В поезде

Состав. Вагон. Плацкартный кубрик.
Тоскливый взгляд, унылый вид,
Лишь проводник, как новый рублик,
Блестит, и, походя, чудит.

Стучат колёса, чертыхаясь,
И люд, тоске в противовес,
То - ест, то – спит. Затем, читает.
А после: спит, читает, ест.

Проходят сутки в равновесьи,
Смиренно ехать – даже рад,
Но вдруг, в вагонные поместья
Влетает «пушечный снаряд».

«Снаряд» – скорее, фигурально.
А если попросту – мужик:
С гитарой, внешности сакральной,
Ни дать, ни взять – архистратиг.

Он на законное сел место,
Закинул сумку на верха,
Гитару, будто бы невесту,
Обнял почище жениха.

Сидел, молчал, сопел уныло,
Не зная чем себя занять,
Пока его не осенило -
Гитару из чехла достать.

Он подтянул немного струны,
На слух проверил:  «До», «Ре», «Ми»,
И кубрик, словно, трюм у шхуны,
Забился праздными людьми.

Мужик - отъявленный ревнитель,
По струнам пальцами блуждал.
Импровизированный зритель
Нетерпеливо ожидал.

Скользнув глазами по народу,
Издав протяжный гулкий вздох,
Мужик заныл нам про невзгоды,
И, про в душе переполох.

Нагнал тоски, хоть стой, хоть падай,
Без малой толики труда.
Народ, пресытившись усладой,
Стал разбредаться кто куда.

Желанье слушать дальше – глохло!
Уж лучше спать, ядрёна вошь!
Тогда, спросил я ради хохмы:
« А «Мурку» сбацать не могёшь?!»

Мужик кивнул, как бы, ответив.
Сподобил «Мурку» - высший класс!
Затем, о лагерном клозете,
Пропел волнительный рассказ.

Затем – «Гоп-стоп», затем – про Нинку,
Про Колыму и самосвал,
И наконец, «завёл пластинку»,
За наш, «Владимирский централ».

Народ, чуть не сошёл с катушек,
И начал требовать играть,
Всё, вплоть, до матерных частушек:
«Ну, тут мне нечего сказать!»

Люд раскалился сковородкой,
Почуяв к празднику предлог.
Сосед, плеснув в стаканы водку,
Меня толкнул легонько в бок.

Раз повелось такое дело -
Взмахнула крыльями душа,
Пошла плясать, и загудела,
Как печь в избе у чуваша.

Лихой беды не совершилось,
И обошлось почти без жертв,
Но полвагона пассажиров
Сошлось в стихийном кураже.

- Давайте, братцы, за Победу! –
Махнул стаканом мой сосед, -
За то, что наши с вами деды
Сломали Гитлеру хребет!

За то, что мы живём привольно!
За то, что, слава Богу – Мир! -
Разнёсся запах алкоголя:
Из фляжки разливали спирт.

И вот, без всяких завитушек,
Чтоб эту тему застолбить,
Мужик, нашёлся спеть «Катюшу»,
А мы, все хором, подхватить.

Запели дружно: «Эх, дороги»,
«На безымянной высоте».
Пуститься в вальс стремились ноги,
Да как станцуешь в тесноте.

В патриотизме неподдельном
Мы тоже взяли бы рейхстаг,
Но стих давно огонь смертельный,
В безумстве яростных атак.

Мы разошлись, что хор кубанский,
И на восторженной волне
Запели песни о гражданской,
Почти мифической войне.

О Щорсе, командире славном,
И про штыки, что за рекой,
Да и вообще, о самом главном –
Отчизне многовековой.

Мужик играл, чего ни спросишь,
Тем, заслужив большой респект –
Кулибин, в песенном вопросе,
За ним, хоть, составляй конспект.

Витала некая волшебность,
В единстве общем голосов,
И настоящая душевность
В созвучье альтов и басов.

Всем было вольно и просторно,
Но, как заметил правовед:
Согласно ведомственным нормам
Погашен был в вагоне свет.

- Всем - спать! Всем – тихо! Всем – по койкам! –
Возник некстати проводник.
Народ, доселе шибко бойкий,
От этой перспективы сник.

Хотелось звонов колокольных,
Но есть, кому за нас решать!
И пассажиры недовольно
Пошли укладываться спать.

Наутро возвратилась чинность.
Мужик – сказали, что сошёл,
И для веселия причины
Никто уж больше не нашёл.

Сосед мой, чуточку блаженный,
Вздыхал, что нету мужика,
И у него, всенепременно,
Тянулась к стопочке рука.