Калигула, два патриция и двенадцать поэтов

Первый патриций пытался сбежать,
Но стражники дали пару затрещин.
Второй из патрициев съежился в кресле,
От менжа стараясь тише дышать.

Цезония входит под странные звуки
гремящих тарелок, шуршаших венков,
Она видит в креслах мандражные муки
Сидящих на шеях, пока что, голов.

Император в недуге, но не умирает,
И пьянствует в счет литаний людских,
Смертельна болезнь, но достигает
Всех кроме него, то есть других.

Не терпит болезнь вероломных соперниц,
Цену ей знает лишь казначей,
И когда настает время вечерниц,
Патриции вновь мрачных статуй белей.   

Калигула входит мечтательным воплем:
"Скоро дороги покроют цветы,
Цветущей мимозой будет утоплен
Весь мир кроме Рима... Цезония, ты?
Как там поэты, готовы они?"
Входят двенадцать, по парам, поэтов,
Шаркают в страхе о мрамор ступни,
Калигула в ноги кидает монеты:
"Время - минута,
               тематика - смерть,
                я - жюри!"

Поэты черкают себе приговор,
Раз в десять секунд глядят в словари.
"Так, ты, начинай, на вид ты хитер".

Первый поэт: "Три монаха в пещере сидели..."
Крик Калигулы: "Дальше, другой!"
"Смерть наступила в холодной постели..."
Калигула пальцем зовет за слугой:
"Нож принеси, если третий растроит,
Отрежь ему палец ноги".
Третий поэт прижимает к себе манускрипт:
"Император не будьте ко мне так строги".
"Предыдущие два лишатся своей головы!
Если мне не по нраву будет твой стих".
Поэт начинает: "Однажды у двух часовых..."
Императора голос: "Вывести этих двоих!"

Четвертый читает: "Очень темной зимой..."
Пятый: "Мне не дано вечно жить..."
Шестой говорит о дороге домой,
Седьмой призывает бога судить.
Восьмой оскорбил императора фразой:
"Смерть - это самая высшая власть"
Девятый, как третий, был связан приказом,
Всех предыдущих поэтов спасать.

Калигула в гневе охрану кричит:
"Лучше сразу повесьте всех кто остался,
Меня оскорбил их бездарный визит,
А этот чтоб неделю на ветке болтался!"

Цезония шепчет патрициям, чтоб уходили,
Невинность готовит свое торжество:
"Какая же мерзость, вы хотите чтоб вас осудили,
Не я, император, а какое-то там божество?"
Калигула смотрит в свое отражение,
Полирует ладонью зеркала гладь:
"Мне мало любви, мне мало служенья,
Верните патрициев, буду карать!
Повесьте их рядом с телами поэтов.
Я живу, убиваю, я - разрушитель!
Мне нет силы стоять под тенью портретов,
Завесьте, а лучше сожгите!
Я проклинаю безнаказанный страх,
В нем нет вожделенной логики жизни!
Они все предатели в разных сортах,
В них нет уважения к моей отчизне!
Они все до единого здесь моралисты,
Верят в своих благородных богов,
Я доказал, что их мысли не чисты,
Они давят людей, словно клопов.
Я один даю свет в этот мир не скупясь".

Заговорщики входят, пряча кинжалы,
Император идет к ним, безумно смеясь,
В тело вгрызается острое жало.

Пронзает Калигулу смерти язык,
Запишет потом какой-то историк,
Последнюю мысль всех римских владык
Memento vincere, timore Mori.