Одиссея

"Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну сопутников..."
Гомер "Одиссея".


Славься царь Алкиной! Знатный пир ты устроил сегодня!
Сладких вин из твоих погребов не жалел виночерпий,
Наилучших телят закололи сегодня к обеду,
В честь прибывших гостей и согласно божественной воле.

Вспоминают минувшие дни захмелевшие гости,
Сединой убеленный певец расчехляет кифару,
Разговоры затихли, замолкли друзья в ожидании: 
О Троянской войне Демодок поведёт свою песню. 

О Троянской войне… по щекам моим капают слёзы,
Сколько минуло лет, а виденья мои как живые…
О Троянской войне… значит время настало открыться:
«Одиссей это я, хитроумный, но вечно гонимый…

Я скитаюсь десятое лето по морю и суше
И нигде нет пристанища страннику, крова и хлеба
Нет открытых дверей, нет радушных и светлых улыбок,
Неугоден и смертным изгнанник, прогневавший Бога.

Помню, волны шальные легко разрезала трирема,
О борта корабля моего они бились напрасно,
И сирен голоса для меня были песнею сладкой,
И смешными казались угрозы морского владыки.

Где я не был за эти минувшие долгие годы,
С того самого дня, когда пала великая Троя?
И чего я не видел в пределах известного мира?
Нет нужды говорить: всё изведал и многое понял.

Пала Троя великая, был я надеждами полон,
Мы построили новый корабль и скоро отплыли…
Нам Эол даровал в паруса все попутные ветры,
А иные ветра в свой мешок он надёжно упрятал. 

И когда уже близок был берег скалистый Итаки,
И в лучах заходящего солнца у края прилива,
Видел я Пенелопу, ко мне протянувшую руки,
Был Эолов мешок раньше времени кем-то развязан…

И понёсся корабль назад, прочь от Родины милой,
Я молился Богам, проклинал и товарищей верных…
И слезами умылся и  горькой волною морскою:
Счастье было так близко, а стало опять так далёко…

Победил Полифема, его, Посейдонова сына,
Ослепил, за друзей моих павших сполна расквитавшись.
И развеял коварные чары волшебницы Кирки,
Обратившей в свиней Одиссея товарищей верных.

И когда отступили навеки коварные чары,
Угрожая мечом, призывал я колдунью к ответу:
«Расскажи, как вернутся домой сможем мы на Итаку?»
И от слова её хладной сделалась кровь в моих жилах.

«Отправляйся в Аид, там найдёшь человека такого,
Что один знает путь к берегам твоей милой Итаки,
В том краю, что лежит за границами нашего мира
Тебя встретит пророк из пророков: великий Тиресий!»

И отправился я в царство вечного мрака и смерти,
И раскрыл мне глаза на грядущее мудрый Тиресий…
Тени старых друзей окружили меня и просили
Передать голоса их родным из подлунного мира…

Встретил матери тень и отчаянно горькие слёзы
Потекли по щекам, ибо призрак обнять невозможно…
Я покинул Аид и вернулся в великой печали
К ожидавшим меня у триремы товарищам верным.

Поспешили мы снова на север, нас море манило,
Юный Гелиос в небе свою разгонял колесницу,
Меж Харибдой и Сциллой мы словно песок просочились,
Мимоходом скорбя о погибших в чудовищных пастях.

Нас напрасно манили напевом морские сирены:
Мои спутники уши заклеили воском пчелиным,
Но привязанный к мачте, единственный ныне живущий,
Я волшебную песню услышал, которой нет слаще!

Ветер стих, мы причалили к острову чудному в море,
Где зелёные пастбища щедро ласкает светило,
Там быков стада красных пасутся и белых баранов,
Богу солнца они предназначены царственным Зевсом.

Ждали ветра, которые сутки сидел я у моря,
Истощались запасы еды и живительной влаги.
И роптали товарищи: «Вот же пасутся бараны
И быки, почему их зажарить, скажи нам, не смеем?»

И со спутников взял я тогда нерушимую клятву,
Что не тронут священных быков, ибо мудрый Тиресий,
Обещал возвращение нам на родную Итаку,
Только если хозяина-солнце ничем не обидим.

Но лишь только заснул я, нарушена страшная клятва:
Вот уже собираются ветры, косматые тучи,
Наползают на небо и молнии твердь прорезают,
Не уйти от судьбы… не уйти, я уверен, я знаю…

И теперь, проклинаем, гоним штормовыми волнами,
Стонет мачта, и рвут паруса ураганные ветры,
И дельфину подобно несётся трирема на скалы,
Чтобы гибель свою в буйстве Бога морского изведать.

Вот последний удар и разбита трирема на щепы,
И среди океана один на один я с волнами,
Где товарищи верные? Сгинули в мрачной пучине!
Я плыву по теченью, покорный судьбе и стихии.

Но недолгим забвение было, на грани вселенных
Там где море встречается с сушей и пенится гневно,
Пробуждение было тяжёлым и полным печали:
Для чего сохранили мне жизнь бессердечные Боги?

Чтобы снова скитался по свету, гонимый судьбою,
Чтобы снова был жаждой томим и тоскою смертельной,
Чтобы к милому дому не смог никогда возвратится,
На чужбине в песках или в море сложил свои кости?

Я лежал у воды, соль морская меня обжигала,
Но оставили силы меня, и простого движенья
Я не мог совершить, и лишь только прищурившись, видел,
Что ко мне по песку приближается юная дева.

Она раны омыла мои, в свой чертог пригласила,
Чудодейственно было, признаюсь, её врачеванье.
Но расплатой за жизнь мою стало моё заключенье,
Полюбила меня златокудрая нимфа Калипсо.

Год провёл я в плену: сладко ел, крепко спал, но несчастней,
С каждым прожитым днём я опять и опять становился.
И молил я Богов ниспослать для меня избавленье,
Золотые оковы мечтал каждодневно разрушить.

Я покинул, хвала небесам, райский остров Калипсо,
Где любовь и вино были хуже тюремной решётки,
Ибо не было в сердце несчастном иного стремленья,
Чем желанье узреть берега моей милой Отчизны.

Я приехал к тебе, Алкиной, и тебя заклинаю:
Помоги мне добраться до дома, родного до боли,
Где мой сын Телемах возмужал без отца-морехода,
Где в печали великой живёт много лет Пенелопа».

И ответствовал царь Алкиной: «Брат по царственной крови,
Чудны годы тобой проведённые в долгих скитаньях!
Знай, что слово моё как священный огонь нерушимо:
Ты о подвигах завтра своих всей Итаке расскажешь!»