***

я считал, я давно из такого всего уже вырос,
что обросшее отчеством имя дается как выброс
бездушного тела на пристань у мыса,
где крик пары чаек - спасение, милость,
где ты одинок, но улыбку растянешь на все тридцать два,
где у закрывшей руками глаза не спросят "жива?",
где за деньги любая прямая - крива,
где осень - летящих отчетов листва.
я считал, что добился всего и ни в чем нет нужды,
что работа-дом-снова - и дальше, до жил,
что если квартира, костюмы и бицепс - мужик,
что вечность, весь космос и Бог - это как валидол для души

(и я даже не верил, что у меня таковая имеется).

но однажды в тартарары спускаясь по лестнице,
я ощутил чей-то взгляд цвета полного месяца,
и сердце мое превратилось в скрипучую мельницу.
я вспомнил о книжках, где черным по белому писано,
что влюбиться нельзя ни в глаза, ни сердцем, ни мыслями,
что просто какие-то в теле есть железы и гормоны.
я любил эти книжки (и всё), ведь так было модно.

я понял, что ангелы носят рваные кеды,
что за спиною не крылышки белые, а рюкзаки,
что вылечить может не только какой-нибудь медик,
а просто по верному месту касанье руки.

"дай закурить" отдавало чем-то, что "полюби меня"
"ты слышишь вообще?" - как "не смей потом выменять"
и, не куривший я сроду, потянулся, наверно, за именем,
но меня перебило "пойдём, до костей не то вымерзнем"

у ангелов дома самбукой воняет и безработицей,
там о тебе и ботинках твоих не позаботятся,
там чай в твою чашку не льется, а крошится,
и любая свобода - твоя же рабыня, невольница.

"ты хочешь моими стихами быть, прозой?
ответь. и поверь, это всё ведь действительно просто,
и не нужно воскресшим быть Бродским,
просто поверь мне. ты хочешь?"

я, наверно, тогда испугался душевной такой наготы.
я боялся быть здесь (и в принципе - быть),
мне хотелось, чтоб чай поскорее остыл,
чтоб проснуться и видеть вокруг себя быт -
рыжий кот, банка пива и хлеб со сгущёнкой -
никаких ни обоев кислотно-зелёных,
ни глаз, что напротив, что жгут, точно щёлочь,
ни "запивай меня, мальчик, креплёным".

и я думал о том, что диагноз её очень прост,
что не нужно быть магом, чтоб увидеть насквозь
одинокую жизнь - для тела ее как невроз,
и, мол, лечится это, услышал я шквал немых просьб,
и сразу хотел извиняться, что проснемся мы врозь.

но она начала почему-то о трубах и флейте,
навзрыд о конях и о звёздах, о лете;
говорит "Маяковский", и видно, что бредит,
я гладил её, объяснял, алкоголь типа вреден.

и сквозили зрачками все раны её и все выси.
и брызгал слезами прибой у души ее мыса.

и всю ночь мы в одежде. летели в меня ее мысли.

я считал, я давно из такого всего уже вырос.

(с)airlyn