Опять о Воронеже

  Я уже писал о Воронеже, как родине прекрасных поэтов и писателей таких, как Кольцов, Никитин, Бунин, Платонов, Жигулин, Прасолов… Как место ссылки Мандельштама, куда к нему приезжала Ахматова, и как эти два великих поэта беседовали на скамейке в Петровском сквере.  Кстати, именно в Воронеже Петром I  был заложен русский флот, который потом по Дону шёл в Чёрное море для войн с турками. В честь этого события и был возведён памятник Петру в этом сквере. Когда немцы заняли часть Воронежа, расположенной на правом берегу реки Воронеж, они снесли этот памятник, и когда я жил в Воронеже, на месте этого памятника остался только громадный корабельный якорь.
    Впрочем, некоторые рецензенты охладили мои панегирики Воронежу. Дескать, у Никитина и Кольцова жизнь была весьма трагической, Бунину пришлось эмигрировать из России, Платонова не печатали и арестовали его сына, Мандельштама Воронежские писатели клевали, как только могли, Жигулина арестовали и сослали на Колыму, Прасолов повесился и т.д. Но это ведь относится не только к Воронежу. Наша неласковая Русь очень сурова к своим талантливым сыновьям!
    И тем не менее снова о Воронеже. Вчера,  будучи в Ленинской биб-ке,  прочитал в Успехах физических наук (УФН)  статью С.Г.Кадменского, посвящённую 110-летию со дня рождения Нобелевского лауреата по физике П.А.Черенкова.  И много чего опять вспомнилось. Стас Кадменский окончил ВГУ (Воронежский Государственный  университет) на 4 года раньше меня. Уже тогда о нём в студенческой среде ходили легенды. Как он,  получив задание по дипломной работе, сделал её чуть ли не за неделю, а потом быстренько написал ещё одну работу. Потом очень быстро написал кандидатскую, а потом и докторскую. Сейчас он известный учёный физик-теоретик в области ядерной физики. Я помню Стаса, как он, будучи ещё студентом,  преподавал в университетской физ-мат.  школе, куда я ходил, когда учился в 10 классе школы. Потом, учась на 5 курсе университета, я слушал его лекции по квантовой электродинамике, которые он читал нам, во время работы над диссертацией. Помню, звонок уже прозвенел, Стаса нет. Мы выглядываем с пятого этажа на улицу и видим: бредёт наш Стас, спотыкаясь и держа в руках «Квантовую электродинамику» Ахиезера и Берестецкого, готовясь на ходу к лекции. Потом начинает читать лекцию на тему «калибровочная инвариантность». Длинный-предлинный сложный вывод. Запутался. Говорит: давайте по другому расскажу (по Боголюбову и Ширкову).  Опять запутался. Ладно, в следующий раз разберёмся.
      Теперь о статье в УФН.  Кадменский напомнил, что Воронежская земля – родина трёх Нобелевских лауреатов. Помимо великого Бунина, родившегося в Воронеже, это ещё и  физики:  П. А. Черенков, открывший знаменитое излучение Вавилова-Черенкова (впрочем, на западе говорят о Черенковском излучении и о счётчиках Черенкова)  и изобретатель квантовых генераторов – лазеров Н.Г. Басов.   Надо сказать, что по числу Нобелевских лауреатов Россия сильно отстаёт от США, Великобритании и Германии. Это отчасти связано и с некоей дискриминацией. Ясно, например, что Лев Толстой (отказавшийся от выдвижения на Нобелевскую премию), Мандельштам и Ландсберг (открывшие Раман-эффект раньше индуса Рамана), Н.Н.Боголюбов, внесший огромный вклал в объяснение сверхпроводимости, физик  В.С. Летохов,  эксперименты которого по лазерному охлаждению атомов лежат в основе нескольких последующих Нобелевских премий, бесспорно заслуживают этих  премий.  Ряд американских Нобелевских лауреатов имеют Российские корни. Так что три лауреата из Воронежских земель – это не слабо!  Оказывается,  учёные Воронежского университета предлагают назвать ВГУ именем выпускника ВГУ П.А.Черенкова.
      Вообще, Воронежский университет был образован декретом Ленина в 1918 г. как продолжатель эвакуированного из Прибалтики старейшего Дерптского (Юрьевского) Российского университета, основанного по указу Александра I в 1802 г. Эвакуация была связана с угрозой вступления  в Прибалтику немецких войск. В Воронеж переехали вместе с университетом ряд знаменитых профессоров, в частности, знаменитый хирург Бурденко. Впоследствии ряд факультетов ВГУ превратились в самостоятельные Воронежские институты. В этой связи я вспоминаю, как будучи во Львове, куда я возил сборную студентов Москвы на Олимпиаду по физике, я общался с одним преподавателем из Тарту (нынешнее название Юрьева), и он мне говорил, что эстонцы до сих пор имеют зуб на Воронеж за эту экспроприацию их университета.
     Когда в 1958 г. я поступил учиться в ВГУ, университет располагался в 4-х этажном коричневом кирпичном старом здании на проспекте Революции. В это время строилось новое здание университета на месте бывшего Митрофаньевского монастыря. Монастырь был разрушен. Попытки использовать старые кирпичи были безуспешны. Они были склеены раствором на яичных белках (желтками кормили рабочих на строительстве монастыря), и отделить один кирпич от другого было невозможно. Студентов периодически заставляли работать на стройке. Так что мне пришлось потаскать носилки с кирпичами на строящиеся этажи университета (кранов тогда там не использовали). Начиная с третьего курса мы уже учились в новом здании.
       Я уже раньше писал, что физика и поэзия в моей судьбе - это две параллельные линии, которые по геометрии Эвклида никогда не пересекаются, а согласно Лобачевскому может быть построена непротиворечивая геометрия, в которой параллельные прямые где-то на бесконечности всё-таки пересекаются. Вот они и пересеклись для меня в Воронеже. Какой геометрии подчиняюсь я, как физический объект, вопрос спорный.  В детстве я ни о какой физике не думал. Мы дружили с одним мальчиком, он хотел стать моряком, а я хотел стать лётчиком.  Но в результате и он, и я закончили физический факультет ВГУ.
      Во время войны Воронеж был занят немцами не весь, а только его правый берег.  А на левом берегу были наши. И вот немцы из орудий палили по левому берегу, а наши – по правому. В результате в Воронеже осталось целыми буквально несколько зданий. В Воронеж, как говорили, приезжал Геббельс и,  увидев развалины, заявил, что русские не восстановят город и за 100 лет. Когда мы приехали, то в Воронеже была восстановлена только небольшая часть Проспекта Революции от почтамта до кинотеатра «Пролетарий». А на остальных улицах стояли голые кирпичные стены, на которых кое-где висели батареи отопления. Мальчишки (и я тоже) сбивали эти батареи и сдавали металл в утиль. До сих пор помню, что килограмм железа стоил 6 копеек, а чугуна – 9 копеек. На вырученные деньги я покупал мороженое или марки, которые я тогда собирал. На пустырях люди делали землянки и в них жили.
     В самих развалках и в окрестностях Воронежа ребята находили оружие, боеприпасы. Даже в нашем дворе был один парень постарше меня, которому оторвало руку, когда он и его друзья положили в костёр какой-то снаряд, и этот снаряд разорвался.
    Когда через некоторое время была построена часть пятиэтажного дома для преподавателей университета, где нам дали квартиру, то во дворе этого дома был пустырь с землянками, чуть дальше конюшня. Во дворе была беседка, где в прямом смысле «собиралася компания блатная». Там тусовались  воры и их девочки. Звучал патефон и пластинки Лещенко (естественно, Петра, а не Льва). Наш дом располагался вблизи рынка, а за рынком была Никольская церковь. За церковью были многочисленные спуски к реке Воронеж. В 12 километрах ниже по течению река Воронеж впадает в Дон.   У нас квартира была на пятом этаже, а на четвёртом жил пленный немец – физик Допель. Его водил под конвоем солдат на работу и также под конвоем они возвращались домой. Известно, что после войны, американцы охотились за немецкими учёными, а наши в этом от них отстали. Во всяком случае Вернера фон Брауна захватили американцы. Но всё-таки кое-кого и наши захватили. Через несколько лет этого физика отпустили, и он уехал в ГДР. В соседнем  подъезде жила профессор Мария Афанасьевна Левицкая. Её имя было в учебниках физики. В какой-то момент она изготовила приёмник и передатчик на самые в тот момент короткие волны. В это время  она занималась ядерной физикой, при этом она не признавала квантовой механики. Сейчас это звучит,  как нонсенс. Она ходила в каком-то салопе, унтах с галошами, но, в то же время,  часть своей зарплаты она отдавала на именную стипендию для продвинутых студентов. Её сестра (а они обе были старые девы) писала длинные-предлинные стихи для детей, и мой папа от неё прятался, потому что она всё время просила послушать и помочь напечатать свои шедевры.