ветер? А травка?... / Но взор мой, привычный к холодному камню, К фабричным чернееющим труб-ам, К разгулу толпы в городах, К безчисленным гулким земным голосам, Устал наблюдать это небо. Я тихо свой взгляд отво-жу на шоссе и тихо бреду по каменьям, старательно вбитым рядами Каким нибудь добрым рабочим,/Сожженным полуденным зноем. И все меня радует тайно. Всему посылаю улыбки, Как чистый и ясный ребенок, Как юный влюбленный, В чьем сердце восторгов так много, так много, Что сердцу раздать их не жаль: Богатство – безсчетно, Источник – бездонный, А скупы одни безсердечные люди. /Смотрю ли на камень, на саженный тополь, закинувший гордо вершину, На тощий, согнувшийся круп лошаденки, везущей Гору подушек, перин и комодов, На крепкий негнущийся стан балагулы,
Еврея с взлохмаченной бровью, С седой бородою, растущей из шеи – Мне в душу стучится нездешняя радость. Мне хочется плакать, как в детстве, Мне хочется стать совершенно иным, Веселым, свободным, красивым./ В огромных сырых сапожищах Из желтой некрашенной кожи, В фуражке с кокардой и без козырька И с пёстрой нашивкой на том рукаве, который мне виден, Идёт по дороге солдат. Лицо – молодое. Но грусть и усталость В опущенных книзу усах И в выцветших серых глазах. В фигуре солдата, несущего свой сундучек, может быть, на побывку домой, / – И сердце исполнено тихой любви, и сердце от жалости сжалось. Брат мой, такой же усталый, как я, Такой же невольник, как я, И так же замученный жизнью, как я. В кокарде, с нашивкой – солдат! И много хороших и ласковых слов, так чуждых солдатскому уху, В груди накипало. И много прекрасных, заветных, Никем не подслушанных дум Рождалось одна за другою. Хотелось бы быть не случайным прохожим На этом доступном шоссе,
А другом, а братом, товарищем всех, Кто с ношей тяжелой шагает.
Обращение ВНУКА:
АРОНСОНЫ! ОТЗОВИТЕСЬ!Отсемьи не хоронитесь. Где, скажите, погребён
Дед–Григорий АРОНСОН!!!
*****----*****
***-*----*****
ВЕЧНО ЖИВЫЕ-БУКЕТЫ МОИМ БАБУШКАМ
000000000000000000000000000000000000000000000000
Кто умер, но не забыт - тот бессмертен.(Лао-Цзы,VIвек доР.Х )
Раиса Наумовна Анна Васильевна
Мы – это Раиса Наумовна Стефанюк – Наша Бабушка, наша Буся, МАМА-Клавдия Ивановна Стефанюк – Мама и моя, И брата Димы, а позже – и Сестры Лены, жили в Москве, на Садово-Триумфальной улице, почти на пересечении улицы Горького (теперь она опять, по-дореволюционному, именуется Тверской) и Садового Кольца у самой Триумфальной площади (теперь это “площадь Маяковского“, потому-что в центре её стоит огромная чёрная фигура „ассенизатора и водовоза“). Но жили мы – дети- я там только от осени по весну, так-как на каждое лето меня и братика Диму увозили на два-три месяца к бабушке–Анне Васильевне – на станцию Кашира, что в ста километрах от Москвы, если ехать по Павелецкой железной дороге... Ехать раньше было долго - чуть не три часа... До реки Пахра - целый час...А там и «Горки Ленинск-ие»“ - платформа такая, где лечился, а потом и умер сам Ле-нин! Я всё время его вспоминал, когда поезд переезжал по мосту через речку Пахру... Но в самих Горках ни разу не был, и какие там горки - высокие или нет - не знаю: с поезда и не видать никаких... Даже странно – Горки – и без гор! Но ещё более странное я услышал про «Горки Ленинские»“ от нашего домашнего истопника – дяди Ахмеда... Он был татарин, но, в отличие от других (я знал пару многодетных татарских семейств, живших в соседнем дворе), был совсем один – без детей и даже без жены... Его полуподвальная комната была рядом с котельной - дверь в дверь, только наискосок.. Хотя комната и была большая, но из-за отсутствия какой-либо домашней ме-бели казалась огромной, как тёмная мрачная закопчённая пещера... Дневного света в ней почти и не было - напротив наш-его дома (со стороны „чёрного хода“) стоял высокий, четырёх-этажный дом из тёмно-красного кирпича. Этот дом к нам был повёрнут своей задней стеной, без дверей и почти без окон... Поэтому и солнце-то в полуподвальное окно дяди Ахмеда не заглядывало никогда! Вот потому-то он держал постоянно включённой большую и очень яркую стосвечёвую лампочку, висящую голо, без абажура, на обтянутом материей двойном электропроводе. Лампа висела над синей тумбочкой, что стояла возле изголовья железной кровати. Вот и вся мебель – кровать, тумбочка, табуретка да лампочка. Да ещё раковина с краном холодной воды... Даже радиотарелки не было у дяди Ах-меда, хотя и без радио он, казалось, знал не только все новости за вчерашний и сегодняшний день, но и вообще про всё на свете, о чём его ни спроси! А спрашивать я любил с детства - про что угодно - только дай выспросить. Дядя Ахмед охотно отвечал, так как мы с ним подружились давно - ещё в начале войны, в то время, когда фашистские самолёты прилетали с бомбами к нам из Германии и сбрасывли их по Москве где по-пало. Почему-то прилетали они ночью – наверное, думали, что их так труднее увидеть... Но лучи прожекторов быстро их находили, схватывали их голубыми длиннющими пальцами и не отпускали, пока зенитки не сбивали самолёт. Но бомбы они всё-таки успевали сбросить – хоть куда, но в дома бомбы тоже часто попадали... Все жильцы нашего дома боялись немецкого налёта и прятались либо на станции метро Маяковская (прямо там, на рельсах и шпалах, где днём ходят поезда); там, на путях, и ночевали – на своих, принесённых из дома, раскладушках или на своих же матрасиках. Всё же удобнее всего было прятаться от бомб не в метро, а в котельной, у дяди Ахмеда... Там мы – жители нашего дома - сидели и ждали сигнала «От-бой!» – в котельной уже был чёрный репродуктор – он звал в укрытие и отпускал «по домам», когда был „отбой“... Кто не спал, тихо разговаривал... Ахмед кипятил на котле чайник с водой, и желающие сами делали себе чай, иногда с сахаром... Постепенно все немного попривыкли к регулярным, но как будто не очень опасным налётам, и иногда не спускались да-же в котельную. Ахмед потом ворчал и выговаривал нашей маме, что нельзя попусту рисковать такими ребятишками (брату было всего два года, мне уже почти семь!). Не очень любили мы спускаться в метро ещё и потому, что прямо против наших окон было установлена целая зенитная батарея, которая, как нам казалось, нас специально и защищала от бомбардировщиков! Это были две пушки, что всегда смотрели вверх, в небо, своими тонкими стволами. Снизу пушку направляли в нужное место на небе молодые девушки: одна сидела на железном стульчике, и этот стульчик очень смешно уезжал (почти по кругу) то вправо, то влево, и тем самым помогал зенитчице прицеливаться и стрелять! Другие девушки под-носили заправленные в ленты узкие, словно огромные пули, снаряды и заряжали эти пушки...И пушки и стульчик и дев-ушки – все были тёмно-зелёного цвета, чтобы немцы сверху их не увидали. Но ночью и так ничего не было видно, кроме длинных голубых лучей прожекторов, да красивых красножёлтых огней, вылетающих при выстреле из ствола зенитки… Днём же и с земли немного разглядишь, так как девушки всё зенитное хозяйство покрывали сеткой с нашитыми на эту сетку рваными большими тряпками – как будто под ними был не город с домами и улицами, а колхозная земля или какие-то лужи или грязь – как кому из немцев сверху покажется... Это называлось „маскировка“! (А знаете, была ещё «светомаскировка», когда в жилых комнатах запрещалось включать свет, если ВСЕ! окна, особенно большие, как наше одно, но просто огромное, чуть не в пол-стены, не были задёрнуты плотной и очень тёмной занавеской, и чтобы щелей в занавеске не было Никаких, иначе свет мог заглянуть во двор и подсказать бомбардировщикам, где мы от них прячемся!) Мне до сих пор кажется, что самой лучшей маскировкой могли бы быть огромные дер-евья (говорят, что это были столетние липы!), которые стояли перед нашим домом, но их срочно вырубили, так как они могли помешать зенитчицам ловить самолёты... На войне всё решает приказ командира, особенно если он самый старший, и деревья вырубили... А там, где они росли, как раз и поставили пушки и вырыли ещё траншеи и землянки, чтобы девушки могли прятаться и отдыхать, не уходя далеко от своих орудий... Под защитой собственных дворовых зениток мы жили спокойно и не всегда уходили по команде из радио: „Воздушная тревога“ и противному вою cирены ВУ-ВУ-У-У-У.
Однажды, в сентябре первого года войны, мы также решили „прогулять“, и после сигнала „Воздушная тревога“ остались ночевать дома –то есть в нашей комнатке на втором этаже... Но, примерно в середине ночи, мой братик Дима вдруг проснулся, громко заплакал и потребовал, чтобы мы пошли скорее в „котельню“... В эти годы он любил частенько поныть (как и в последующие, пока не вырос, не стал доктором наук и профессором), поэтому наша решительная мама цыкнула на него, но и это не помогло...Ныл и ныл... Пришлось быстро одеться, захватить всегда готовый узелок с глиняным горшочком для него же и...вниз, в подвал по чёрному ходу... – И только мы спустились по железной лесенке до самой котельной, над нами, словно сразу во всём мире, раздался страшной силы грохот! Дом, не считая всех нас, вздрогнул... Со стен посыпалась закопчёная штукатурка. Все дети, не говоря уж о Диме, заорали в один голос... Затем всё как будто затихло, и лишь словно издалека без остановки, как пулемёты, стали стрелять зенитки – наши,домашние или чужие, соседские – уже не понять... Дядя Ахмед – единственный взрослый мужчина среди нас, сидящих вокруг чёрного отопительного котла, молча вышел и через долгих десять минут (а может десять часов, кто разбирал) вернулся, и сказал, что дом цел, и мы будем, наверно, живы... Тут вдруг заговорило радио и объявило „по Москве отбой“. Мы поднялись и, с чем пришли, с тем и ушли, не догадываясь о том, что нас может ждать «дома»... Наша комната была в квартире, находящейся невысоко – на втором этаже. Только мама отперла своим длинным ключём дверь комнаты, а мы стояли ещё сзади неё, как вдруг услышали её –„А-АХ!“.
– Я скорее проскочил в комнату из коридора и тоже ахнул: огромное трёх-секционное окно – гордость всех нас: из этого окна можно было видеть все дома даже через улицу, все зенитки и траншеи, слышать все разговоры во дво-ре – это окно лежало на полу, каким-то образом перепрыгнув через стоящий под окном большой квадратный дубовый и страшно поэтому тяжёлый стол! Но это ещё не всё! Огромные куски стекла, бывшие, наверное раньше оконными, тор-чали из двух подушек, на которых должны были лежать головы мамы и нашего спасителя –Димы! (Я, как большой, спал на диване, а мама с Димой – на двухспальной тахте)... Днём мама узнала, что в дом на другой стороне нашей Садово-Три-умфальной улицы, попала огромная, самая большая в той войне бомба весом в тыщу килограммов! Она разворотила до земли большой трёхэтажный дом, да ещё и ювелирный магазин (говорили, что разбирающие развалины рабочие находили позже какие-то драгоценности). Так вот, взрывная волна от этой огромной бомбы ударила по всем ближним и дальним домам, везде повыбивала стёкла, а нередко и вместе со стёклами и рамы, как это случилось у нас..
Бабушка АННА ВАСИЛЬЕВНА
После этой страшной бомбёжки мы всегда ходили во время тревоги в метро, пока не уехали в „эвакуацию“...Но к дяде Ахмеду я нередко приходил и до и после эвакуации, пока он не заболел и не умер...Умер он уже в конце войны, хотя и не дожил до её конца совсем немного... Я рассказывал дяде Ахмеду о своей каширской бабушке Анне Васильевне Устиновой, о доме, в котором мы жили, о погребе, где установлены бочки с кислой капустой, а весной появлялась грунтовая, то-есть подземная вода. Вода стояла долго, несколько весенних месяцев и была достаточно глубокой: кастрюли со сметаной, бидоны с молоком приходилось ставить на кирпичи, а по кирпичам протягивать пешеходные доски... В этом же подвале мы всей, временно переселившейся в Каширу, семьёй, в самом начале войны прятались от бомбёжок...– А какие у нас яблони и какие разные яблоки на них растут: „антоновка“, „коричн(ев)-ая“, „пепин шафран“, и, как самые ранние и пахучие –„белый налив“ (но я „открыл“, что раньше всех поспевают те яблоки, в которых уже подросли червяки!!) Слушая мою наивную болтовню, дядя Ахмед не прекращал сввоей работы по котельным делам: вечно что-то свинчивал и развинчивал, смазывал и протирал, выгребал шлак из-под решётки и забрасывал на неё новые порции каменного угля или брикетов. Когда я затихал, он подкидывал свой вопросик по поводу нашего каширского или московского житья-бытья, и мой словесный ручеёк не прерывался бы и до вечера, если бы не окрик моей мамы, зовущей сверху, то есть из квартирной двери „чёрного“ хода, на обед... Голос у мамы был молодой и звонкий, так что ей и спускаться вниз, в котельную, не надо было. Все, и прежде всего я, слышали её зов и беседа приостанавливалась. Когда я как-то посетовал на отсутствие горок в „Горках Ленинских“, дядя Ахмед вдруг прервал свою очередную работу и спросил, были ли мы сами в этих „Горках“? Узнав, что и не собирались, он как бы вздохнул, и вдруг сказал:
– А ведь я жил там много лет! И работал даже. – Уж тут я накинулся на него с очередной пулемётной очередью вопросов, но он только буркнул: – Погоди, придёт время, я всё тебе расскажу, а пока нельзя. –И про горки нельзя? Они очень высокие? – Да нет там, считай, никаких горок, так, чепуха холмистая, а вот бывшая барская усадьба есть...В ней-то и жил товарищ (он приостановился, как будто забыл его имя) Ленин... Там и болел, там и вроде... (опять притормозил). помер... Царствие ему небесное, если что...– Оттуда и повезли его в Москву.. Ты ещё в Мавзолее не бывал? Теперь-то его закрыли, да откроют, как война кончится.
– А Вы там работали? С самим Лениным?... Ну, не совсем с Лениным, но вроде того. У нас там театр особый устроен был. Как музей, только с живыми артистами. Ты в Музее Ленина тоже не был? Его тоже пока закрыли... Побываешь ещё... Вот у нас там был как бы Музей и Театр вместе... Только я раскрыл привычно рот, чтобы выпалить уже созревшую моментально очередь вопросов, как сверху раздался зовущий голос мамы, и я побежал домой, не зная, что меня ждёт... А там сидели двое военных, и один из них был мой ПАПА! Он был очень большой и красивый! На его гимнастёрке, там, где раньше были красные „кубики“ - такие командирские значки, сейчас была длинненькая «шпала»... А рядом с ним сидел, как сказал ПАПА — "Мой самый главный помощник !" — дядя Серёжа... Они привезли шоколад, конфеты и что-то хорошее Маме... Мама чего-то плакала, да и мне вдруг захотелось поплакать, но я не стал...Один Дима, сидя на коленях у ПАПЫ, улыбался шоколадным ртом... Потом мы обедали, и ПАПА срочно уехал (с дядей Серёжей, конечно) по своим военным делам, а мы стали вдруг куда-то собираться... Пока мы собирались, позво-нил Папа и сообщил, что он заедет позже, через две недели, а сейчас он получил приказ срочно ехать в свою курсантскую школу, а мы должны быть готовыми к...“эвакуации“! Я впервые услышал это слово, а мама мне объяснила, что это означает срочный или уход пешком или отъезд на поезде или машине (а на лошадях можно, спросил я, не очень подумав, за что получил от неё лёгкий шлепок) куда-нибудь в безопасное место... Главное – подальше от Москвы!... И тут она вспомнила, что у них в Университете (а на-ша мама была студенткой третьего курса Исторического факультета МГУ, но занятия в этом году из-за войны и наступле-ния немцев к Москве всё не начинались), так у них в Университете уже разработаны подробные маршруты выхода из го-рода в восточном направлении, и только требуется команда для сбора с вещами во дворе Университета на Моховой улице. Пока это всё происходило, наступили особые для Москвы дни: 13-15-го октября! Как мы узнали только через много лет, Правительство решило в эти дни покинуть столицу, и покинуло её, переехав (частично, и то хорошо) в город Куйб-ышев... И маме позвонила староста студенческой группы и сообщила, где точно должна строиться студенческая колонна, уходящяя из города... Оказывется, в эвакуацию студенты высшей школы должны были уходить пешком, в определённом,
до последнего момента им не известном, направлении...
Мама была уже готова: она „отоварила“ продуктовые карт-очки в магазине – получила чуть-ли не целую наволочку пряников и много-много пачек фруктового киселя; мне сшили из вафельного полотенца мешочек - рюкзачок, куда и положили пачки с киселём; упаковали два чемодана с вещами (в том числе и глиняный горшочек для Димы), и мы вышли из дома, заперев комнату и квартиру на все обороты ключей... Я отпросился на пять минут и сбегал к чёрному ходу в котельную. Дядя Ахмед сидел в своей комнате один... Перед ним стояли бутылка водки и стакан, почти пустой. Никакой еды не было на синей тумбочке. Я быстро рассказал о нашей „эвакуации“ и достал из своего заплечного мешка две пачки киселя и положил около бутылки... Дядя Ахмед молча вздохнул, обнял меня за плечи и поцеловал в „куда-то около уха“, и я быстро убежал к маме... ...Во дворе, за жёлтым зданием геологического корпуса МГУ, уже стояло много молодёжи - студентов... Там мы встретили и тётю Надю, с которой училась мама, и начальницу колонны (колонной назвали всех нас, когда мы выстроились для похода)... Но тут наш Дима опять расплакался, увидев вокруг себя так много незнакомцев... И этим он опять, как и раньше, при бомбёжке, нас всех СПАС! Вот какое особое свойство у него открылось!!! Мама и тётя Надя сказали, что с детьми, да ещё с малыми, они и километра не пройдут и останутся здесь, в Москве! И будь , что будет! Около нас в шеренге студен-тов стояла ещё одна мамина знакомая – она была библиотекарша и выдавала книги студентам для учёбы. – У меня ключи от библиотеки, я не стала их и сдавать: всё равно некому, ни одного сторожа или дежурного и не видно!– И мы все впятером - Мама, тётя Надя, тётя Библиотекарша (я забыл, как её звали!), Димочка и я - пошли в библиотеку Исторического факультета... Там мы заперли обе двери на все ключи и даже на большие крюки и стали располагаться на жильё. Мама расстелила для Димы одеяльце и уложила его спать, я стал рассматривать стенды с книжками, тётя Библиотекарша стала разжигать угловую высокую печку, чтобы нам не замёрзнуть, а тётя Надя и Мама стали о чём-то тихо разговаривать, доставая из сумочек всякие документы, фотографии, справки... Потом они подcели к печке, в которой уже горел жёлтый огонь, и зачем-то стали засовывать в огонь эти самые фотографии и справки... Я подошёл поближе и вдруг увидел папино письмо и его портрет в военной форме, уже с новенькой „шпалой“ и с орденом! Но пламя быстро схватило фотографию. Она свернулась в трубочку, почернела и...превратилась в розовый пепел. Обе женщины молча смотрели на печной огонь... Оглянувшись и увидев меня, мама сказала тихо: – Если фашисты придут в Москву, никому не говори, что твой Папа - красный командир и политрук, а то нас всех убьют... – Ночевали мы на столах, постелив газеты и журналы, тесно прижавшись друг к другу (мы с Димой лежали посерёдке )... Свет решили не гасить полностью, а то в незнакомом месте было ночью немного всем страшно... В середине ночи нас разбудил громкий стук в дверь! Стучали долго и сильно, как будто даже ногами и, судя по голосам, пьяные мужики... Мы затихли, как мышки, и ждали, пока и стучать и пытаться выломать двери ИМ не надоело... Старинные двери Университетской библииотеки выдержали всё... Утром мама одна выглянула наружу. Через пять минут вернулась и сказала, что вокруг – «Ни души!»...До площади Маяковского шли пешком. И Манежная площадь, и улица Горького, и даже наша наша Садово –Триумфальная – были абсолютно без-людны...Ни милициионера, ни красноармейца, ни троллейбуса – ничто не двигалось в пространстве – как в сказке о заколдованном королевстве.
У нас в многокомнатной (конечно, КОММУНАЛЬНОЙ) квартире тоже было тихо и безлюдно... Мама через чёрный ход спустилась к дяде Ахмеду и позвала его к нам... Из какого-то уголка появилась бутылка „Шампанского“, дядя Ахмед ловко, почти без „выстрела“ выдернул пробку и мы (включая и меня) выпили за Папу, и
за нас, и за то, чтобы ни один фашистский гад не захватил нашу Москву.
Радио попрежнему молчало...В такой тишине прошёл ещё один день, и вдруг, на третий день „молчанки“ «тарелка» «заговорила», и мы все узнали, что в боях как раз недалеко от нашей Каширы доблестные кавалеристы сорвали попытку немцев сходу овладеть Москвой с южного направления....По улицам прошумели машины, и стали ходить троллейбусы и открылись, как-ни-в-чём-ни-бывало, московские магазины, и на перекрёстках появились фигуры милиционеров – регулировщиков... По каким-то делам Маму занесло к Киевскому вокзалу (она у нас была сверхубеждённая материалистка и никогда не верила в, как теперь говорят, экстрасенсные ситуации и волшебные совпадения, но против факта случайной встречи с Па-пой не пойти!). Огибая угол знаменитого вокзального здания от касс Метро к кассам поездов дальнего следования, она буквально наткнулась на...ПАПУ!!! – „Кланя!" (маму звали Клавдией Ивановной) – Ты ЧТО здесь делаешь, в Москве!? Почему не эвакуировались?!!...И закрутилась горячка! Выяснилось, что через три дня на восток, в Среднюю Азию, отходит поезд с профессорами и преподавателями МГУ. Уж конечно, без студентов, но, как потом выяснилось, с любовницами и домработницами. Отец – недаром был политрук командирской школы, недаром прямо с поля боёв – быстро добрался до Наркома Просвещения и получил три пропуска в (!)профессорский вагон... Три пропуска - это три полки...И Мама срочно вызвала из Каширы свою сестру – нашу весёлую певунью "Тётю Тоню", которой ещё и семнадцати лет не было.. Всё это я выпалил дяде Ахмеду, который почему-то и обрадовался и погрустнел одновременно... И тут он доверил мне "СТРАШНУЮ ТАЙНУ", взяв с меня клятву: – Никому! Ни родным, ни чужим, ни детям, ни взрослым не выдавать её, иначе ВСЕМ будет плохо! –Я, конечно, не задумываясь, дал эту Клятву! Тогда мой ДРУГ подвёл меня к стене своей полуподвальной комнаты и показал мне два кирпича около самого угла, почти под окном, но чуть правее окна. Покрытые грязноватой побелкой, эти кирпичи ничем не отличались от соседниx. Дядя Ахмед достал из тумбочки большой магнит, похожий на подкову (у меня у самого был такой: я им гвоздики с пола собирал, очень удобно было)... Приставил магнит к правому кирпичу, и тот прилип, как будто в нём была железка... (Наверное, в самом деле железка, только не видно было!)... Кирпич легко вылез из стены...Также вытянулся из стены и соседний "кирпич"... За ними была абсолютно чёрная дыра и даже яма, но не очень глубокая... Дядя Ахмед залез в неё правой рукой почти по-плечо и вытащил большой, как школьный портфель (у меня уже был портфель такого же размера), пакет, весь обмотанный клеёнкой... Клеёнка была тёмно-красного цвета (такие мама подкладывала под простынку братику) и перевязана тонкими верёвками... Похоже, внутри пакета были книжки или толстые терадки...– Здесь мои дневники и мои литературные работы... Но их нельзя пока ни читать, ни тем более печатать, так как за это могут расстрелять как самого последнего фашиста, хотя в них настоящая ПРАВДА. Но есть люди. И их очень много. И они очень сильные. И этим сильным людям такая правда не нужна. И она должна быть пока спрятана. Если я умру, то никто этой Правды не узнает... Но когда – нибудь придёт время, и ты сможешь за меня её рассказать... Но будь осторожен, так как ты можешь сам погибнуть и не рассказать людям эту Правду… А пока поезжай в свою Среднюю Азию и возвращайся живым и здоровым... Может, я тебя и дождусь... – Он опять засунул пакет в чёрную яму, вставил оба кирпича и...мы …расстались... Я не знал тогда, семилетний говорливый и наивный пацан, какое наследство я получил... К счастью, или к беде. Но Тайну я уже умел хранить... Дальнейшие дни до отъезда пролетели молниеносно: в два чаcа отправлялся поезд "Москва-Ашхабад"; в двенадцать наш вагон № 4 уже был забит "профессурой" и, конечно, наши три полки бы-ли сплошь заполнены (на всякий случай!) чьими-то чужими вещами; и уж никакую "тётю Тоню", как безбилетную, не пустили в вагон...Но тут Папа и его помощник дядя Серёжа проявили воинскую смекалку: за пять минут до отхода они приподняли девушку "под-локотки" и всунули её в вагон –прямо в открытое окно "нашего" купе!... Поднялся визг соседской "профессуры", но поезд тронулся и всем пришлось постепенно успокоиться... Так мы и поехали в эвакуацию… За месяц нашего путешествия с Запада на Средний Восток – наша семья прижилась в вагоне: Димочка был всегда миролюбивым (да и сегодня, в свои семь десятков), мамина оперативность позволяла нерасторопным профессорским «жёнам» уверенней переносить тяготы автономной поездной жизни (где проводниковый чай обычного мирного времени заменяло ведро с кипятком, которое надо успеть набрать в считанные пять минут остановки на какой-то никому не известной захолустной станции)... Певунья Тоня влюбила в себя всех перестарков-доцентов, а я всегда был контактен и любил пообщаться с кем-бы-то-ни-было. Мы, слава Богу, уезжали от бомбёжек и, кто знал тогда, может и от фашистской оккупации и германского плена... Параллельно с нами проезжала и странно-непривычно экипированная польская армия генерала Андерса (Сталин пропустил её чуть ли не в Индию...Зато остальных, бежавших от немецкой армии, польских офицеров, приказал забить, как скотину). Навстречу нашему поезду нередко шли эшелоны с нашими, уже одетыми в белые зимние полушубки, солдатами "сибиряками".Это "зар-аботало" предсмертное сообщение Рихарда Зорге: – На Да-льнем Востоке японцы наступать не собираются! – ...Из профессорских чемоданов стали выбрасывать позеленевшие от плесени батоны и буханки, запасённые в Москве... На степных полустанках меняли в тамбуре марлю и иные тряпочные дела на картошку, рис и сало...Вагонная жизнь шла автономно, как в космическом корабле, о которых ещё и сам Королёв, конструирующий в это время на секретной шарашке "Катюшу", и не успевал мечтать... Мама приловчилась варить детям манную кашу (чаще всего на воде), ставя кастрюльку на специально раскалённую докрасна плоскую стальную пластину для крепления рельсов к деревянным шпалам... Патент был моментально „украден“ всеми соседками... ...Впереди был Ташкент, где многие должны были сойти и присоединиться к многочисленной творческой столичной интеллигенции, уже „окопавшейся" в "хлебном" городе.. И тут наша мама ...ПОТЕРЯЛАСЬ! Не фигурально, а буквально! Хотя, "по закону Ньютона", потерялись скорее мы, а она осталась на какой-то ташкентской платформе, да наш поезд взял, да и тронулся в неиз-вестном нам направлении!!! А мы - два пацана - стоим у окна, ревём что-есть мочи... А все соседи ахают, но сойти боят-ся! Как и положено в реалистической пьесе, после небольшого сюрреалистического антракта мама нашлась на том же месте, где и была, но с кипятком и сама кипела от гнева на...всех сразу: "нечего реветь" (это нам) и "могли бы предупредить заранее" это неизвестно кому из поездной бригады... А на рассвете следующего утра я впервые увидел до сих пор не забытые нежно-розово-золотистые вершины горной цепи Копет-Даг! Мы приехали в Ашхабад столицу Туркмении!...
Чем отличаются „эвакуанты“ от „эмигрантов“, я так в конце концов и не понимаю! Чужая страна...Чужой язык...И уж конеч-но, иной климат. Чужие обычаи... Скудное социальное пособие... Небогатая, но дружеская социальная помощь прак-тически во всём... Грех жаловаться и грех ликовать... Почти год ашхабадской жизни укрепил ребячье здоровье, чему помогали и регулярно покупаемые (на отцовский офицерский аттестат - жалованье) вёдра винограда, и не менее регулярно отлавливаемые в ближайших к дому пустынных барханах черепахи, которые та же «сторукая» мама (!) ошпаривала кипятком, раскалывала топором по боковине и кормила вечно ненасытных сыновей черепашьим супом и мясом рептилий, ничуть не уступавшим куриному. .
И тут пришла „ПОХОРОНКА!“ .
****---****
На стенах Войны отпечатки всех рук: Российских крестьян и берлинских рабочих… Средь них и твои – Политрук Стефанюк... Полвека назад... Может,прошлою ночью?
*****----*****
....А поток Жизни тащил нас вперёд и вперёд, только успевай вынырнуть, глотнуть воздуха и опять плыви и плыви...Вот мы уже опять в Москве... Позади город Ашхабат, знаменитый памятник Ленину, ставший нашим домом спорт–зал Университета, мой пионерлагерь в долине Фирюза среди гор Копет-Дага, детсад
в Кашире и даже учёба в первом классе Каширской школы (Грамотой за отличную Учёбу горжусь до сих пор!) Москва сосем забыла про бомбёжки, разрухи почти не видно, исчезли с неба аэростаты, исчезли из-под наших окон зенитки... Поверх землянок разрослась картошка. Картошка стала – „xлебом на-сущным“ всех россиян той, военной, поры... Картошка росла и в Кашире, в нашем бабушкином саду, прямо между яблонями. И её было много... Были ещё и яблоки. И помидоры...И сахар-ная свекла (рекомендую жарить тонкими ломтиками на прогорклом якобы подсолнечном масле)... Вкусен и „турнепс“ - при любой погоде! В нашем рационе были бедняги - кролики,бедняги - утки (их мы поедали по мере их взросления!) и наша молочница - коза "Белянка", то есть было всё, чтобы пережить военное лихолетье... Посему меня и Диму отправили на почти постоянное житьё - бытьё к Бабушке – Анне Васильевне. В её – с дедушкой Иваном Никитовичем –Помощником машинис-та… На станции Кашира жило много наших, близких по крови, родственников…Имение фабриканта Щукина было когда-то под породившей меня Каширой, точнее около станции Ожере-лье – где позже, по указу Ленина, и построилась первая совет-ская теплоэлектростанция... А обходчиком на участке Павелецкой железной дороги был мой прадед Василий Отрепьев... Генеалогические ветви по линии моей «нееврейской» Бабушки» Анны Васильевны Устиновой весьма изощрённы и (!!) МНОГОНАЦИОНАЛЬНЫ! Прадед мой – Василий Отрепьев, был весьма колоритный мужчина - немного ветеринар, немного знахарь, не брезгующий и мелким колдовством... Но основная его работа – контроль состояния железной дороги между станциями Кашира и Ожерелье...Но в его сторожку летом нередко захаживали „господа“ из барского Щукинского поместья, желающие испить свежего молочка, да ещё и с лесной земляничкой... Интересно то, что это было Имение фабриканта Щук-ина – того самого, что основал коллекцию Импрессионистов в Цветаевском Музее «изящных Искусств». А то , что он «подкармливал» большевиков и помогал им разрушить прежнюю Россию, я узнал позже-позже…Попал под Каширу Василий Отре-пьев по причине замужеств своих трёх дочерей – Анны, Татьяны и Настасьи…Выстроил им всем трём по добротному пяти-стенному дому с немалыми приусадебными участками. Именно в посёлке при станции Кашира…Из дома №22 по Комсомольской улице в старинный город Кашира – который помоложе самой Москвы, но начал заселяться лет на 200-300 раньше, отправили мою будущую маму – Клавдию Ивановну Устинову- производить меня на Свет Божий, именно в городском роддоме №1… На рассвете В 2 часа! 14 октября я и род-ился. Почему-то родичи решили произвести меня на свет не в столице нашей Родины, где я позже и был прописан, а вблизи Отрепьевского очага. Произвели… И спасибо им всем! И деду моему по-матери – Ивану Никитовичу Устинову – особое! Судьба Устиновской ветки моего Древа особенно приме- -чательна.... Несмотря на предельную «русскость» фамилии «Устинов», ничего Русского в этой веточке (!) не БЫЛО. Лишь немецкое, правда с лёгкой примесью… французского. Как известно историкам, в последней четверти 19-го века в Россию резко увеличился приток немецких иммигрантов. Те, кто располагались в России «навечно», искали и находили хорошую работу, должны были принять господствующую в России Православную версию Христианства. Соответственно «перекреститься» и принять при крещении Новое имя… Мой предок выбрал имя «Устин». Отсюда и пошли «мои» УСТИНОВЫ! В итоге моего прадеда окрестили «Никитой», и поэтому дедом моим стал…Иван Никитович… Ни капли «русской» крови, повторюсь.по мужской линии… Вот моя Баушка АННА ВАСИЛЬЕВНА, в девичестве ОТРЕПЬЕВА! И внесла в меня истинно Русскую Кровинку!!! Спасибо и ЕЙ!! Хотя и погоаваривают, что в нашей РУССКОЙ линии были некие или какие-то Ворожеченки! В итоге Всех Кровесмешений во мне собралось по крайней мере - четыре крови: Еврейская, Немецкая, Русская и, чуток, Французская. Но может быть именно беспокойная Французская линия определила особые, резко самостоятельные свойства характеров....Все они, смешавшиеся крови, так или эдак придавали ВСЕМ моим Родным особый характер… Не всегда удобный для социума, к тому же достаточно неукротимый…Вот пример проявления этого свойства, проявившегося весьма трагически... Никита Устинов был машинистом, и одним из последних его рейсов (скорее Самым Последним!) была доставка из Петербурга в Москву военных карателей с целью подавления Декабрьского Восстания 1905-го года… Обычный «спецрейс», совершающийся по законам Военного Времени… Воинская Дисциплина! И вдруг машинист Никита Устинов «допустив» Грубейшее профессиональное нарушение: на одном из перегонов при подъёме в «гору» «совершил РАЗРЫВ сцепки» и… ОСТАНОВИЛ ПОЕЗД!. Технически это сделалось «несложно»: при резком увеличении скорости паровоза, не «набравшие ход» вагоны начали отставать, то-есть тормозить паровоз...В итоге от резкого силового импулься разрываются крепления «хвостовых» вагонов, и «убежавший паровоз» вынужден остановиться, а затем и «спуститься» к оторвавшимся вагонам.
Остановка состава – НЕИЗБЕЖНА!! Взбесившиеся армейские командиры устроили самосуд (как бы полевой суд!) и избили машиниста до кровохарканья. Но в итоге каратели «припозднились» и не успели засветло приехать в Москву и приступить к ликвидации «мятежа». ...Прошли «декабрьские» дни и недели и!!!
Великий! Адвокат Плевако возбудил иск к Николаевской железной дороге по поводу потери здоровья машинистом Никитой Устиновым… Иск был удовлетворён и в течение многих лет, вплоть до «победы Октябрьской Революции» семья Устиновых (жена, муж, семеро детей) получали денежную компенсацию, позволяющую жить «при полной потере трудоспособности кормильца»... Никита Устинов в 47 лет умер от скоротечной чахотки. Старший сын его Иван - мой дед – тоже стал путеец: помощник машиниста… Безропотный и бескорыстный труженик, в 1942-м году он тихо скончался от голодного истощения буквально у колёс своего паровоза... Водимые им составы уходили на юг, на восток - в районы достаточно «сытной» жизни, но он ни разу не привёз хотя бы кулёчек спасительной в те голодные годы мучицы... Мало я помню этого ласкового родича! Увы… Большой любитель рыбной ловли, он научил меня плести сети, тросы для перемётов, но половить с ним на нашей Оке-реке, так и не пришлось: чужой машинист увёз нас в эвакуацию… Через год мы вернулись домой! Но не в Москву, а к Бабушке Анне Васильевне.. В Каширу мы, правда, прибыли не миновав Москвы… Я успел, однако, сбегать к дяде Ахмеду, но он был в больнице... Дверь его комнаты - заперта... Значит, так надо... Уже будучи в Кашире, я узнал из маминого письма, что у нас народилась сестра - Лена, а тётя Тоня вышла замуж за бухгалтера Мишу из нашего же домоуправления, и молодые поселились в освободившейся после смерти дяди Ахмеда (он знал или предчувствовал её ) полуподвальной комнате около котельной... Значит, наш (а теперь МОЙ!) тайник мог и должен сохраниться... Во всяком случае доступ к нему для меня был, а всем на свете остальным был неизвестен!...
...Годы шли - бежали со своими заботами: школа, класс за классом, болезни, попытка (слава Богу, что неудачная) стать моряком-нахимовцем, и книги-книги-книги. А потом появилась ОНА - Химия. И вот я студент...А в Институте капустники, где я и автор и актёр и режиссёр и редактор двух стенных газет и турист заядлый, и волейболист, и хорист и сезонный археолог и сезонный геолог, да и стихи сонечкам, анечкам и лерочкам... ...Портфель же дяди Ахмеда давно уже перепрятан, но время для чтения приближается до отчаянья медленно, хотя всплеск шестидесятых чуть не подбил меня на "подвиг"! К этому времени я уже заглядывал в тетради из этого портфеля и смог понять гремучесть заряда и опасность для всех домашних... Прошли ещё десятилетия... СМЕНИЛСЯ ВЕК!...
Теперь же я спокойно и, надеюсь, безопасно, листаю ломковатые, светло-коричневатые листочки... Почерк старой закваски - с завитушками и отточиями, хотя текст уже по советской орфографии и даже с буквой "Ё"... Стихи... Дневниковые записки... Режиссёрские разметки. Тексты ролей. Характеристики „Персонажей“. Школа российского театрального реализма. Никакой „мейерхольдовщины“(да простит меня тень Мастера!) Вот и Автор-……………..АРСЕНИЙ...
Смотрите ВЫШЕ- "Смерть ИЛЬИЧА"... Там же""Баллада ВОЖДЯ""!
Книга 2015 - Букеты моим Бабушкам
© Copyright: Станислав Стефанюк, 2015
Свидетельство о публикации №115070500702
Свидетельство о публикации №115070500702
Рецензии