И в стихах мы видим Бога

Как Лермонтов в небесах видел Бога, так и мы, философски созерцая бытия в свете поэзии, в лермонтовских стихах видим постоянное присутствие творящего абсолюта. «Прекрасны вы, поля земли родной, Еще прекрасней ваши непогоды; Зима сходна в ней с первою зимой, Как с первыми людьми ее народы!..».
Считая прекрасными непогоды «земли родной», Лермонтов не допускал того, что они могут наказывать людей.
Стихия не знает в человеке порока, потому что она изначально непорочна сама. Следовательно, наказание и не предусмотрено в ней.
Человек, вымышляя суровость природы по отношению к себе, ждет особого породнения со стихией, но всему в эволюции свое время, особой степени родства человека и стихии – тоже.
О том, что стихия вся есть воплощение творящей любви, поэзия являет в себе – как в органичном проявлении стихии. Являет в описании гроз, ливней, ураганов – как живых, мыслящих, чувствующих.
На родной земле поэта все являет истину. «Зима сходна в ней с первою зимой, как с первыми людьми ее народы!». В этих строках явлено понимание неразрывной связи людей и природы. И вообще – времена года и явления природы как народы стихии. И так же, как народы мыслят, познают мир, постигают истину, так и явления природы постигают истину, просвещаются.
И стихия не только никого не наказывает, но еще ничему целенаправленно не учит человека. Стихия – учится, просвещается, просветляется. Не столько в религиях, сколько в поэзии.
Можно сказать, человечество живет в эпоху просвещения стихии.
А поэт не только ощущает, но и видит родство своей души со степью. Если в разных явлениях природы воплощаются разные порывы стихии, то в стихии воплотилось свободолюбие абсолюта; открытость бесконечного простора для парадоксального творения мира. «Туман здесь одевает неба своды! И степь раскинулась лиловой пеленой, И так она свежа, и так родня с душой, Как будто создана лишь для свободы... Но эта степь любви моей чужда; Но этот снег летучий, серебристый И для страны порочной слишком чистый Не веселит мне сердца никогда. Его одеждой хладной, неизменной Сокрыта от очей могильная гряда И позабытый прах, но мне, но мне бесценный».
Но поэт, должно быть, знает о том, что стихия, непорочная изначально и навсегда, пока преждевременна для человеческого мира, для «страны порочной» в качестве признанного творящего абсолюта.
Непорочность степного снега пока еще «сокрыта от очей» поэта. И вообще, от очей человека божественная сущность стихии пока еще сокрыта. Но там, в сокрытой истине о том, кто есть стихия, находится прах отца поэта, уже ставшего стихией, уже ставшего землей, уже ставшего истиной.
Поэт являет истину в признании своего родства – и с предками, и со стихией как с творящей матерью…