От дна до дна

 
Мария Кучумова — родилась в Белорецке (Башкирия), окончила филфак Башкирского государственного университета. Стихи печатались в журналах «Урал», «Бельские просторы», «Персонаж» и др. Автор поэтической книги «Январи» (2010). Живет и работает в Уфе.
 
 
 
 
От дна до дна
 
1. В бездумном детстве выдыхали воздух
И улетали камнем к мнимым звёздам —
Морским, но только самым пресноводным —
И были ни на что уже не годны
В течение минуты, а потом
Ловили воду человечьим ртом
И поднимались выше, выше, выше…
И было странно видеть под водой
Блестящий камень, в лёгкости — родной,
Который в безвоздушном мире выжил.
 
2. «Выжимай себя всю, будто ты апельсин или тряпка», —
Так учил меня брат, и мы с ним зарывались в ил,
Что меня от него и его от меня прятал —
По законам земных, но подводных уже сил.
А потом отпускал — и тогда мы вдыхали небо:
Мы умели летать в зазеркалье, в замирье, в за…
В зарастающем озере, спрятанном в синих вербах,
Так похожем на перевёрнутые небеса.
 
3. Помнишь ли, помнишь, учились летать под водой,
Помнишь, спросил, что же нам не залечь на небе.
Видишь, залёг, да залёг — как никто другой:
Брюхом прилип, а всё ещё рвусь: к тебе бы.
Лопнет однажды натянутый барабан,
Страшно подумать, какая вода из дыр.
Знать бы, кто плавал в их небоёмах (там
Нет океанов, морей и озёр и др.).
Как ни конечна, а пятиконечна жизнь:
Руки — лучи, ноги — лучи, голова…
Светишь — не светишь, а всё же скажу: держись
Тёплого воздуха, пряных медвяных трав.
 
4. Вот ещё одно неотправленное письмо,
Но уже полученное, конечно:
«У меня в душе отыскалось дно —
Это всё из событий свежих.
И теперь я заглатываю зарю,
А она закапывается в песок.
И лежит ручейником. Говорю:
«Выжимай из сердца последний сок,
А потом всплывай и тони опять
(Так учил меня брат летать)».
 
5. Это чудо полёта — всего-то животный страх:
Корабли не летают и камни века лежат.
Я же вижу поныне в архивнейших этих снах:
Сверху — толща воды и бьётся птенец-душа.
И от страха теряет дно и летит, как шар,
И жалеет, что вот опять слишком много крыл.
А потом подплывает брат… «Не дыши дыша», —
Так ты, кажется, говорил?
 
 
 
***
 
Превеликий словарь, и к чему тебе эти богатства?
Разве мало тишайшего «ты», растворённого в небе.
На семи языках мы уже научились прощаться,
Как вернуться теперь и молчать о мрачнеющем Фебе.
Превеликий словарь, мшелоимец, зажившийся Плюшкин,
Разве мало нежнейшего «ты», растворённого в сердце?
Как теперь научиться молчать, как постящимся — плюшек,
Избегать лишних фраз? Я давно уже твой иноверец,
Превеликий словарь, покоривший пресредних, пренижних,
Я предатель давно, я давно уже твой чернокнижник.
Разве мало воды на земле, разве лишнего соли?
Разве мало единого «ты», растворённого в горле?
 
***
 
Ты говоришь: «Нет, не умрёт».
И всё-таки готовишь лёд
И думаешь о чёрном платье,
 
Которое придётся шить,
В котором предстоит отжить
Срок, на который горя хватит.
 
Ты говоришь: «Ещё не всё».
А у самой-то взгляд осёдл.
И целый день не слышно вдоха.
 
И стоит в комнату войти,
Ты ждёшь: он встанет на пути
И сам тебя представит Богу.
 
И даже если будет гроб,
Намёк прямой — ещё не в лоб,
Он сам тебя проводит к гробу.
Где, будто вырванный из книг,
Лежит на кружевах двойник.
И никуда не смотрит в оба.
 
 
***
 
Я не знаю, что страшнее
Этих снов, в которых живы,
И в которых лишь за двадцать,
И которые конечны.
Сердце прыгало и билось,
Как о стенку красный мячик:
Слава Богу, показалось,
Слава Богу, всё такой же,
Слава всем богам — живой.
А потом звонит будильник —
Проводник к ненужным правдам.
Одиночество под кожей.
И за семьдесят самой.
 
 
***
 
Лицо и руки (будто шоколад
Растёкся от жары и их запачкал)
Покрыты глиной. Зеленеет сад.
Садится солнце. И играет мальчик.
 
Вот это папа вышел на войну,
Вот это мама ждёт его и плачет.
И дождь бежит по мутному окну.
И в банку от сардин бросает мальчик
Горошину, потом ещё одну.
 
И весь свой взор, который не растрачен
На свет и тьму, бросает на луну.
Луна на мир роняет седину,
А мальчик поднимается и прячет
Горошину, потом ещё одну.
 
И банку от сардин швыряет мальчик
(Как будто жизнь на свалку зашвырнул),
И, глину в землю втаптывая, скачет...
 
Усталый бог готовится ко сну.
 
 
***
 
На месте привычного «дом» внезапно возникнет топоним:
«Поехали, милая, в N-ск, мы не были там давно.
И я позабыл, как мог, рисунки на старых обоях,
Упрямую прямость стен, кривое, слепое окно.
Поехали, милая, в N-ск, нас снова не будет дома,
Где я не закрыл глаза, где я их забыл закрыть.
Кривые, слепые сны пусть снятся теперь другому.
А вместо меня давно растут тишина и сныть».
 
 
***
 
Всё травой порастёт, говоришь? Говоришь, говоришь,
А останется ноль: голос не уберечь.
И сорвётся фальцетом с заснеженных крыш
Переполненный вдох — предпоследняя речь.
Здесь такие снега, здесь так почвы бедны,
Что ни мха, ни травы не увидеть вовек.
Пустотой порастёт, тишиной. Привыкай жить без них:
Без травы и без мха, молчаливый — на век — человек.
 
 
***
 
На всякий случай обо всём забудь:
Как злы пустыни, как щедры снега,
И как песок просачивался в грудь,
И как была весна к тебе строга.
 
На всякий случай отрицай родство:
Со мной, с другими, прочими и проч.
Кто знает, чем придётся не помочь:
Мы — из небывших, да и ты — не свой.
 
На всякий случай просто промолчи:
Они переведут и с тишины.
Они-то знают, как звенят ключи.
Они бывали в царствиях иных.
 
 
***
 
Не забывай меня на полках
Среди нечитанных и прочих
Украсивших программу книг.
 
В них, запылённых, мало толку,
В них, запылённых, правды горче,
Не забывай меня. Без них
 
Никто не вспомнит, сколько строчек
В одной осуществлённой жизни,
В одной несбывшейся судьбе.
 
От корки к корке снова прочерк,
Как ни желай — всего не втиснешь
(Того, что не было). Но без
 
Твоей библиотеки мне легче дышится — и даже
Светлеет старый переплёт.
 
Не ставь на полку книгу заживо,
Не останавливай полёт.
 
 
 
***
 
И было два моря — одно другого мертвее.
Одно на пути к дому, другое и есть дом.
И было всё комом (с горы или в гору?). Веет
Вчерашняя вьюга. Крепчает в морях ром.
И бьются пираты в морях за дары суши,
За мёртвые души сражаются рай, ад…
И шепчут моря: «Сиди и прибой слушай».
А ниже — Аид: «Мой друг, посмотри назад».
 
 
***
 
Через тридцать лет скажешь, что все твои женщины были красавицы.
Всё в них (волосы, пальцы) тебя уносило к высотам.
И ты резался ими, как в детстве глубоком — осотом,
И горела душа, а сейчас только тлеет и плавится.
 
Через тридцать лет скажешь, что все твои женщины были любимыми.
(Вот бы вспомнить по имени хоть одну из огромного царства.)
А теперь что ни дева, увы, то какая-то Цаца:
Можно с ними рождаться, дай Боже не с ними погибнуть.
 
Через тридцать лет жизни в тоске по ветрам и по ливням
Я налью тебе чай. Или кофе. Какао. Неважно.
Некрасивая (волосы, пальцы), но женщина с именем.
Накормлю тебя голодом. Напою тебя вечною жаждой.
 
 
Облака и люди
 
1. «Сегодня людно, — говорят они. —
Но ожидается хорошая погода. —
До осени часы уже, не дни,
И люди тише в это время года».
 
«Всё так же людно: кучевые и
Отдельные встречаются под нами.
Людоотводчик, время не тяни,
Шарахни снегом, напусти цунами».
 
«И всё же людно. Опусти глаза
И сказку сочини про эту землю.
Там говорят, не знаю, как сказать,
Они как будто видят нас. Но мелют
 
Пустые языки. Не слушай их».
 
2. Мой облачный сын, в этой книге примет есть самые важные главы.
Смотри: если люди утратили цвет и выгорели, как травы,
Нам мёрзнуть и сыпаться, паром звенеть и, может быть, в вихре кружиться.
Готовь себе холод, готовь себе смерть, рисуй себе скорбные лица.
 
Смотри: если люди лежат на лугу и смотрят на нас, и смотрят,
Готовь себе хвост или горб и торбу и, может быть, лучший смокинг.
Они, говорят, сочиняют про нас какие-то глупые сказки.
А ты замечтай, замечтай их сейчас до солнечных кущ, до райских.
Но лучше, мой сын, не смотри, не смотри, не помни о них, не помни.
Так тянутся долго на небе дни, и мы в этом небе тонем,
Что хочется ниже прижаться, к земле, где тёплые бродят люди.
Пока же, мой сын, прижимайся ко мне, не будем о них, не будем.
 
3. Это дедушкина душа превратилась в пар.
Это слёзы мои взлетели.
Раньше думалось: рай — это просто парк,
Смерть — огромный синяк на теле.
 
А теперь я знаю: душа легка,
Превращается в облака.
 
Это облако в землю с дождём ушло,
Это лёгкость его остыла.
И теперь я знаю: душа — тепло,
Не мечта, не любовь, не сила.
 
Как и раньше, кажется: время — зло.
Скольких с ливнями унесло.
 
4. Всё плывут и плывут, всё зовут и зовут в небо.
Я же тут, словно бут привязали к ноге и к другой.
Потому и обут, чтоб брести по земле — нет бы
Босикомым каким к перелётным каким на постой.
 
Всё бредут и бредут, всё влекут и влекут дальше.
Я же к небу прилип, я распластан лягушкой здесь.
Не смотри на них, сын, не смотри на них, мой мальчик,
Будет день — и увидишь, дождём изойдёшь весь.
 
А пока, тяготеньям земным вопреки, облака — выше,
Люди ближе к земле — обманув магнетизм небес.
Белым паром побудь, серой лужей побудь — ниже,
И забудь, и забудь, что ты был человеком здесь.
 
5. Облака смеются: разве это люди,
Разве это души,
Разве это жизнь.
 
Облака нас дразнят, мы не слышим с вами,
Мы не помним с вами,
Мы не облака.
 
Чтобы не накаркать: вон ещё утопший,
Вон ещё упавший,
Вон ещё другой.
 
Нас не называют, нас не поминают,
И смотреть боятся:
Вдруг с собой возьмём.
 
Мы смеёмся с вами, мы не помним с вами:
Разве это люди,
Это облака.