Tristan Tzara - L Homme Approximatif Часть 12 пере

L’HOMME APPROXIMATIF


Часть XII

мальчикам-с-пальчик время позволяет отставать
оно жнёт нежные молекулы в лужайках водных
сквозь джунгли ям воздушных продираясь завоёвывает их
оно пересекает червя пополам и каждая из половин сгорает бабочкой в 
вулкане и самоё себя в скрипичную вплетает ноту
стекла поток бегущий вяжет в скоротечные прозрачные часы
покуда в сны наши не вторгнется стрекочущая пища света

поток сплетаемый горою на востоке основаньем и угрозой
           подкреплённый
и осыпающий гардению медалями и всесожженьем
обвился вкруг запястья твоего границами застёгнута дорога
             к полевым соседям солнцам
улыбка дали радуга за берегами растянулась
            до самого оскала ледника
челнок ткачихи вёслами усилен в упоении
           сороконожки
пересекает явные преграды и всклокоченные очи зрячих стрел
но разверзается расселина у кромки озера
подобно клубам облаков чистые чувства распашонок вышитых
            лебёдушками стелятся по глади вод
что ж не безумен я тонущий эльф играючи глотающий
             огромными кусками воздух
или же дрожь огня несущегося по простору эхом разорённому дотла
как ветром сдуло ветер турникет в поисках пассажиров и пейзажей
а жажда быть самим собою вьёт гнездо на долгий срок в дупле
             у всплеска

высиживают лампочки под черепашьим панцирем песчинки
             с родинками
сумрак копирует прощанья с горизонта хладной
            чёткостью умытого через стереоскоп
бичуем корабельными лучами чертит контуры тюрьмы
и их падения то тут то там готовят возбуждение для глаз
плод надвое разрезан в самой сердцевине спрятаны адам и ева
двумя башнями ниже неба близнецы эпох инкогнито
со вкусом вздувшихся металлов линзы звёзд у входа в грот
            своею зазывают грудью
торча у скал дабы привлечь ваше вниманье
впав в старческий маразм обнажив свои мечи
ничтожество и тупость сеют дерева уверенной рукой
            за древом древо в пропасть 
облаивая новые напевы алчные кончины прыгают
             из пустоты
на белизны мираж что хлороформом одурманен   
который на кровавый полдник припасла поверхность льда

юнец замешкавшийся в падших ангелов толпе
ужели не страшит тебя глухая быстрота потока
несущего воды свои вдоль мест увенчанных колье богатыми на холода
сады мосты и спящие предметы
несёт он свой последний ил наперекор богиням судеб
что на груди твоей стеснённой тяжестию львиц зевают –
покуда ритм человечий до последней капли за звонкую монету осушает тайну
под рясой палая листва стелется в ожиданьи дебитора человек грядёт
узник в подкладке собственной души
ангелов падших дымкой окружённый
чтоб на пиру в честь празднества его
звучали бы незримый духа час и 
              голосов бесчисленных стигматы
засов опровергает суть
когда из праха воскресает саранча кто вкладывает сердце паука
              в каждую рану
и стискивает когти человек взывающий на милость кирпича иль солнца

но тысячей часов обременён для коих грубоватость скал
            убежищем чудесным служит
я воскресил безмолвие своё на милость смерти
пусть породит нас вскоре зыбь его весны
пусть чувств его плоды нахлынут в фетровые гнёзда
где жаркие дни лета ожидают вяло посреди табачных истязаний
пусть дуновение его захлопнет двери для сычей
пусть ночи лезвие коснётся муравьёв ворсинок молчаливых
тускнеет агнец в небесах разросшихся чертополохом града
и крыл разодранных и окровавленных мятеж в полном разгаре
средь немощей что ныне еле движутся познавши крах
какие-то хребты рассеявшись пропали в необъятности тумана
и вот пока на лунный траур воет злоба
зловонные отбрасывая тени в нерешительных аллеях
на все четыре стороны бежит подобно струям винным из бочонка мирозданья
отныне не стеснённая домами с сомкнутыми рядами бдительных зубов
очнулись примирились зданья которые не в силах растворить
             потоп кислотный
и вот они на мостовую рушатся остатками опор
и смерть с башкой набитою камнями забивают насмерть
скрипучие скелеты открывают склепы по неистовому зову
артерии перерезая под откос несутся сваливаясь в кучу смерчи
встают на нашей стороне

боже неотделимый от намёка на крохотный жест
боже что в каждой клеточке таится не покинь меня
такого как я есть - заброшенного в центр ежечасной наковальни   
туманны твои зовы рукоплещущие дали но мягки
руки твои за кои ухватился я в полёте посреди невзгод плутая
и одиночество живёт циклично в глубину расселины забившись
зажатый в глубине своей я вижу что меня по сути нет и
               тем ошеломлён что есть ещё во мне сила движенья
по краю капли той что на земную скатерть пролита
есть ещё несколько подобных мне капель души что выброшены
            центробежной силой
и там где возвышается труба фабричная как посох 
ночлежка скорбных и незрячих душ

тернист ведущий к тебе путь о сумрачный господь
самонадеян люд разбросанный тобою между нами
но северные ветры указующие путь нам и чьё
            простодушье нам прокладывает курс
ведите дальше нас
далече далее чем простирается твоя смущённая улыбка дальше
дальше насмешки там где милосердие твоё усладой в обещании
            своры теней
дальше чем слёзы где наградам ни за что не дать свернуть блестящего
            весла нашей регаты плач
скверны и проступки взращиваемые нами на
            чёлах рассвета
подмогой нам проталкивая свежесть всходами нежданными своими с
           живостию восприятья
лучи антенн полярных
обузданная силою неведомого гнилостная изувеченная плоть
единожды переступив порог шлюзных врат грёз стремится к просветленью
сгорая от лихой бессонницы игры от неугасших чувств переливание
навязчивых удобств те в жизненных пределах ну а эти
             возводят со смертями беспокойную границу

расправив ветру паруса в хитросплетение капканов попадает человек
подбитый глаз жалеет тебя хуже нет когда жалеют
смута вот что есть белизна бросается на камни пена
но испустила осень наконец свой длительный последний вздох
от коконов свои светящиеся кровли облачками из бумаги очищает   
лишь женщины из вороха газет настаивают на реанимации
             щёчек весны
необратима сила в залежах любого волоконца каждый
            конец которого является началом
путём какой неукротимой молнии однажды сможешь ты
           пронзить жилище знания
и древ флажков и крестиков понасажать поболе бога
ты обречённый пережить мучительную революцию вселенной
обуреваем обособленными силами но скрежетом пилы
            измучен чахнешь
сколь мелкая ты сошка и как мало надобно тебе в твоей скрипучей страсти
что вызревает стыд в груди твоей в бесчисленную флору
и всё ж ещё священно недовольство пестующее тебя неукротимая опора
семя высокомерного потока деспотичных чисел и коловращений





ПРИМЕЧАНИЯ

[В нижеследующих примечаниях римские цифры относятся к девятнадцати частям всей поэмы; вторая цифра относится к строфе; третья означает номер строки в строфе.]

XII.1.3. Сравните первоначальный вариант текста, "ямы воздушные что вечностью храпят" с первой строкой предпоследнего варианта, "храпящие круглые щёки ям воздушных".

XII.3.3. Сравните эту окончательную, сжатую версию со следующим наброском: "галопом чертит круг тюрьмы вселенской лучами корабельными гонимый".

XII.3.13. Сперва белизна была «усыплённой» хлороформом (blancheurs endormies); данная форма более тонка: alourdies (дословно "утяжелённая"), более действенна, поскольку не столь очевидна.

XII.4.9. Подкладка на французском не что иное, как звуковая отсылка к теме двойственности: "la doublure de son ame". В первоначальном прочтении понятие обособленности подчёркивалось фразой "замкнут в своей душе как скрытый трубопровод".

XII.4.14. Отдельный случай, когда частые замены приводят к совершенно обратному (см. примечания раньше); сначала строка читалась как "который упокоит саранчу", затем: "когда отходит саранча к вечному сну".

XII.5.12. Блестящий пример окончательной конденсации образов. Сначала строка читалась как: et tandis que l'eclipse totale de la raison hurle a la mort des lunes ("и вот покуда полное затмение рассудка визжит над смертью лун") перед изменением помрачения рассудка в la folie и затем в la rage, и трансформации смерти луны в скорбь луны. На французском строка звучна и трагически красива: et tandis que la rage hurle au deuil de la lune.

XII.5.18. Пример избавления от ограничивающей и ненужной детали: на первом этапе скрипучие скелеты были щипцами для орехов (grincements des casse-noisettes).

XII.6.1-2. Обе строчки начинались как: "боже мой" (mon dieu), прежде чем большая часть личных отсылок были удалены.

XI.7.8. Строка прежде была более присуща человеческому: "что взращиваем мы в своих психологических теплицах"; окончательное прочтение соединяет человеческое с мировым в образе "чёл рассвета".