Та, как-то

Сердца стук не громче сома,
Очищает, будоражит слух.
Нейрон в покое, значит чувства мне врут.
Не могло пройти так стороню горе.

И не на небе, да не на Земле,
Покоя ищет слух,
Покоя просит дух
И сердце, сердце плачет и смеется.

Как мимолетен тот испуг, как мимолетно сердце бьется.
Раз за разом, снова, вновь и старость не испытывает, глупо.
Так умирать вернее, когда кровь, плазмою обнимает друга,
Руки прочь от честного уюта.

И не дают, не раз не два, мелькает пытками фашистский звон.
Не дать, не взять, мы милыми присягу не нарушим,
Да дать забрать и пустошью заделать звон.
А он не хочет, будет звук и будет он.

Вот и он, ранениями кружит и обещает быть слезой.
Какой, да просто о насужном, о том, наделали чего и страх ответной ядерной реакции
милее слов прощенья. Умрут.

А отдых это не забвение. Но я туда, где духа нет и дышит только металлическое тело, там мне покой и славный свет дневной, а вам забвение.

Зато со Славой может, вдруг, сочтемся расстояний горем, упьемся радостью подруг и будем долго думать, как нам вместе возродить природы звук.

Уснуть бы рад, да вот сердечко просит больше видом, побольше, за те годы, что в аду, и рай забвением покрылся, а человеческий мир глух, таким он обратился во взор для тех, кто тут.

И хочется, но доказательств нет, а веры в общем и в общенье то же. Пройдет тот звук, он не впервой и больше он не будет гложить, как серде не нарушит мой покой своим не нужным более.

И не найти так что-то, дарующее свой, не ваш, а свой, родной. Его же нет, а может Слава улыбнется и засияет в небе свет, как будет, только лишь, как будет.