Сказочник

Осень. Сказочнику опять было плохо и грустно. Душа его корчилась от тоски и одиночества. Опять за окнами выпал очередной первый снег, и прошедшее лето помнилось смутно и неразборчиво. Как незамысловатая и незатейливая встреча со случайным попутчиком. Сегодня он опять почувствовал груз трудной, скоротечной и одинокой дороги, выпавшей на его долю. Вернее, дороги, которую он выбрал сам. Она не была предназначена никем, и никому… Это был его Выбор, и ничья, кроме него, Дорога. Просто, со временем, сказочник стал воспринимать свой путь Жребием, доставшимся ему свыше. Так было проще и легче нести сердце, переполненное, в сущности чужими, но теперь уже и его, Сказочника, историями. Историями счастий и несчастий, историями рождений и утрат, прожитых и не прожитых жизней, историями болей, удач и неудач, из которых и состояла вся его теперешняя жизнь.
Сказочник всегда любил осень. Когда-то, очень-очень давно, всё естество его переполнялось невероятным и невообразимым восторгом от шепота  листьев под ногами. От мокрых, прелых, но очень пряных и сладких запахов осеннего леса. Запаха великой и вечной красоты и зрелости, окружающего его, мира. Мира, в котором он еще не был Сказочником. Он был молод и восторжен, как недавно народившийся на свет глупый и добрый щенок, еще не забывший вкус материнского молока. Он только-только начинал осознавать другую свою ипостась. Он начинал быть свободным. Со временем это прошло. Потому, что время неумолимо. Оно беспристрастно и бесповоротно, а иногда и безжалостно, и жестоко. Потому, что у времени нет сердца. Потому, что оно – Время. И у него свои законы течения и бытия. Впрочем, течет оно не всегда. Бывает и так, что оно летит стремительной и неудержимой птицей. Белой. Или черной… А иногда оно замедляет самое себя. Как будто случайно, вспомнив о чем-то неимоверно важном, но совершенно случайно забытом, оно почти останавливается, и ждет. Время это знание. «А большое знание несет в себе большую грусть…» Кажется, так сказал кто-то из древних собратьев Сказочника. Пусть так. Но Сказочнику, вопреки всему, всегда нравилась осень. С самого ее появления на свет. Она приходила, и успокаивала, и умиротворяла все прошлые летние непокои. Она взрослела, и приносила время подведения итогов. И вдруг, замирала и останавливалась. Она слышала и чувствовала Время, и замирала вместе с ним… Вот тогда-то и начиналась сказка. И так было всегда. Так было. До этой, уже совсем чужой, и совсем не такой, как прежде, осени…
         Ветер принес не пушистый и не легкий, а мокрый и тяжелый снег. Падавший стремительными, слипшимися пригоршнями. Он не был в радость Сказочнику. Снег, приносящий печаль и грусть, и не приносящий сказку. Что может быть более печального на свете, чем снег, не приносящий сказку? Если бы не синица, залетевшая в открытую форточку в поисках еды, день, а то и вся жизнь, были бы бесконечно и бесповоротно испорчены. Синица знала Сказочника еще по прошлым зимам. Вернее не синица, а, скорее всего, синиц. Поскольку вел он себя, после первой же кормежки, по-самцовому нагло, и по-хозяйски. А через пару дней, и вовсе, прилетел вместе со своей подружкой. Когда в блюдце на подоконнике не было, заранее приготовленных для них зерен, синица смирно садилась на створку, и с настойчивой укоризной поглядывала на Сказочника то одним, то другим глазом. А синиц просто выходил из себя от такого невнимания к своей желтогрудой особе. Он громко выкрикивал какие-то ругательства на своем синичьем языке, подлетал к краю стола, на котором работал Сказочник, и начинал бесцеремонно потрошить и царапать клювом исписанные мелким почерком листки бумаги. Шумел и проказничал он до тех пор, пока Сказочнику не надоедала его суматошная колготня. Впрочем, эта птичья суматоха никогда не надоедала Сказочнику. Он подолгу, и притворно ворча, препирался с птицем, получая от этого огромное удовольствие. Тщательно скрываемое, но все же заметное в глубине добрых и грустно-веселых глаз. Птицы прилетали почти каждый зимний день. И когда они задерживались по своим непонятным птичьим делам, Сказочник начинал беспокоиться и скучать. А с приходом тепла, синицы улетали, влекомые ветрами дальних перелетов, и забывали о Сказочнике до следующих снегов и возвращения домой.
         Нельзя не верить в сказки. Сказочник точно знал, что нельзя. Он и сказки-то начал придумывать только потому, что никто не может без них жить. «Сказка – ложь, да в ней намек…»? Нет, врут книжки. Сказка не ложь, это сказка. И она просто не умеет быть ложью.
         Этот снег не надолго – подумал Сказочник. Этот грустный снег обязательно растает сегодняшней ночью. Будет другой. Такой же белый, только совсем-совсем другой. И он обязательно принесет новую добрую сказку. Сказку о большом и добром чуде звериной любви. Да-да, именно о большой, и именно о звериной любви. Ибо людская любовь изменчива и недолговечна. Сказочник, как и все другие порядочные сказочники, был немножко, совсем чуть-чуть, белым шаманом. И он уже знал, что где-то в глухой и непроходимой тайге, на берегу большого и чистого Озера, родилась новая, удивительно красивая сказка. Сказка, в которой все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Потому, что в ней ничего не может быть плохо. Плохие сказки никому не нужны. В них не бывает чудес. Верить нужно только в добрые и хорошие сказки. И одна из них уже родилась. Она обязательно прилетит с новым, пушистым и веселым снегом.  Сказочник уже подслушал ее у свежего восточного ветра. И он обязательно придумает ее, эту сказку.  Сказку про Нерпу…