***

от меня не осталось ни грамма отрочества,
всё выелось в этом дне.
сподвижники имя забыли моё и отчество.
от жизни пощады нет.

грохочат рёбра, распилив мозг мне,
визжит веревка, на шею накинутая
громадно, как пощекотали сердце
смеюсь,
словно девочка-инвалидка.

мадам Грицацуева схватила бы за душу,
вселила бы пафос поэту,
лёжа в бесплодно-блаженном августе,
забыла прямолинейное кипящее это.

а я не могу, во мне всё бурлит,
как горячий жир
в сковородке
и кричит, как невоспитанный педагог
за проступок смешной
на ребенка.

неверная оптика? согрешить бы!
хохотать, читать стихи застуженные.
плевать в лица и
спрашивать каждого:
"такая нараспашку и такая ненужная?"

кашлять вам жалобой в ухо -
равносильно - зелёнкой помазать умершего.
лучше, наверное, оглохнуть от гула
проклятых голосов, чей рост,
как у забегавшейся высокой курьерши.

забить ли в угол живую Я?
вопрос этот долговечен.
или ждать, пока герметичность нечеловечья
станет уже человечьей?