Еврейский вопрос

       ...«Ишь ты, какая сладкая жидовочка!» – бросает как-то вслед нам обрюзглый и потный толстяк, и Люба ни с того ни с сего заливается краской и ускоряет шаг. Странно. Мы знаем, конечно, кого называли раньше, в дореволюционное время, оскорбительным словом «жид» – мы же читаем книжки! – но при чём здесь Люба?
       Люба учится в параллельном восьмом, а живёт в одном дворе с моей одноклассницей Галей, поэтому мы частенько гужуемся вместе. Люба вся какая-то мягкая – и на взгляд, и на ощупь, особенно по сравнению с поджарыми и голенастыми нами. У Любы смуглявая кожа, горяче-карие масленые глаза и текучая плавная походка.
       И у Любы ужасно строгие родители – не дай бог лишнюю минутку против оговоренного задержаться! Поэтому Люба нет-нет да и справляется у прохожих: «Извините… Не подскажете, который час?» – и если отпущенное родителями для прогулки время истекает, торопливо прощается с нами и скользит, покачивая бёдрами, к своему подъезду.

       Любой Любу назвал её папа, хотя самой Любе её имя не очень. Тут мы с Галкой понимающе вздыхаем: жалко, что нас не спрашивают! Мы бы назвались совсем иначе! Галка, например, – Маргаритой. Я… А как я-то? Ну, не знаю, но уж, всяко, не Людмилой! 
— А мне, – тихо говорит Люба, – нравится имя Сара…
       Здрасьте. «Сара»…
— Ветхозаветное какое-то, – машинально характеризую я. Слово само собой выскочило, но Люба отчего-то решает, что я  п о н и м а ю,  о чём говорю, и благодарно улыбается:
— Да, это еврейское имя, древнее… Правда же, красивое?
       Ну-у-у… Конечно, какой-нибудь замшелой  Б е р н а р  оно подходит, а Люба-то вовсе восьмиклассница, да ещё и Иванова! Откуда, понимаешь, у хлопца испанская грусть? А подружка, помедлив немного, вносит ясность:
— У меня мама еврейка…
       И опускает глаза. Мы недоумённо переглядываемся с Галкой –  ну, еврейка, и что? Подумаешь! Мамы всякие важны. Люба смотрит на нас испытующе:
— И вы со мной не раздружитесь?
— Нет, вот чокнутая, а? С чего это мы должны с тобой раздружиться?!
       Тут непонятное напряжение Любу, наконец-то, отпускает. Она переливчато смеётся и заключает нас в плюшевые объятья…

       Спустя пару дней двоюродная дочь Сиона передаёт нам приглашение на обед…
       Я, едва сунувшись в комнату, только и смогла выдохнуть «вот это да!» и  принялась вспоминать правила поведения на банкете из книжки «Советский этикет», взятой недавно в библиотеке. Потому что такого великолепия наяву мне видеть пока что не доводилось: торжественно топорщилась крахмальная скатерть, празднично сиял хрусталь, тарелки – не иначе, фарфоровые, батюшки! – выстроились, как на парад…

       Любина мама поясняет, что в еврейских семьях так принято! Чтобы свежая скатерть, вся семья в сборе… Любин папа Иванов хмыкает, но помалкивает, а Люба снова тревожится – не обиделись? Ха! Да мама Ленки Коноваловой, ни разу не еврейка, велела дочери – мы ещё в прихожей обувались –  ложки пересчитать! Типа, не упёрли ли эти голодранки? Доездилась по заграницам с мужем-офицером! Онемечилась в хлам… 
       Я, помнится, тогда ядовито спросила у неё:
—Думаем вот, серебряные хоть? А то ведь эти фрицы на эрзацах поднаторели…      
       Знаете, как она тогда на бедную Ленку напустилась? На улице аж её ор было слыхать!

       А тут-то что? Покормили знатно, ни в чём дурном облыжно не обвинили,  ещё и пригласили в гости захаживать.

       …А вот сейчас в голову пришло… Почему всё-таки евреи к своему еврейству как-то нервно относятся, а?.. Хотя и задаются, и пыжатся частенько насчёт своей «избранности». Странно…