Расплата

Грег, пожалуй, имеет всё, чтобы быть человеком чести:
Сильный дух, что твоё копьё – оберег от елейной лести.

Без изъяна – так скажут люди, но таких не бывает, поверьте.
Есть же что-то, за что присудят к высшей мере: жестокой смерти.

Верно. Есть у него секрет, потаённый коварный страх.
По ночам он так ждёт рассвет: не унять уже дрожь в руках.

Сердце ноет при всякой погоде. Он как зверь, попавший в силки.
Отчего это с ним происходит, раз другим всё сошло с руки?

Да разбиты сознания двери. Ему зябко. В душе зола.
Грегор когда-то искренне верил. В то, что не делал зла.

Но вновь ночь, ближе к трём: время дьявола – не иначе.
Входит девушка в голубом и, смотря прямо в душу, плачет.

Да на шее висит верёвка. А была же почти невеста.
Боже, как же сейчас неловко! Грег мечтает занять её место.

Вместо глаз у неё провал, сквозь него проникает мрак.
Она молвит: “Ты что, не ждал, дорогой мой заклятый враг?”

И садится опасно близко – ему кажется, тронет рукой.
Грег себе наливает виски: так недолго уйти в запой.

Хлещет ливень. А в горле пожар. Впрочем, это не новость.
Он наивен. Так жаль: спирт, увы, не заглушит совесть.

Грегор просит, пойми же, Таня, я тогда был простой солдат.
Знай, не ради каких-то званий – только верил, что подвиг свят.

Его горькие слёзы душат, и не в силах поднять он взгляд.
Русской речью тихонько в уши проникает чернильный яд.

Вместе с ним кадры прошлого окружают: скоро зима.
Землю снегом укрыло: от края до края. На земле той стоит она.

Без сапог. Да короткие волосы, а глаза – точно солнце: лучистые.
Вдоль по телу кровавые полосы, но нет страха. Готова высмеять.

На вопросы – упрямо молчанием: не сдавала знакомых ребят.
И в душе своей пряча отчаяние, умирала, крича “Отомстят!”

Тени сгинули. Снова комната. А Татьяна, по-прежнему, в ней.
Губы девичьи плотно сомкнуты. Да сама полотна белей.

Но война понимает лишь силу. Грегор смотрит в омуты глаз.
Оба знают, ждала бы могила, коль не смог бы исполнить приказ.

Злой укор ощущается холодом. Изнутри Грега давит стыд.
Ведь недавно мы были молоды. А за промах никто не простит.

Таня манит мужчину рукою, в ухо шепчет: “Послушай, враг.
Знай, меня звали Зоей. Мертва. И с тобою случится так”

Грегор, молча, часы считает, молит Господа: “Где же свет?”
Да не знает, что жить у края будет он до скончания лет.

Сам не свой от душевной боли, а покоя нет даже во сне.
Вероятно, нет горше доли – пешкой быть на чужой войне.

Годы мчатся, и рядом дева. А он воет, хрипя: “Не стерплю!”.
Задыхаясь от мук и от гнева, Грег полезет зимой в петлю.