Мне было страшно...

 Мне было страшно, очень даже,
 в холодной, утренней росе
лежать перед окопом вражьим
на нейтральной полосе.
Тогда атака захлебнулась
и наша рота отошла,
 меня ж осколком садануло…
Да, невесёлые дела…
Нельзя стонать и шевелиться,
 в момент подрежет пулемёт,
весь склон холма пристрелен фрицем,
днём тут и мышь не проскользнёт.
Лежу средь клевера и кашки,
 вдыхая терпкий аромат
полыни, мяты и ромашки
мозги же гложет: - Что, солдат,
как мышь забился в глубь воронки,
боишься лишний раз дохнуть?
 А тут ведь русская сторонка,
ты здесь хозяин вот в чём суть!
И не тебе дрожать бы в яме, вжимаясь в глину.
А тому, кто в данный миг жуёт салями,
с  ухмылкой, выше по холму.
Тому, кто влез без приглашения,
По-хамски просто впёрся в дом!
И вот мы терпим унижение,
тут на лугу, погожим днём!
Я скорчился, как пёс побитый,
от боли свой рукав грызу,
а если встану я открыто
 и в их гранатой накажу?
А там… Ну что отсель гранатой
ещё попробуй попади…
Они же – не промажут, гады!
Выходит, нет земляк, сиди,
жди ночи, корчись тут от боли.
Ты должен, должен быть живым,
чтобы потом, уже на воле,
стрелять, стрелять, стрелять по ним!
Чтоб если пасть, то уж за дело.
Зачем пустой, безумный штрих?
Их надо бить осатанело,
теперь я слишком зол на них…
                1997