Пушкин

АНГЕЛ ПУШКИН

Мальчик летал в облаках,
Насмехаясь над скукой НьютОна.
Яблоко грыз, белозубый,
И метил огрызком
В нестерпимо сверкавшие солнцем залысины
И —  сладкогласый —
Веселую песнь распевал.
Но и тогда слышал звук угрожающий, странный,
И —  громовЫе раскаты —  щекой ощущая —
Будущего —
Мальчик над бездной летает,
Смуглый ребенок летит над печалью грядущего.



ДЕТСТВО ПОЭТА


Топот босых ног.
Маленький смуглый бог.
Ясный солнечный лоб.
Русые кудри вразлет.
— Тише, дитя, не шали!
Голубоглазый Вакх,
Полукровка, дитя любви —
Разлюбивших —
Рана и страх,
Ужас: "Ну все не так!
Что за дитя, мой Бог!
Спрятать подальше в чулан,
Без носок, без чулок!»
Тянет руки к груди.
«Отойди! Что тебе?
Никита, подите в сад!
Ты —  отойди!»
И вприщур —
На комок света —
Лорнет:
«Уродился урод.
Мы —  на званый обед.
Будем поздно назад.
Что за волчёночий взгляд!»
«Никита, уши помыть!
Что за нрав! Что за вид!
Одежда на нем —  горит!»
И —  молодая чета,
Грациозно шурша
Шелками, духами сквозя,
Покидает дитя.
А дитя, сжав виски,
Смотрит наверх и вдаль.
Слезы детства горьки —
Обжигает навек печаль.
«Обезьяна! Урод!
Что за нос! Что за рот!»

—  Детка, пойдем со мной!
Няни голос родной.
В сад, на  аллеи, туда,
Где слышен смех и звон птиц!
Где можно быть  собой,
Бегать, играть, шалить!
Все забыть. На час.
Спрятаться ото всех.
Мальчик, сгустившийся свет,
Отраженье огня.

Что здесь скажешь?
Земля.
Сколько здесь нелюбви!

Но Муза пришла и взяла
За руку, —  Детка, живи!
Но Муза сказала, —  Смотри,
Этот мир —  для любви!
Пой! Певец! Птенец!
Пой,
Молодой
Бог!



ЦАРСКОСЕЛЬСКИЕ НОЧИ


День склонялся к ночи
Почти летний.
В воздухе цвел аромат сирени.
Где-то вдалеке играла флейта
Или этот звук стал наважденьем...
И, легко откинув одеяло,
Наскоро накинув, что там было,
Через дортуар,  ночной пантерой,
В ночь прозрачную садов Лицея.
—  Ты? Уже? Так долго! Я заждался!
И целует, и целует щеки.
Сердце в тысячи осколков разорваться
Норовит. И плачет ангел  ночи.
Обжигающе касаясь губ губами,
Ни о чем не думая, едва ли
Не впервые, отшатнуться, и глазами
Будущего —  посмотреть навстречу
Царскосельской ночи. Наважденье
Белой ночи в том, что мнится —  вечность
Подошла вплотную к  губам детским.

Скоро девочку в наряде белоснежном
Поведут в отчаянье по венец.
Кто ты? Кто она? Школяр и дама.
Дочь помещика. Совсем не пара.
Разоренный дворянин, юнец,
Подражаний антикам кропатель,
Снов и слов безудержный ловец.

Как быстра заря на смуглом небе.
Как страшнО прощание. Ангел утра.
Онемение. Анестезия. НЕболь.

-А вы тоже некогда любили?
-Я… Да… Это было так… минутно…



ЧЕРНОВИКИ ПУШКИНА


Жизнь —  черновик, все на свалку, Елена,
Истории.
Главное Слово
Не сказано всё равно.
Между дворницкой  и охраной
Царской — между Кишиневом
И Михайловским —
Рана —
Исцеление же —  Вечность —
Чистая, безупречная, ровная,
Словно ничто.
Но Слово —  все.
Горы Кавказа,
Ропот Черного моря,
Пунш и румяные плечи
Первопрестольной  польки.
Скажешь —  Да, да,
А получишь в ответ —  Нет, нет, впрочем,
И нет также невнятное в неровностях почерка.
Жизнь —  черновик,
Набело —  только Небо.
Нёбо горчит послевкусием всякой победы
Тоже сомнительной, в общем.
Ах, няня, няня!
Моченой ягоды,
Да на коня бы
В поля бы!
Не солоно и не хлебавши
Из этой чаши,
Жизнь пронесется галопом, но знаешь,
С полными  рукавами слов —
Даже не проиграешь.


ЕЛЕНА ПАВЛОВНА, урожд. Фредерика-Шарлотта-Мария, принцесса Вюртембергская  — с 1824 жена в. к. Михаила Павловича, великого князя, брата Николая I.

За несколько дней до смерти Пушкин   был  «на маленьком вечере» у Е. П.

Последний новонайденный автограф из альбома великой княгини Елены Павловны датируется концом 1836 — началом 1837 г. Пушкин вписал в альбом Е. П. стихотворение «Полководец» .



ПУШКИН


 
Голубозубый Пушкин!
Голубоглазый мавр!
Бешеный, нежный, послушный,
Пронзительный как октябрь.   

Молдавия вместо Италии.
Взамен солнца Юга —  дым Севера.    
—  Москву? Так сошлем в Михайловское.
Михайловское? Место здесь ему,
Камер-шуту императорскому.
Это будет мой Пушкин.
Это будет другой Пушкин!

Пушкин дворцовых поклонов,
Пушкин уложенных локонов,
Пушкин в пажском мундирчике,
Вычищенном, словно пушка,
Которая не стреляет, а  так,
В назиданье потомкам,
Это будет Царь-Пушка
И только.

Немчик Николай
Первый
Офицеришка.
Чьи амбиции —
Стыд нации.
С кем тягаться вздумал?
С кем мериться
Силой?
С Пушкиным?
Которым?
В лацканах?
Лосинах?
С кем тягаться вздумал?
С Россией!

Кровь не выкачать.
Не заменить другой.
Не переделать гения.
Высочайшей императорской рукой —
Рукой вялой и бледной —
Взмах.
Так велят палачу —  начинай!
Палач доблестно служит плахе,
Плаха —  смерти,
А смерть —  во взмахе
Деликатном,
Едва заметном —
Царская скромность и в этом.
Палач — презренен,
Презренней втрое
Холеные руки
Дворцовых тронов.

—  О семействе позабочусь.

О се-мействе-поза-бо-чусь.
Не забуду-молодую-Гонча-рову-
Ах, какую — 
В темных павловских аллеях
Всретил ночью —
В самом деле — 
все б отдал бы  —  если б смог —
За любви взгляд —  за намек — 
Понятый как повеленье
Стать —  моею!

Нет-такую-молодую-Гончарову-не забуду —
Оплачу-все векселя-по-кой-ни-ка —
Благодарная Россия — 
За спиной поклонника.

А Пушкин —  он и в гробу опасен.
Пушкин и в смерти своей прекрасен.
Пушкин и в смерти уходит все выше.
Пушкин уж мертв и  Пушкин не слышит
Распоряжений трусливых дворца.
Словно в насмешку гроб катят в Михайловское —
Дескать, пожалуйста… почести царские:
—  Да поглубже заройте его,
Чтобы и голоса не услышал никто,
Если ожить надумает снова.
Камень побольше на изголовье!
Многие лета —  поэту!

Поэтому
Петербург, вопреки всяким правилам,
День и ночь канделябровый свет переплавливал
В предположенья, укоры и ссоры,
Заново переплетая альбомы,
Где даже клякса поэта ценилась
Больше, чем высочайшая милость.



СОН О ПУШКИНЕ


Пастелевый портрет в овальной раме.
А за окном впервые осень въяви — 
Легка, прозрачна и неуловима,
Но ныне и вовек неотменима,
И хлопанье дверей, и шаг неровный,
Стол, занятый бумагой, смокинг черный,
И голос: "Добрый вечер, а?"
И тени, тени...
И голос: "Добрый вечер, а?"
И осень в сенях.
А осень —  хороша, свежа,
Минуты только,
Как появилась, не дыша,
Как прима— полька
На княжеском балу, еще
Минуты счастья,
И топот, ропот, взгляд, плечо,
И звон запястий…
Взбегают, топают, снуют,
Но это — дале.
А здесь — уют
И здесь портрет в овальной раме.

Я им больна,
Не только им —  его Татьяной.
Он болен ей.
Она —  реальность третья.
Но если приложить все три к овальной раме,
То проявляется реальность трех столетий.
И не странны тогда шаги и вздохи,
Обрывки разговоров, взгляды, шорохи,
И осень, с холодом ее,
И одинокий
В тумане всадник
И окно с балконом.

Меж нами был портрет в овальной раме.
И был Поэт —  живой и не в опале,
Блестел глазами и блестел зубами,
И говорил: "Какая это яма —
Существованье наше!"
Вензель —  «яма».
А некто в лице неба пел —  "Татьяна".

Но за окном, еще ночным и темным
Рождалась осень, тихо и беззлобно,
И мы предчувствовали все, что с нами будет,
И каждый знал, что то, что здесь забудет,
Портрет был здесь, цвел в темной узкой раме,
Поэт был жив, счастлИв и беспечален.

Он говорил: "Здесь все не так, здесь все иначе,
Здесь каждый жест и каждый взгляд чуть больше значат.
И гениальней, чем она, нет в мире женщин".
Портрет глядел, как из окна струится жемчуг.
И  легким всполохом теней играло пламя.
Казалось, оживает та, в ограде рамы.

...Поэт —  не тенью ли?
Портрет из рамы
Ограничений,
Всех —  "нельзя", всех – "не бывает",
Выпархивает прочь.
В ночь.
Рассветает.
Выпархивает
На простор, на холод,
Вслед всаднику, дробящему, как молот,
Сон тишины —  в осколки,
В  с е й ч а с  —  после,
Вслед своему, ему,
Равноапостольному,
Вслед всаднику, летящему за звездами,
Вслед осени, срывающейся яблоком,
Вслед яблоку, летящему за яблоней,
Вслед яблони, несущейся за всадником.

И вот разгадка, пониманье смысла:
Татьяна и Поэт.
И нет другого.
А остальное —  цвета бледных листьев,
Мгновений первых осени
И дома
Заиндевелых стен,
И пар от нОздрей
И крупа скакуна,
И никакого —  поздно!
Здесь места "поздно" —  нет.
Здесь не бывает
Овальных рам,
Смертельных ран —
Здесь ВЕЧНОСТЬ ПРАВИт.





КАМЕННЫЙ ГОСТЬ
                "Пушкин —  в роли Командора?"

                "Не было у Дон Жуана Донны Анны!"

                М.Цветаева



Я родилась на Пушкинской,
Где каменный Поэт
Глядит на озеро.
За столько лет
Пейзаж не слишком изменился:
То же небо,
Летом —  те же чайки,
И —  та же прихотливая игра
Холодных волн.
Ну, разве, иногда
Хорошенькие барышни мелькают
В дверях библиотеки, сразу слева
От памятника Пушкину.
Цветы порой в корзинах
В День Рожденье,
И маленькие митинги поэтов
И графоманов.
Собственно, и все.
Здесь Натали не встретишь.
Лишь Наташи.
И те —  всегда чужие. 
Командор,
Боюсь, вы также не встречали Донну Анну,
Как Донна Анна не встречала Дон Жуана.
Боюсь, история напоминает фарс.

Ах, Дон Жуан!
Всем ставням вопреки,
Всем жАлюзи, всех  jalousie
Запретам,
Тот смуглый синеглазый господин,
Что жженку женкой звал,
Все ж был Поэтом.
Повеса, что теперь?
Боюсь, что воды Леты
Холодней
Вод озера, которое, наверно,
Уже приелось взору даже камня.
Я знаю, Вы не здесь.
Кавказ, душа, вершины
Остроконечных гор.
Где небо —  в негативе —
Где голубые облака в белесых небесах.
Где можно —  быть.

—  Душе моей нигде нет места.
Ни ад, ни рай, ни монастырь, ни рынок.
—  И уж, наверное, не академия искусств,
И совершенно —  не библиотечный зал.
Кавказ, где гнезда вьют орлы,
Где сверху
Почти как на ладони виден мир.

— А Натали?
—  Что ж, Натали в затворе
Брачном, мрачных недр земли.
— Ах, Дон Жуан! Вы так несправедливы!
Так привередливы бываете порой!
Какие женщины вас издали любили!
Марина, Анна, Белла! И какие
Стихи Вы им  порой писали их рукой!
Довольно и того. И все ж немая
Кукла и белокурый вор
Сумели все-таки заставить
Вас стать камнем!
Так —  Дон Жуана —  в камень — Командор!
Я расскажу немного, что потом
Случилось с ними. Натали
Семь лет послушно отбывала траур.
Она хотела жить и видеть сны.
Без Вас. Не слишком сильная цена.
Могло быть хуже. Николай
Утешился в объятиях любовниц,
Хотя, не думаю, что так уж бескорыстно.
Он заплатил долги за Натали,
А Натали осталась благодарность.
Ланской, по счастью офицер, а не поэт,
Был славным мужем, добрым гражданином,
Сумел немую куклу превратить
В земную женщину.
Что было, в общем, чудом.
— Ну а барон Дантес?
— Сошел с ума.
Совсем не сразу, постепенно — 
Да, от стихов — 
Имея дочь, которая любила
Лишь А.С.Пушкина, Жуан.
И так пресильно,
Что декламировала папе всякий час.
Да, сударь, до конца.
И знаете, что удивляет?
Без раскаянья.

Сегодня —  Вы мой гость,
Располагайтесь.
И этот город —  полностью для Вас.
И завтра принесет цветы к Вашим ногам.

А я молиться Небу стану в тишине
За Вас.

Ах, Дон Жуан!
Какие шутки с нами жизнь играет!


(С) О.Карклин



Да, совершенно верно, донна Анна:
Вся жизнь —  разминовение мгновений,
и только там, за гранью, обещанье
того, что параллельные сойдутся.
Душа, как птица, мечется меж двух
миров, а воспаряет только дух.

(С) Ян Пробштейн