Два письма с побережья

***
                N.N.

Пахнет мёртвой травой и болеющим северным морем
(эти запахи мне по привычке слышнее всего).
В небе месяц висит колыбелью всемирных историй,
но баюкает вовсе не их, а себя самого.

Черно-белый песок есть убытие грубой породы,
так разъятой во времени, что не увидишь начал;
этот месяц латунной петлёю ворот небосвода
и при ней точно так же себя невесомо качал.

Соль другая, другая молекула влаги и тверди...
Кроме месяца будущей извести много дано:
абсолютность свободы — как шаг, относительность смерти —
как возможность,
морская волна и небесное дно.

Пахнет пряно и горько, как водится на побережьях...
Месяц плавит концы и кривит перевёрнутый рот,
проливая (свою ли? мою?) невозможную нежность
ко всему, для чего между пальцев хватает пустот.


***
                W.W.

Птичьи следы на высокой набережной
не отличить от ктива Раши.
Если судить по выражению,
мудрость природы и мудрость человека,
независимо от степени сознательности,
заключается в способности оставлять чёрточки и следы.

Обнаружение чайкой сверкающей рыбки,
на весах справедливости равно обнаружению Бога в сердце человека:
не выловишь — погибнешь от нехватки.

Птичьи колеи от полёта в небе долговечны настолько же,
насколько длинна память о великом человеке.

Птица роняет перо.
Я роняю дни.
Не замечаем обе.

Птичьи следы на высокой набережной
смывает вода:
сверху дождь, снизу море.
Исчезновение отовсюду.
Стоит ли продолжать...

Птица расправляет крылья и скрывается в облаках.
Стоит.