Полет голубицы над городом

               

Посмотри на себя в окружении домов глазами голубицы с птичьего полета,
Вернее на дома взгляни, среди которых ты так незаметна и мала,
И, может быть, поймёшь, что ты не боле значима, чем кто – то,
Что всем порядком наплевать: кому ты лжешь, кому ни разу не лгала…;
Что мир не вертится вокруг тебя, да и на ось навряд ли ты похожа,
Что всяк, споткнувшись, отряхнется - перешагнет, не остановится...
Пусть не растратила души своей и среди тех, с кем  разделяла ложе,
Но и они ж не шибко расточались, чтоб из штанов достать пословицу…

Бывает, что из клетки выпустишь павлиную,  совиную или иную птаху,
Вернее, дверцы отворишь - она ж сидит себе и даже, представь, не шелохнется,
Знать, приручилась, обжилась, надела чистую пернатую рубаху,
А станешь силою выталкивать (через порог) - назад вернется.
Но воля - вольному отныне! А это не беру в расчет безмозглое создание,
Икар,- он тоже не Кулибин, но атмосферу потревожил, пусть и не ходит по воде,
На то и надобен полет, чтоб не летать, а различать равнины, горы, здания,
Скорее зданья, чем равнины, коль в городской живем среде:

Пока на перекрестке топчутся и образуют перекрестье пешеходы,
Пока  рутины тянет лямку промокший насквозь постовой,
А кто-то  спорит под зонтом с законом конденсации и с силою природы,
Пока иной автовладелец  мечтает о зигзаге, но утешается прямой;
Пока у перехода гармонист слепой привязывает пса к железному столбу,
Пока дородная узбечка торгует пахлавой, горячей кукурузой,
Какой – то вертопрах с табличкою поет куплеты про несчастливую судьбу,
А на стене глядят с плакатов Сусанин, Модильяни, Хлебников, Карузо,

Пока подвыпившая парочка друг друга в подворотне возлюбила,
Пока паркует иномарку мужа у общежития какая-то неверная жена,
А маргинал допил «Столичную» и «прыг», да «скок» через перила,
И вместе с ним на дно сошли и расстояний, да, и событий имена;
Пока новоявленный исполин уродует лицо у чернокожего тевтонца,
Пока глашатай спекулирует на дне Христова воскрешения,
А девственник познает мир сквозь запрещенное оконце,
И с тихой гавани отчалит навстречу острым ощущениям;

Пока обедает мясник, и у телячьей тушки живот еще не вспорот,
А призывник чеканит шаг и мысленно завидует прославленному деду,
Ты посмотри глазами голубицы на этот грешный и заблудший город,
Где  за пестреющей душою как тень идет вослед, по следу
Химера блуда и уныния, притворной щедрости, соблазнов,
Прельщая запахом и цветом людское зренье, обоняние,
Ведомых к черту на заклание таких, казалось бы, и разных,
Но, в сущности, ничтожных пьявок, как поглядишь на расстоянии…

Так различи ты с птичьего полета излом бровей в фактуре инженю,
Но с темпераментом и драмою изношенной актрисы,
Ведь это будешь тоже ты, но в теле продавщицы или девицы в стиле «ню»,-
Достаточно  сойти со сцены и поглазеть в карманы за кулисы:
Где, предположим, мир - театр, где и актер,  по сути, тот же зритель,
Где дом достроен за неделю, но как-то не хватает исполнителей,
Там в Райский сад, что возведен в ярлык «Обетованная – небес - обитель»,
Неплохо б заселить влюбленных и первых будущих родителей.

Когда ж архангелам наскучит, что действие стоит на месте,
Проказники возлюбленным поставят подлую подножку…
С тех самых пор живут на свете этом  без веры и без чести
Актер,- как будто бы всерьез, и зритель,- как бы в "как бы понарошку",
Там, где «Любовь» - как бы любовь, а «Навсегда» - разменная монета,
Там, где душа толпится в очередь, а плоть алкает подаяния,
Там средь бульварных фолиантов ты не отыщешь Нового Завета,
Дочь не дождется воскрешения, а расставание – свидания…

Взгляни ж на город ты, и разгляди в чертах его двенадцатиэтажный дом,
Один среди подобных, означенный не местом, но тринадцатым нечетным,
Который двум, нет – трем, нет – четырем стал так особенно знаком,
Как в стужу зимнюю экватор спасением послужит собратьям перелетным…
В дому, где всякому по метру в двухкомнатной квартире,
Где стены вспоминают то ли расстегнутые брюки, то ли объятия крыла
Того, кто пусть нескладно пел, и на расстроенной играл, но все же – лире,
Для той, что гибла каждый раз и не скупилась на слова…

Так посмотри на город и пойми, что  мытарство не горше искупления,
Что день сегодняшний напомнит «завтра», припоминая о вчерашнем,
Где не паденье наказуемо, но то, что поощряет законы повторения,
И где пугает не пожар, но отсутствие вблизи водонапорной башни.
Что за слова не в зуб дают, но сумму умножают у неминуемой расплаты-
Коль держишь нож за рукоять, то получай в ребро своё же остриё,
И тот, кто терпеливо ждет, тот сыщет и признание, и царские палаты,
А кто полезет на чужое, тот и получит злоязыкое и беспробудное свое.

Что, к жизни адресуя черновик, порою сам уподобляешься пейзажу,
Что и стоящий на распутье богатырь означен одиночеством сосны,
Что и точильный камешек его запутает, а, может быть, ему подскажет
Как избежать похолодания и кроной обрасти в предощущении весны.
И все, что пролито тобой в тряпичное, в суть лоскутное покрывало,
Которым в стужу не укроешься, да и на стенку не повесишь гобеленом,
На деле выкройка для той, которая так бережно собою согревала
Перерожденную поделку, что в суе значилась поленом...

Такой полет попробуй - заслужи! Тебе ж одной достался он заочно,
В последний раз парили так при Циолковском единицы,
Но возлетая - разбивались (промокшее перо или крыло непрочно?
Иль не нашлось приличной, суть непорочной голубицы?).
А потому, пока по блату, не ослабляй крыла и не скупись на зрение,
Пока у птицееда в скверике припрятана в кармане пиджака рогатина,
Пока щедят его макушку другие Божии творения,
Пока он голубей гоняет, а ест лишь постную курятину;

Пока  чердачный кот тревожит пением полузабытые избенки,
Пока Иван, не помнящий родства, прощупывает в древе родословную,
И неслучившийся пророк пророчествует гения в случившемся ребенке,
А кто-то нары обживает и цедит феню уголовную;
Пока старушка ностальгирует все по стране серпа и молота,
Пока кочевник ищет место, уставший от прожитья, нежитья и житья,
Пока не рыцарь, но скупой у сундука подсчитывает золото,
Предполагая сына сбагрить без пропитанья и питья;

Пока историк фантазирует по поводу картавого и гибели династии,
А иноземец обживает столичные углы в границах третьего кольца,
Пока Горыныч покушается на двоевластье троевластием,
Пока кукушка забавляется и сбагривает дятлу очередного пришлеца;
Пока о следствии дороги не различит  причины у зеркала дурак,
Пока седеющая нимфа в руках хирурга молодится,
Все ж посмотри на город, чьи границы так помещаемы в пятак,
Что, приземлившись средь домов, ты будешь точка, а не птица.

Смотри, не поворачивай главы на приступы и крики воробья,
Сие пернатое-залетное здесь мимоходом и повернет на юг,
В нём не найдёшь ты ни "во имя", ни "для которого", ни "для",
Предполагаемый он только... - такой простой, пернатый друг-....
Не стоит времени терять, покуда и светило готовится ко сну,
Что на себя среди домов ты не успеешь вдоволь наглядеться,
Чтоб различить еще одно, иль, может быть, еще одну,
Еще одну... Нет, все-таки одно, еще одно изрезанное сердце.

Смотри, смотри! Тогда поймешь, что все это когда-то с кем-то было:
И мир, что, все же, - не театр, но блеф, смутьян, пустынная коробка,
И мастер, что писал - не дописал роман, и дева, что не долюбила,
И новые штаны в ряду опять повтор, а не обновка...
Но мать учения настойчива. Так, снова совершив оплошность,
Снова буксуешь и торчишь в меже, снова раскидываешь грязь...
А тот, кто тщится в исключительном, на деле умножает пошлость,
Ведь даже то, что здесь написано кем-то написано вчерась...

Так посмотри на город глазами голубицы с птичьего полета,
На жизнь свою, что уж не повод для сюжета. Хотя изъятая из массы,
Твоя великая судьба (в кавычках)  собою представляет  что-то:
То содрогание (овал) лица, а то кривляние (квадрат) гримасы.
А тот, кто воплотился в стебель иль уподобился каменью,
Припомня тысячу чертей, тот, может быть, пересечет черту
И двинет за пределы города по зову Божьего веления
Под сельские дубравы иль под могильную плиту,

Но он не станет тень отбрасывать своим крылом - стервятник-
Над птицей, что кружит над крышами в своей ватаге голубиной,
Сойдет на землю, облачится в какой-нибудь мужицкий ватник
И превратится в миф при жизни, а, может, станет и былиной.
В последний раз взгляни на город. И стопы опусти на твердь,
Скинь оперенье, зренье, говор, теперь столь неуместные в неволе...
И, как крикливое ребенка не признает в скрипучем смерть,
Так в односложном "Всюду жизнь" ты разгляди "Memento mori".

2014