***

голой кожей пальцев по темно-пепельному сукну,
голой правдой едкой по зияющей ране,
оголенным нервом я вся будто стала к утру,
я не церемонюсь: буду утрировать, совру и загну
ошарашу, водой окачу, да так, что уже не встанешь.

буду смаковать свои излюбленные слова,
буду жизнь вытягивать из мгновений,
буду спорить, хамить на совесть, а работать спустя рукава,
буду тихо сходить с ума.
лука спущена тетива.
и в бреду призрачных видений
мне останется лишь взывать к критерию полноты,
сетовать, оправдываться, накладывать шины, бинты,
а ты будешь мне говорить: ну свои же, давай на "ты".

а меня будет лишь терзать всепоглощающее чувство вины,
за твои манеры, показушность и чувство вкуса,
я иду, наощупь пробираясь в майском кумаре тьмы,
а тебе остается меня судить, называя трусом.
ох уж эти несчастные дети весны,
они думают: одно громкое слово, и беды их сочтены,
они все еще ждут справедливости и войны,
взгляд наивный, надежды полны штаны.
эти дети в чем-то трогательны и даже весьма милы,
только мне больше по душе бесхребетные сумасброды,
что сначала таятся и пробуют все на зуб,
что, не зная броду, не лезут в воду,
что умеют принять, как данность моих чертей,
что похмельным утром устало сипят:"налей",
те, которые знают, что выхода нет и входа.