Здравствуй, Мама!

Ты помнишь? Каждый год, 30 сентября я приезжал к тебе с охапкой роз. Когда я звонил, ты спрашивала меня:
- Что готовить на стол?
И я всегда отвечал:
- Как что, конечно же манты, Мама!
Вот и в этот раз я приехал к тебе с охапкой роз, только манты готовил сам. Просто подумал, вдруг, как же так? Мамин день рождения есть, а манты нет. Непорядок. Встал к столу, порезал мясо мелкими кубиками и очень много лука. Замесил крутое тесто и налепил манты… Для первого раза, по моему, получилось неплохо.
Сейчас, Мама, как никогда, испытываю потребность поговорить с тобой. Просто так, обо всём и ни о чём одновременно. Вот, пишу здесь…
В голову лезет всякая чушь - это многочисленные обрывки воспоминаний из такого бесконечно далёкого детства, фрагменты наших разговоров, круговерть событий важных и не очень. Хотя… В жизни, конечно не бывает НЕ важных событий. Вот только степень важности их, увы, порой доходит до нас далеко не сразу…
Помнишь, мне было тогда около четырёх? Или чуть больше… Когда я часами сидел дома один и изнывал от тоски.
- Мама, научи меня читать – попросил я тогда.
И ты меня научила. К шести я уже перечитал, наверное, всё до чего смог дотянуться дома. Многого не понимал, но читал, при этом, запоем. Но даже читать иногда надоедало. Когда на улице лето, а яркое полярное солнце не покидает небосвода до полуночи – так тяжело усидеть взаперти дома!
Помнишь, Мама, как однажды, вернувшись с работы, ты обнаружила открытую форточку и включённый утюг в пустой квартире? Сына, которому не было и пяти, при этом не было дома. Тогда ты поставила на уши всех соседей, переполошив, наверное, всю улицу. Я вернулся домой ближе к полуночи на плечах девятнадцатилетнего здоровяка и объявил с порога:
- Мама, познакомься – это мой друг Иван. Мы немного поиграли, я был у него в гостях и познакомился с его сестрой Галей и мамой с папой!
Тогда тебя поразил даже не факт моего побега, а то, что перед тем, как уйти, я достал джинсовый костюм, отгладил его и лишь после этого посчитал возможным выйти из дома.
Глядя на твоё заплаканное лицо, я ждал ужасных наказаний. А ты просто положила мне руку на голову и сказала:
- Мужчина растёт…
Я, наверное, был чудовищным сыном…
А помнишь, Мама, все твои коллеги и подружки звали меня «мамин сын»? Не маменькин сынок, а именно так: «мамин сын». Я был невероятно горд этим. Мне нравилось быть «маминым сыном».
А тётя Люда, твоя лучшая подруга, так и вовсе называла меня «мой Александр Невский». Это после того случая, когда пьяный дядя Витя начал избивать тётю Люду, а я накинулся на него сзади и начал душить. Ну, это мне так казалось тогда… Что я, в конце концов, мог сделать со здоровым мужиком своими маленькими ручками? Оказывается смог… Я вцепился в него как клещ и для того, чтобы стряхнуть меня с себя, ему пришлось приложиться спиной о стену. Очнулся я, когда дяди Вити и след простыл, а плачущая тётя Люда держала перед моим носом ватку с нашатырём и приговаривала:
- Сашенька, мой Александр Невский…
А помнишь, Мам, мне было тогда лет пять, наверное? Мне очень понравилась машинка, с которой я играл весь день в детском саду. Настолько понравилась, что я решил взять её, чтобы поиграть дома…
Когда ты раздевала меня, по приходу домой, эта злосчастная машинка выпала из моей рукавицы. - Что это? – мгновенно похолодевшим голосом спросила ты.
- Машинка, Мама - сказал я. – Я просто взял на вечер поиграть. Завтра отнесу назад.
- Нет, - ответила ты - Ты отнесёшь её назад сейчас же. И никогда, ты слышишь, НИКОГДА НЕ СМЕЙ БРАТЬ ЧУЖОГО!
На улице в тот день была жуткая метель. И сквозь эту пургу, в темноте, я шёл назад в детский сад, захлёбываясь жгучими слезами стыда, страха и отчаяния. Откуда мне было знать, что ты идёшь следом за мной в каких-то десяти-двадцати метрах?
Помню, долго стучал ногами в дверь, потому как до звонка просто не доставал, пока мне не открыла ночная нянечка. Отдавая ей машинку, со слезами в глазах я сказал:
-Вот, взял домой. Простите, пожалуйста.
Я очень хорошо помню, как щёки мои тогда горели от стыда, а душу рвала в клочья жгучая обида.
Потом был долгий путь домой и ты, встретив меня на пороге, сказала:
- Узнаю, что что-нибудь украл, положу руки на колоду и сама отрублю!
С тех пор, Мама, твой сын никогда и ничего не украл. Да уже и не украдёт, наверное. Поздно этому учиться в тридцать девять лет.
Помнишь, Мама, мы тогда жили одни. И когда ты плакала, я забирался к тебе на колени и говорил:
- Мамочка, ну не плачь, пожалуйста, а то я тоже буду плакать!
На что ты строго отвечала мне:
- Мужчины не плачут, сынок.
Я и не плакал… Никогда. От тебя я твёрдо усвоил, что мужчины плакать не должны.
Я не плакал, что бы ни случилось. Я не плакал, теряя друзей, я не плакал, падая по жизни и снова пытаясь подняться. Я не плакал потому, что мужчины не плачут. Так меня учила ты…
А вот сегодня не могу, Мама… В день твоего шестидесятилетия я не могу сдержать слёз. Да и не хочу, честно говоря…
Последние полгода я только и делаю, что пытаюсь прийти в себя. Я пошёл в "качалку", до упора забивая мышцы, надеясь, что мышечная боль притупит боль другую, более глубокую. Потом я травмировал спину и пил, что я знаю наверняка, тебе бы не понравилось. Потом у меня проснулась язва, о которой я уже лет семь как и думать забыл. И вот сегодня, Мама, слёзы текут по моим щекам и не в моих силах их остановить.
Просто, полгода назад, тебя провожал на кладбище состоявшийся, уверенный в себе мужик, прошедший и огонь и воду, матёрый волкодав, которому любые горы по плечо. А возвращался назад маленький растерянный мальчик, который НАВСЕГДА потерял Маму.
Ты приходи ко мне, пожалуйста. Хотя бы изредка. Хотя бы во сне…
Я очень люблю тебя, Мама…

30.09.2009