Музыкант Сергеев в Нью-Йорке

Для любого джазмена весь мир - задворки,
Есть только одна столица у джаза - Нью-Йорк.
В конце концов Сергеев оказался в Нью Йорке,
Вряд ли ощутив при этом особый восторг.

У него были жёлтые от многолетнего курения зубы,
Болело сердце, мучал застарелый гастрит.
По вечерам он играл на саксофоне в известном клубе
В даунтауне, на Леонард-стрит,

Познакомился с Фрэнком Лондоном и Джоном Зорном,
Создал несколько ярких тем.
Звёзды джаза отнюдь не считали зазорным
Пригласить Сергеева на совместный джем.

Но чувствовал себя, по-настоящему, плохо.
Как может быть плохо разве что кораблю на мели.
Бывало, остановится посреди какой-нибудь улицы в Сохо
И шепчет "Киса, Киса" или "Сяо Ли, Сяо Ли".

Музыкант ненавидел своё жилище,
Там повсюду валялись диски, нестиранные рубашки, носки.
Он мало заботился о сне и пище,
Часами сидел на кушетке и страдал от тоски.

И только в клубе, играя "Блюз бесконечной дороги",
Он забывал о болезнях, одиночестве, неизбежном конце.
Он снова был молод, и рядом были немногие,
Способные разгладить морщины на постаревшем лице.

Он снова сбегал от жены своей - ведьмы рыжей,
Тайком в туалете менял на франки рубли
И гулял без конца по весенним бульварам Парижа,
А с ним была Сяо Ли. Сяо Ли...

В этом блюзе было солнце и бесконечное лето,
И такая радость, в сравнении с которой всё прочее - хлам.
На плече сидела Киса и мурлыкала "Nothing else matters",
Изредка спускаясь по неким важным делам.

В этом блюзе не было времени, там вечность царила,
Не исчезала бесследно в Париже его Сяо Ли,
Он не вырывал ногтями, копая для Кисы могилу,
Комья каменистой пиринейской земли.

Пока он играл, отступала тупая боль в средостении,
Жизнь брала, как пушистая белка, хлебные крошки из рук.
Музыканты уже расходились, а он всё стоял на сцене
И не мог от губ оторвать мундштук.