Джо

когда Джо открывает холодным ключом перекошенную, зелёную [бывшей когда-то] дверь, у него от силы приложенной ноет плечо или что-то другое[внутри] израненное, как зверь.
не снимая пальто[перешитое тысячу раз её пальцами нежными, белыми], не развязывая шнурков, он вбегает на кухню, надеясь до верного, до победного, что она[в своей кроткой манере]сидит у окна и ждёт.
ни живая ни мёртвая, с шрамом на переносице, улыбается левым углом обветренных губ, и от тёплого[скоро немного зимнего] ветра носятся беспокойно-воздушные пряди по напряженному лбу.
Джо хватает руками[всем телом] воздух истёртый, кухонный, не включая ни света, не открывая штор, в завывание мокром роняет слова подсудные, забивая обратно надрывный, протяжный стон.
и в кромешном забытьи[так вот уже каждый вечер] утешающий виски баюкает красного зверя, только это тот случай, что и время ссутулило плечи, пробежав босиком по месту холодной потери.
Джо без жизни[без веры] глядит на цветные портреты, где она всё смеётся на зло победившей болезни, у неё было столько вопросов, цветастых мечтаний и планов на прошлое лето, только краски с лица её детского[быстрее, чем лето] слезли.
он читал ей о море и обо всём земном, чтобы сердце её невесомое, чистое, нежное зацепилось за что-то в мире его пустом и осталось на долго[на вечно] и стало его одеждой.
а она улыбалась[девочкой синеглазою], взявшись бледной рукой за сутулые добрые плечи, утешая[убитого перешитого] мертвыми фразами, обещала читать ему Бродского в этот вечер.
Джо упал на холодный[кухонный] пол коленями тонкими, острыми и вдыхает сквозь слёзы колючие воздух, которым дышала она, он упал и молится но не богу[господу], а тому, чтобы[бывшей когда-то] зелёную дверь открывала она одна.