Двести

Мимо пацаков, ацтеков, отстойников,
мимо гремучих домов
катятся двести вагонов покойников
к самому синему мо.

Сельва бубнит от Каялы до Бахмутки,
словно запаяна в цинк,
взрослые режутся шашками в шахматы,
дети сосут леденцы.

Не поспевают за дырками бублики,
за Сталинградом – фашист,
хватит народных бананов республикам,
аборигенам – лапши.

Хватит котомок потомкам полковника,
руки и губы в земле,
катятся двести вагонов спокойненько
по запасной колее.

Правда зависит от точки прозрения,
от приговоров и снов,
падают яблоки с древа забвения
с рёвом и свистом в окно.

Падает небо, и улица падает
в непроходимую тьму,
те, кто питается пеплом и падалью,
снова пируют чуму.

Время показывать, время доказывать
кривду упрямым ногам,
время живёт заводными рассказами
воцИрковлённых цыган.

Чисто обмыты, одеты, накормлены,
сладкие, как эскимо,
маются двести паконов вогойников:
где ж наше синее мо?