Правдивый сказ о русском Икаре. Часть 3

Начало "Правдивого сказа..." – http://www.stihi.ru/2015/06/02/6170



Ч А С Т Ь   Т Р Е Т Ь Я


Чтобы как-нибудь кормиться,
на работах он трудился.
И, конец с концом сводя,
так дожил до октября...

В день десятый и без Ники*
возвратился Пётр Великий.
Неудачен был поход.
Говорил тогда народ:
приключилась там измена.
А не то бы – непременно
был бы взят Петром Азов.
Но царь Пётр был готов
вновь идти в поход на город.

...В декабре того же года
стали громко  кликать клич,
чтобы слышал и москвич,
и любой заезжий каждый:
тот, в ком воин жил отважный,
кто штыком сражаться мог, –
чтоб записывались в полк.
Емельян не долго думал.
Лишь сухарь в карман свой сунул
и, усердно помолясь,
низко Богу поклонясь,
он пошёл, чтоб записаться
с  бусурманами сражаться.

Емельян был закреплён
за Семёновским полком:
на постой определили
и, как надо, снарядили.
Полк стоял в большом селе,
что – ПреображЕнское...

Вот пришёл декабрь, а следом
наступил январь. От снега
всё вокруг белым-бело,
всё в снегу стоит село...
Тут и святки* наступили.
Здесь и там толпой ходили, –
разрядившись так и сяк
для себя и для зевак, –
и солдаты, и девицы,
старики и молодицы…
Всюду песни, шутки, смех, –
и гадание не в грех!
Катят сани быстро с кручи!..

…У окна избы, – задумчив, –
Емельян стоял, глядел,
как народ гулял и пел...
А в избе середь покоя
за столом сидели двое.
Оба – тож, как Емельян –
собрались "на бусурман".
Каждый был в военной форме,
но в полк разный был оформлен.
Разговор меж ними шёл,
у кого какой камзол...
Вдруг взрыв хохота раздался
за окном. Солдат прервался:
“Чтой-то там за хохотня?” –
“Да смеются с журавля, –
Емельян ответил грустно,
покраснев при этом густо:
ибо, – прозван не со зла, –
был он в чине “журавля”. –
(Угораздило ж кого-то
журавлём рядиться!) – “Что ты!
Уж не дразнят ли тебя,
нарядившись в журавля?
Ух, проклятый, разрядился!..
Да скажи, брат, как решился
журавлём ты вдруг летать?” –
“Можно было б рассказать,
да, Антипыч, ...больно долго…” –
“Ох, в тебе кручины много.
Жаль тебя мне, молодца!
На тебе, брат, нет лица.
…Да и то сказать: известно,
что любой на твоём месте
вот таким же грустным стал,
коль пожитки б пролетал...
Пролетал-то всё до нитки!” –
“…Я тужу не за пожитки:
пред отцом я виноват.
Он не знает, что солдат
я теперь. Ему не знамо,
что пойду на бусурмана.
Жаль отца мне старика...
Вот и ест меня тоска.
Не вернусь, – что может статься, –
а проститься… не удастся!”
Неожиданно тут дверь
отворилась. Офицер
вдруг вошёл в избу, пригнувшись;
а, вошедши, разогнувшись,
властно глянул и спросил:
“С кем проститься?..” – и пронзил
цепким взглядом Емельяна.
С ним вошли три генерала.
Все вскочили, взяв во фрунт:
каждый был одет-обут,
каждый был здоров и молод:
нипочём поход и холод!
Ростом впрямь до потолка,
ПреобрАженска полка
офицер был. Брит. С усами.
Молод. С чёрными глазами, –
иль со страху, как-никак,
показалось это так.
И ...молчанье воцарилось...
“С кем проститься не случилось?..” –
офицер спросил опять.
Емельян стал отвечать,
запинаясь и робея, –
то краснея, то бледнея, –
что без ведома отца
превратился он в бойца.
“Да. Ты плохо это сделал.
Так идти в поход не дело…
…Вот как надо поступить:
коль отец благословит,
то останешься солдатом.
Коли нет – придёшь обратно:
сдашь мундир капралу* свой
и воротишься домой.
Как зовут-то?” – “Емельяном”.
И на двух других тут глянув,
офицер спросил: “А вы?
Что за люди?” – “Были мы
монастырскими. Из служек.
Нам совет отца не нужен:
у обоих нет как нет
матери-отца. Обет
дали мы служить Отчизне.
Пусть она нам справит тризну.
Что за жизнь: траву косить
да водичку лишь возить!?.” –
“Молодцы! Вот это славно.
Так служите же исправно
и усердно вы царю.
Славьте Родину свою!
Бога помните, ребята.
Бог и Родина лишь святы.
Каждый, я смотрю, горазд.
Царь и Бог – за всё воздаст!
И наступит день великий:
не бывает зря молитвы, –
так и служба за царя
не бывает тоже зря”, –
офицер сказал – и вышел.
Генералы – вслед. Не слышен
уж и твёрдый звук шагов.
И в избе – лишь отзвук слов...

Так, минут через пятнадцать,
а, быть может, через двадцать,
запыхавшись, прибежал
к ним – взволнованный – капрал
и спросил, почти что крикнув:
“Был здесь Пётр-царь Великий?!. –
“Царь Великий?.. не бывал,
нет... – Антипыч отвечал. –
Были тут три генерала
с офицером... Не бывало
здесь у нас государя.
Не видали мы царя…
Офицер же был – детина!
Рослый. Вот, как ты, едино!..” –
“Ах, вы неучи! Гляди!
Каждый день твердил вам: бди!
Это был сам Пётр Великий!
Не узнать царёва лика!?.
Он по избам сам ходил:
новобранцев обходил...”
Тут все трое обомлели
и, крестясь, все в пол глядели...
“Ахти, господи, беда!
Мы-то думали всегда,
что царь-батюшка-то ходит
в золотом кафтане, вроде.
А на нём такой кафтан,
как на нас”, – рёк Емельян.
“Как его вы величали?” –
“Господином... Не сказали
ничего... Вот грех какой!
Я стал будто бы слепой!
Ведь царя я видел дважды.
Он дубинкою однажды
на мосту меня огрел.
Как же я не углядел?!.” –
“То-то, неучи слепые!..
Что ж вы глупые такие!?.
Этак вы и на часах
вдруг ослепнете-то!.. Ах,
ну и дел вы натворили!
Где глаза-то ваши были?!.
Вот теперь и мне беда.
И-эх, пустая голова!..”
Пот со лба платком стирая,
и куда смотреть не зная,
и держась изо всех сил,
Емельян за всех спросил:
“Господин капрал! Что: здеся
нас расстрелят?.. ай повесят?”
Ничего не отвечал
им капрал… Ходил-молчал
взад-вперёд, да ус рукою
всё крутил: беда-бедою!..
Отворилась снова дверь,
скрипнув жалобно с петель, –
и вошёл в избу посланец:
на щеках играл румянец.
Он в избу корзинку внёс:
в ней виднелся рыбий хвост.
И на стол её поставив,
он сказал: “Сам царь отправил
угощенье святок для.
Пейте здравие царя!” –
“Уф-ф!.. Гора с плечей свалилась!
Означает сия милость,
что не гневается царь!..
Вот каков наш государь:
он не царь... – отЕц солдату!..” –
прошептал капрал усатый.
А посланец продолжал:
“Это, господин капрал,
пятая изба, что-ль, будет?” –
“Да”. – “А кто из вас тут, люди,
Емельян?” – “Да этот вот”. –
“А тебе... возьми-ка ...вот:
царь пожаловал рублёвик
на дорогу”. …Взяв целковик,
Емельян сказать не смог
ни пол-слова... Лишь комок
к горлу разом подкатился.
Емельян перекрестился,
рубль сей поцеловал
и заплакал. А капрал,
по плечу его ударив,
батюшку-царя восславил:
“Что, брат, царь-то наш каков!
С ним ли нам не взять Азов!
Дай Бог здравия и силы
батюшке-царю России!
Пусть в Азов турской солтан
бесов вместо бусурман
насажает!  Уж потешим
мы царя: отыщем бреши
в крепостной стене!.. Бог свят, –
нет с таким царём преград!
Разобьём мы бусурманов!
Наливай себе стаканы,
да и выпьем за царя!
За мной разом все! Ура!..”

...Крикнули  – “ура!” –  все сразу,
осушив стаканы разом...

Утром, лишь забрезжил свет,
по-военному одет,
Емельян уж был в дороге.
И на третьи сутки ноги
к деревеньке Лопухи,
где живёт старик Архип,
привели его… И сжалось
сердце: птицей заметалось!..
И не вдруг решился он
подойти к избе, где клён
у ворот стоит под снегом.
А когда-то резвым бегом
подъезжал он на Гнедке
и шёл радостный к избе.
Тяжело вздохнув и сникнув,
постучался он в калитку...

В это время был в гостях
и прощался уж в сенях
Савва Силыч, говоривший:
“По всему видать, что вышло
не по нашей так вине.
Уж уверен я вполне,
что раздумал он жениться.
До сих пор – не воротиться!..
Да ты сам-то посуди:
женихов – не пруд-пруди!
Так за что же, эка-вона,
упущу я Филимона?
Он кораблик этот свой
уж почти сготовил...” – “Стой!..
Чу! Никак стучат в ворота?
Уж не сын ли!.. Слышу!.. Кто там?”
Емельян же между тем, –
чай, не слышен стук совсем? –
перелез через ворота
и вошёл в избу. “Не "кто-то",
а сынок любезный мой
сам пожаловал домой! –
закричал старик, бросаясь
к сыну, крепко обнимаясь. –
То-то радость-то! Уж я
и не чаял зреть тебя!..”

...После радости порыва
отошёл Архип от сына,
оглядел с главы до ног
и сдержать слезы не смог:
“Емельянушка! Сыночек!
Да что зрят мои-то очи?
На тебе чтО за наряд?
Разве ты теперь ...солдат?
...Ахти, дитятко родное,
что случилось вдруг с тобою?..” –
“Видно, так мне на роду
уж написано. Уйду
скоро я в поход военный.
Вот: ...прошу благословенья”, –
в ноги бросившись к отцу,
Емельян прижал к лицу
руки. “Что за злая доля!
Ждать-не ждал такого горя!.. –
и старик запричитал,
головою закачал... –
Да за что же и когда ты,
дитятко, попал в солдаты?”
...Емельян всё рассказал.
“Горе, горе!.. – повторял
всё старик, слезу стирая. –
Сердце ныло, словно зная:
всё-то тяжко было мне...
Либо ты в чужой земле
косточки свои положишь,
либо я помру, не дожив.
...Нет, уж больше нам с тобой
не увидеться, сын мой!..”
Сыну голову взъерошив,
он заплакал ещё горше:
“Вот же вздумалось тебе
журавлём летать... Себе
всю-то жизнь сломал, сгубивши,
во солдаты угодивши!..” –
продолжал он слёзы лить.
“Батюшка!.. Велел просить
твоего благословенья
на призыв в поход военный
самолично Пётр-царь,
наш надёжа-государь.
Без того-де ...в полк не примет.
Батюшка!.. Не плачь, родимый!
Я, авось, на всё горазд:
царь и Бог за всё воздаст!
Пётр-царь сказал Великий:
не бывает зря молитвы!
Так и служба для царя:
не пропасть за ним ей зря”. –
“Господи, твоя-то воля!..
Сам Великий царь изволил
говорить с тобой?..” – спросил
пономарь и прикусил
жидкий ус, бородкой дрогнув.
“И рублёвик на дорогу
мне пожаловал ещё”.
И, рыдавший горячо,
перестал Архип вдруг плакать
да слезой горючей капать:
он икону в руки взял,
сам её поцеловал
и сказал: “Благословляю.
Чудотворцу-Николаю
доверяю я тебя!
Правдой-верой за царя
послужи, сынок!..” Обнялись.
Неизвестно нам осталось:
то ли Савва-пономарь
из села Большой Сухарь
так растрогался уж очень –
(ибо видели всё очи!) –
то ли снова родилась
в нём надежда вдруг попасть
во дворец дьячком церковным, –
только вдруг в молчаньи полном
он, к Архипу обратясь,
истово при том крестясь,
так сказал: “Дай только Боже,
чтобы ты до свадьбы дожил;
чтоб быстрее тот поход
был закончен. Сразу ж вот
и поженим наших деток...
Дай Бог, кончится всё к лету!” –
“Савва Силыч! Ты ж хотел... –
жениха уж присмотрел, –
дочку выдать за другого?
А не долго ль, право слово,
Емельяна будет ждать?” –
“А чего ж не подождать!
Подождём, не к спеху дело:
ей шестнадцать лишь приспело*.
Да и то, притом сказать,
ничего не хочет знать:
ей другого, вишь, не надо.
Я бранил, стращал! Куда там!
Только плачет и молчит...
Хоть кричи – хоть не кричи.
Больно сын твой приглянулся.
Хоть бы он скорей вернулся!..
Мне, однако же, пора
выезжать уж со двора…
Ух, и звёздна нынче ночка!
Заждалась, поди, уж дочка...
Ну, простимся, Емельян:
не увидеться, чай, нам
перед поприщем* военным.
Уж прости меня, почтенный.
Дай-то Господи тебе,
чтоб живым да при уме
воротился ты с похода,
послуживши для народа...
Царской милости! Наград!
Уж отец-то будет рад!
Пусть быстрей пройдут те сроки!” –
и три раза чмокнул в щёки.
Емельян тут тоже стал
собираться. В руки взял
он мешок свой подорожный.
“Как же так? – спросил тревожно
у него отец. – Сын мой,
да ведь только что домой
ты пришёл! Куда же в ночь-то?..” –
“Надо мне вернуться срочно.
Уж боюсь я опоздать.
К сроку надо поспешать.
Батюшка, прости, родимый!..” –
“Делать нечего... вестимо, –
горестно Архип вздохнул, –
минет ночь, как день минул!
Да и завтра так же точно
будут горько плакать очи!..”
Подошёл он к сундуку,
вынул полную мошну, –
всё богатство в ней хранилось,
медною деньгой копилось, –
и тотчас её отдал
сыну в руки. Задрожал
вновь слезою голос: “…Милый...” –
“Батюшка… прости… родимый!” –
Емельян вздохнул в слезах...
И они, обнявшись, так
молча плакали: стоявши,
рук своих не разнимавши...
Савва тут же всё стоял
и сочувственно вздыхал,
гладя жидкую бородку:
“Путь лежит твой некороткий
через наше ли село? –
Емельян кивнул. – Зело*
ночь холодная настанет.
У меня-то здеся сани
во дворе. Так я тебя
довезу-то до села”.
За ворота молча вышли.
Пономарь поправил дышло*.
Сына вновь обнял Архип.
“Динь-дилинь!..” – ...полозьев скрип...
За пригорок сани скрылись, –
вслед позёмка лишь кружилась...
“Динь-дилинннь!..” – уж далеко:
снег – и боле ничего...

...А старик стоял и долго
вслед смотрел... Пуста дорога.
И вздохнул он: «Дай-то Бог,
уцелеть тебе, сынок…»


Словарь – http://www.stihi.ru/2015/06/08/3663

Продолжение – http://www.stihi.ru/2015/06/09/4749
Часть четвёртая (заключительная).