Избранное для знакомства с автором

***
Дождь пролился. Улицы запружены.
Черный галеон плывет по Каме.
У меня сегодня обнаружили
опухоль, кишащую стихами.

Написали что-то в заключении,
говорили тихо на латыни.
"Ты не бойся, ты не исключение
и не... Ты не... Ты не... И ни... И ни..."
А потом спросили полушепотом:
"Помнишь, был поэт один, такой-то?"
"Помню, что болел он. Ну и что потом?"
"Ничего. Не встал с больничной койки.
Все нормально шло. Простая операция.
Пульс был в норме. Он пришел в сознанье.
И никто уже не волновался, но
вдруг пошли стихи его гортанью.
Мы пытались, как могли, но не было
средства остановки этой жути...
Понимаешь? Как бы ты не требовал –
знай, что мы лечить тебя не будем".

Дождь пролился. Улицы запружены.
Словоточит опухоль стихами.
Необъятный, но обезоруженный
черный галеон плывет по Каме.

***
Да не грущу я, нифига.
Но, по совету Мураками,
чтоб написать стишок о Каме,
мне нужно море с облаками,
а не уральская тайга.

Смешать самбуку с калуа,
качаясь в лодке на Мальдивах,
(не как обычно, водку с пивом)
и слышать "ай лав ю май диа",
а не "гарсон пардон муа".

Тогда, вдали от Бахарей,
от гонобобельных болотец,
где сосны, будто в янтаре,
в закатной тонут позолоте,
где избы пятятся в леса
шурша листвой, дыша на ладан
и где счастливого конца
отнюдь не надо –
вдали от этого всего,
однажды утром обнаружу
ряжи, деревню, блеск снегов
внутри себя, а не снаружи.

И тут, естественно, легко
на гладь листа польются строки,
как стая рыб в речном потоке,
минуя Вишеры пороги,
вплывает в Каму косяком.

Мои мечты прервет комар
укусом в правую конечность.
И моментально канут в вечность
мальдивский бархатный загар,
моря в лазурных берегах
под тетивой тугого неба
и музы, что бегут от Феба.
И не грущу я. Нифига.

***
Если взять – и тихонечко выйти во двор
среди ночи печальной и гулкой,
перелезть через старый корявый забор
и уйти в глубину переулка,
можно краешком уха услышать рассвет,
меж деревьев крадущийся где-то,
паучков копошение в черной траве,
шепот тлеющей сигареты
и дыхание спящей безликой судьбы,
от которой мурашки по коже,
от которой из пней вырастают грибы,
как гусарские шпаги из ножен,
но которая так же, как ты, хороша
и сошла бы тебе за невесту,
стала б каждую осень тоскливо рожать
непонятных детей бессловесных.
Ты бы с ними, нелепый, лежал на печи
и смотрел, как слезает побелка
с потолка и со стен... Есть полсотни причин
избежать этой пакостной сделки.
И поэтому ты, возвращаясь домой,
задержись, закурив сигарету.
Взгромоздись на забор, что-то тихое пой,
наблюдая начало рассвета.

***
И мерной поступью идущий
Споткнется на пороге дома.
Здесь зарождается грядущее –
В углу за печкою живущее
Дитя осеннего синдрома.

Ты тоже видишь грусть утраты
В росе остывшей на траве,
В объятьях теплого халата,
В тарелке "зимнего" салата
И в неоконченной главе.

И что-то жалкое, но злое
Вдруг навернулось на глаза –
Не ртуть, не счастье слой за слоем,
И не прозрачный сок алоэ,
Но терпко-горькая слеза.

И было б все так просто... Слезы,
Хоть соль, с лица не смоют тучи.
Ведь и весной сверкали грозы –
Теперь в них стало больше прозы
И меньше лирики могучей.

Ты хочешь скрыть свою обиду
На эту бедную природу,
На сиротеющие виды
Со всей их красно-желтой свитой,
На утекающую воду.
Но тесно в легких. Перерыв.
Всё чаще вздохи, тяжелее –
И вот встаешь; глаза закрыв,
Поешь всё громче, вот в надрыв...
Срываешь голос. Всё темнеет...

Да... Мы с тобой почти похожи,
И в чём-то даже близнецы,
Хоть разный взгляд, но чувство то же...
Пусть я смотрю на осень строже,
Как на загадку мудрецы.

К чему тебе расцвет забвенный? –
Пусть жизнь течет в одну струю!
Опавший лист, изгнанник тленный,
Один среди большой Вселенной,
Украсит смыслом грусть твою...

***
Я хотел бы стереть тебя из памяти,
разорвать в мозгу ганглиозные связи нафиг.
Да так, чтобы все потайные лазы разума,
напрочь оказались заделаны кирпичом,
чтобы можно было кричать,
что мне снова все нипочем,
чтобы взять – и в какой-нибудь клуб замутиться на ночь,
а потом забуриться в какой-нибудь чат,
где много красивых девчат.
Только знаю заведомо, что все это бесполезно,
и, как ранее было сказано в "Вечном сиянии",
несмотря на все долгие, но безуспешные старания,
"качество стирания ниже, чем мне хотелось бы".
Воспоминания тут наверно не причем даже.
Только увижу тебя снова – непременно подумаю:
"Ну вот, кажется, и нашелся тот человек,
который так мне был нужен".
Ты, как ни в чем не бывало, скажешь:
"Вы не покажете, как пройти вон до той башни?",
а я отвечу, что нет, не могу,
и не пытайтесь вызвать во мне жалости,
я вам не карта, чтобы указывать путь,
вот проводить – всегда пожалуйста.

***
Дорога через лес. За кладбищем – больница,
последний бастион отживших срок земной.
Такой печальный факт – и с этим не смириться –
мы все когда-нибудь там обретём покой.

Нам станет хорошо, как в августовской люльке, –
качаться и кричать в осиновую дрожь,
глядеть куда-то в даль и, прыгая по стульям,
пересекать легко опасности и ложь.

Так будет не всегда. Однажды летним утром
сквозь запахи дождя и скошенной травы
проникнет Ганимед в серебряные кудри
похитить все, что есть, из бренной головы.

Поэтому давай подумаем о главном,
замедлим шаг, вдохнем, осмотримся вокруг.
Дорога через лес. За кладбищем… Да ладно…
Оставим все как есть. И улыбнемся вдруг.

***
"Запишите в свой блокнот,
что сурок не видел тени,
и поэтому весенний
ожидается приход.

Но не верьте до конца
этой миленькой примете.
Уж кому, а вам не светит
веселиться и плясать.

А тем более ему.
Эй, прохожий, погодите.
Соцопрос от «Лего Сити».
Расскажите, почему

представители богемы
обожают так портвейн
пить глоточками, говея,
в этой точке эрогенной

жопы города сего?
Вот и вы с баллоном пива
поразительно красивы!
Я чуть-чуть не стал седой!

На тебе же нет лица!
Алкоголем изувечен,
ты – невинная овечка
и паршивая овца".

Утро. Головная боль.
Ищем, чем опохмелиться.
Скрип случайной половицы.
Кухня. Банки. Разносол.

На столе записки клок:
"Я решил остановиться
в этой лучшей из провинций.
С уважением, ваш Сурок".

***
Час от часу не легче –
С тобой одни проблемы...
Горят угрюмо свечи,
Сгорают микросхемы.
Вино в бокале стынет,
А ты с температурой.
А я хотел мартини,
Но надо за микстурой
В ближайшую аптеку
Среди несносной ночи.
А ну, пойди ко мне-ка,
Потрогаю височек!
Потом намажу спину
С пчелиным ядом кремом.
И выпей чай с малиной.
С тобой одни проблемы...

***
Не говорите мне, что это просто осень,
что все её так трудно переносят.
Во мне она немыслимо свербит
и возвращает Пермь в палеолит,

где только камни индевеют в черных лужах
и тополя в плену ветров скрипят натужно,
сметая с неба кронами кудрей
кудлатых туч стада. Пора бы мне скорей

переместить монаду в сонную лощину,
достать "Войну и мир" и ножик перочинный,
чтоб нацарапать на входной двери:
"Здесь нет того, кто прячется внутри".

***
Зима-то все никак, зараза, не уймется,
все лупит наугад в предчувствии конца,
взбивает облака, в надежде спрятать солнце,
чтоб хоть чуть-чуть еще костями побряцать.

Затеяла она к тому ж большую стирку –
без меры порошок ссыпает свысока,
и пенится река, и трет Зима настырно
засаленной Перми метелями бока.

Стирая пот со лба, решит закончить позже
и в кресле захрапит. Весна, рассыпав брань,
продрав свои глаза, включает "слив и отжим".
Вращается Земли стиральный барабан.

***
Я жажду славы мировой!
Но после первого звонка
меня найдут на мостовой
лежащим в собственных стихах.
Лежащим, собственно, в снегу
на чьей-то собственной луне,
где от касания теплых губ
мне будет только холодней,
где луноходы бороздят
поверхность самых сладких снов.
А я опять у них в гостях,
и значит, что вполне здоров.

Вокруг оград завьется хмель,
слетятся утки на манок,
и я возьму их на прицел,
что значит: дан второй звонок.

Хоть бутафорское ружье
не прогремит сквозь гомон птиц,
но исполнение мое
заставит всех кричать "На бис!",
платочком слезы промокать, 
снимать на фотик цифровой,
ведь после третьего звонка
я – жалкий карлик цирковой.

***
Ясный вечер. Чаек блюдца
О речные волны бьются.
Рассыпаются, искрятся белых лун круги в воде.
От причала до причала
То так много, то так мало:
Перспектива обнищала, и туман её одел.

Правый берег! Боже правый!
Здесь поэту не до славы.
Тесный мир – душе просторно в стороне от злых сует.
Берег левый. Левый берег...
Над рекой тумана перья.
И от левой половины мира жалкий силуэт.

Не стемнеет. Ночь как утро.
Небосвод посыпан пудрой.
Свет холодный, антикварный льется над кривой избой.
Блюдца с черною каймою
Бьются, реку беспокоя.
Глади всплески, брызг крупицы. И покой в душе... покой...