Ожидание Цицерона

Новое время Творца в мироздании требует появления своего Цицерона. Ожидание его появления уже витает в воздухе. «Оратор римский говорил Средь бурь гражданских и тревоги: «Я поздно встал – и на дороге Застигнут ночью Рима был!» Так!.. Но, прощаясь с римской славой, С Капитолийской высоты Во всем величье видел ты Закат звезды ее кровавый!.. Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, Он в их совет допущен был –  И заживо, как небожитель, Из чаши их бессмертье пил!».
В «минуты роковые» мира всеблагим бывают необходимы собеседники, которые могут не только слушать, но и вещать. Могут возвещать – с утеса, с пустыни, с полей – о том, что стихия свободна в пределах совершенства.
И стихия сегодня ждет не просто поэта, а ждет Цицерона, который мог бы пламенной речью убедить ее в том, что она сама отныне есть Бог.
Потому что мир сегодня переживает кровавый закат философии, которая отделяла Бога от стихии, дух – от материи, бытие – от небытия, жизнь – от смерти.
И нынешний Цицерон явился поздно, а может, слишком рано; но в любом случае он был настигнут сумраком угасших идеалов и откровений.
Где он был? Почему и он – «поздно встал»?
Он слишком долго слушал себя; он слишком долго слушал в себе – пророка, ангела, а потом хотел услышать в своих же озарениях и Бога.
Но Бог хотел услышать его – в час воплощения в стихии. Богу было необходимо возле своей колыбели услышать не колыбельное песнопение, не слова бесконечного восхваления, а – пламенного оратора, который бы свидетельствовал ему о том, кто он есть. Потому что Богу, воплощенному в стихии, было важно сразу повзрослеть, узнав о мире горькую правду. И вновь, уже в который раз, услышать жгущее сердце слово о своей ответственности перед миром.
И Богу, повзрослевшему, было важно, чтобы слово оратора, вселенского публициста – обращенное к стихии – слышало человечество. Чтобы и человечество возле рожденного в нем оратора было «высоких зрелищ зритель», чтобы и человечество обрело, наконец-то, пределы совершенства «средь бурь гражданских и тревоги», среди бурь небесных и тревог земных, среди небесной безысходности и земных прозрений.
Бог ждет великого Цицерона, который бы, совершая ораторский подвиг, посмел среди урагана и сумрака сказать ему правду о том, что спасение его – в воссоединении со стихией, в слиянии с мирозданием, в обожествлении и одухотворении природы.
А слово огненное, великое и болящее нынешний оратор принес с улиц исчезнувших деревень своей родины, опустевших без Бога, погибших от ливней и метелей, тогда еще не обожествленных.
Стихия ждет нового Цицерона, чтобы он уже стихию призвал к защите свободы человека, любящего Бога.
Повсеместно попрана эта свобода; повсеместно унижен человек, который был бы способен вместе с Богом творить мироздание. Стихия, вооруженная ураганами и ливнями, метеоритами и метелями, и сама знает, как можно защитить человеческое достоинство брата своего – творящего человека.
У стихии есть силы, чтобы в одно мгновение океанской волной смыть империи и цивилизации, отвергнувшие Бога, поверившие в его отсутствие. Но стихия, в которой воплотился Бог, верит в совершенство каждого и любого человека, способного услышать нового оратора. Того оратора – чье слово может обжечь не только человеческое сердце, но и встревожить мудрость бури и тишины, жаркой пустыни и звездного неба. Не об этом ли мечтал Лермонтов? Не этим ли восторгался Тютчев, когда писал стихотворение «Цицерон»?
Стихия ждет Цицерона, ждет оратора, ждет метафору, понятную сердцу бурь и ливней, метелей и метеоритов.
Стихия ждет от Цицерона молитвы, понятной океану и горным вершинам, звездам и пустынным пескам. Сегодня пламенная публицистика оратора, взывающего к заступничеству стихии, есть молитва – долгожданная и спасительная. Сегодня таким глаголом, способным обжечь сердце стихии, можно усовершенствовать мир.
Но сегодня и стихии необходимо, чтобы ее сердце было обожжено истиной; чтобы ее сердце было воспламенено Цицероном – учеником полыни возле угасающих деревень его родины, песков в пустынях, где выжили его предки, гор, над которыми возносился взор Лермонтова.
Стихия ждет Цицерона – ученика Некрасова, завещавшего в конце жизни: «Кто, служа великим целям века, Жизнь свою всецело отдает На борьбу за брата-человека, Только тот себя переживет».
Но сегодня новый Цицерон, способный обжечь сердце стихии и призвать ее к заступничеству за человека перед Богом, воплощенным в обессиливших философиях, должен быть в силах – найти заступничество и от разгула стихии. Сегодня необходим – просветитель стихии! Потому что другой его учитель, автор стихотворения «Цицерон», предупреждал: «О, бурь заснувших не буди, Под ними хаос шевелится».
И потому сегодня Цицерон – накануне изречения глагола своего – находится возле хрупкого цветка, уцелевшего на лугу после бури. Сегодня учитель Цицерона – нежный цветок в лугах его родины…