Исчезнувший в СССР. Пролог

«Современники всегда меньше всего знают о своем времени. Самые важные моменты незаметно ускользают от их внимания, и действительно, решающие минуты почти никогда не находят должного отражения в их хрониках».
                Стефан Цвейг


Мы намеренно отказались от публикации самой первой 96-листовой тетради его дневников. Она испещрена нетвердым детским почерком. В ней трудно, почти невозможно отыскать лица ее автора. Дневник изобиловал описаниями пейзажей, дождей, животных, их повадок и внешности, рисунками растений, листами из папки гербария, кальками, снятыми с географических и топографических карт. У некоторых записей отсутствовала дата. Ее приходилось вычислять, как нечто среднеарифметическое, с прибавлением туманных условий поправки, оправдывающей недостоверное приближение. Иногда автор переставал отдавать себе отчет в том, что касалось собственно самого повествования. Оно рассыпалось на мелкие составляющие, а подчас на отдельные слова, представлявшие собой набор существительных и безличных глаголов. Казалось, что он так растворялся в реальности, будто времени на всё остальное не оставалось вовсе. Существовало лишь пространство. Оно заполняло собою все и заставляло автора с фотографической точностью изображать в слове существенные подробности, их протяженность, последовательность, морфологические изменения. По этой причине текст дневника не имел какой-либо связности, кроме той, какая диктуется синтаксисом однородности членов предложения.

Несмотря на пренебрежительное отношение автора дневника ко времени, объяснить свою страстную привязанность к увековечиванию пространства в слове он мог только с помощью самого времени. Не замечать дней он был способен лишь потому, что детство, будучи утром жизни, еще не знает ни дня, ни вечера, ни ночи. Предложенное ему пробуждение сделало равнозначными однородными существенными как лист тополя, так и его падение. «Пятерка» по математике, пломбир за двадцать копеек, последний перед летними каникулами классный час были для него предметны. Они наполняли знаки радости смыслом.


****
О нем писать соблазнительно. О нем всегда соблазнительно писать. И приятно, хотя и нескромно. Нескромности можно избежать, если написать о нем талантливо или, на худой конец, разборчиво.
    Кто только не писал о нем! Почти никто не устоял перед этим соблазном. О нем писали Толстой, Пушкин, Шекспир, Бодлер, Ницше, Рембо, Пруст, Гессе. О нем не писал разве что Гомер, да и то только потому, что плохо или почти не знал его лица.
Порой результатами этих соблазнов становились шедевры, реже – самоубийства малоизвестных людей, испорченные судьбы целых поколений и даже народов и государств. Но, несмотря на явные опасности и скрытые подтексты, к ним тянулись, а результатам подражали. Результаты копировали, перечитывали и примеряли на себя.
Он – о ком пишут – дорог каждому пишущему. Он – единственная и пожизненная тема их сочинений, начиная от чудовищных виршей на последней странице в школьной тетрадке по математике и кончая черновиком Нобелевской лекции. Те, что поумнее, его постигают. Глупые им любуются, потворствуя каждой его прихоти. Несчастливые его попросту не замечают, а счастливые не хотят видеть никого, кроме него. Более того, последние, нисколько не пугаясь навредить себе или остаться навсегда в дураках, рады каждый свой свободный час оказаться с ним с глазу на глаз и продлить эту встречу на неопределенно долгий срок.


Июнь 1988 года