Поэты России - изгои - поэма-крик

Поэты в России изгои,
растоптанный властью народ.
Ушатами льются помои.
Поэты шагают вперёд,
своё обгоняючи время,
спешат лет на двести они,
и лёгкой поэзии бремя,
взвалив – остаются одни...

Но их одиночество – счастье
для будущих новых времён.
Не могут они достучаться
ещё не имея имён
до Душ очерствевших в погоне
за длинным в натуре рублём.
На них водружают погоны,
о стенку колотятся лбом.

А имя в России посмертно
даётся Поэту у нас.
При жизни в почёте конвейер,
стихи – вопиющего глас
в пустыне душевного байства
и в чёрствости странных времён.
Поэт – собутыльник раздрайства,
глашатай сожжённых знамён.

Поэты в России бомжуют,
гуляют под музыку, пьют.
А их угощают буржуи,
в лицо им подонки плюют.
Поэтов порой приручают –
они дифирамбы поют
властителям русским и к чаю
порою Поэтов зовут.

Довольные властной опекой,
кропают посредственный стих,
оплаченный ржавой копейкой
со множеством строчек плохих.
В почёте такой подпевала,
он гимны властям мастерит,
восхвалит вождя – генерала,
уложит в размер всё и в ритм.

И гимны его распевая,
Поэтов сгоняют в Союз.
Безликой становится стая,
властители хитрые муз.
Такой подпевала обычен
в стране лагерей, дураков.
Он лестью своею отличен.
По сути-то, кто он таков?

Служитель вождям коммунизма,
фашистам, нацистам в ответ
на ласку ежовой отчизны,
в великие рвётся поэт,
его допускают, повсюду
портреты висят по стране.
И нету, простите, тут чуда,
когда мы по горло в гумне.

Другой знаменитый однажды
"Муравию" в ночь накропал,
родителей предал и даже
не раз он себя предавал.
Был в классики тут же поставлен
отцом всех народов, вождём
за то, что на белом восславлен
коне был Иосиф. Содом,

Гоморра Союза надежда,
покаялся в склепе вождя
и грязью политый, как прежде
отправил его с бодуна
в иное пространство запретов
кругами по Адовым дням,
повесив в квартире портреты
в угоду строптивым вождям.

Но Тёркин с иного пространства
послал им достойный привет.
Поэт приручённый тираном
героя отправил в тот Свет.
И тут же объявлен вражиной
советской спесивой братвой.
И строчки его закружили
инкогнито здесь под Москвой.

Поэты в России, конечно,
встречаются с чистой Душой,
и им достается беспечным
познать атрибутик сплошной.
Написана книга "Живаго"
в нём вождь с коммунистами наг.
Послать за границу – отвага,
решился Поэт Пастернак.

В Союзе такому не место,
но пусть прозябает в стране,
пред будущим хочет быть честным,
достаточно льстивым вполне,
но премию Нобеля должен
оставить буржуям. ЦеКа
сказало Поэту, отложив
расстрел номинанта пока.

Кусали его подпевалы,
клеймили позором они
Поэта от Бога нахалы,
а против сказать, извини,
в России таких не сыскалось.
Борис Пастернак загрустил.
Отказ от родителей – малость,
такой пустячок на Руси.

Есенину вовсе досталось
судьба забулдыги, кабак.
От Бога страна отрекалась,
не мог он отречься никак:
и Ленина сдал в капитаны,
на мостик вознёс корабля,
вошедшего в злые туманы,
исчезла куда-то Земля.

Сергей с незапятнанной светлой
Душою ушел в Тартары,
приняв революцию – петлю
намылил дружок Сатаны.
Нельзя отрекаться от Бога,
Поэты российской земли,
прямая в безмолвье дорога,
пред властью, Поэт, не юли.

Поэту в России мученье
под властью посредственных лиц
душевное меркнет свеченье,
печали в нём нету границ.
"Двенадцать" его не спасает,
запястья со звоном хрустят,
и музыка в нём угасает,
измучен с Душою он смят.

Расстрелян Васильев, в остроге
томится святой Мандельштам,
и сломлен Озолин в дороге,
но выжил Поэт Губерман.
А. Пушкина сколько травили
пока не убили, за страх
М. Лермонтов, нам говорили,
дуэлью увлёкся в горах.

Кого ни возьми – был изгоем.
Некрасов и тот, как мужик.
Вы скажете это другое.
А пули-то, пули-то – вжик –
и нету Поэта эпохи,
и нету Поэта судьбы.
И нам достаются не крохи,
а айсберг, но голой борьбы.

Обласканный властью Владимир
с поэмой своей "Хорошо"
и "Ленин" они воспарили
и пили удачу ковшом.
Но пуля влетела злодейка
Поэту, да прямо в висок.
В России не жизнь, а копейка,
и зла небывалый исток.

Поэты России – изгои,
но родину любят как мать,
пускаются часто в запои,
себя начинают искать
в сырых подворотнях бедлама,
в гражданской войне, под огнём,
и смотрят Поэты с экрана
всё реже, всё чаще реклама,
и мокнут они под дождём.

Опасной трилогии жизни,
когда неуютно вдвойне,
лишают Поэтов отчизны,
и гибнут они, на войне
наносят властям пораженья
трилогией жизни своей:
рождение – смерть – воскрешенье –
признанье поэзии всей.

Советская власть накрошила,
царизм от неё не отстал.
Поэт – златоносная жила.
А стих настоящий – скандал
всегда неугоден он власти,
Поэт независим от них,
порвать готовы всех на части
Поэтов, коль праведный стих,

их бьёт, попадая в десятку.
Властям обличитель зачем?!
Готовые бить по сопатке
найдутся у власти, коль нем
народ, понимающий слово
и силу, и чистую стать,
речей безнадежных полова...
Поэты в России, как тать,

они обвиняются подло
в измене России своей,
судимые едут надолго
в Америку подлую, в ней
живут изнывая, а доллар
всего лишь подарок судьбы.
Российская верхняя подлость
упрячет Поэтов в гробы,

она упакует навечно
и бросит в могилу. Поэт
шагает по звёздам и Млечным
вернется поэмой на Свет,
и всё повторится сначала.
Российский Поэт – и изгой
Поэзия их обвенчала,
одной наделила судьбой.

Идут, не скандаля по Свету...
Боится суровая власть,
взывает Поэтов к ответу,
смеётся, грозящая, всласть.
Поэму свою завершая,
скажу безусловность храня,
Поэты, кому-то мешая,
всегда вдохновляют меня

на тихую участь изгоя.
Стоять я в пути не привык,
шагая избитой тропою,
я слышу безумия рык
властителей новой эпохи,
но с тем же подходом к стихам.
Поэты – они скоморохи,
понятно, конечно же, вам

мои оппоненты глухие
с заливистым смехом в углу.
Поэты подобны стихии,
и сказано всё не в пылу,
на трезвую голову это
записано мною с утра
нелёгкая участь Поэта
слетает стихами с пера,

ложится по строкам покоя,
покуда ты их не прочтёшь,
читатель, поймёшь ли изгоя
иль скажешь: "Галимая ложь,
поклёп на отчизну, Россию,
на власть, на поэтов страны.
Поэт – он подобен Мессии,
и нету его в том вины.

И даже у нас на Алтае
примеров таких миллион.
Легко мы об этом болтаем,
таков обвиненья закон.
Вон сам Юдалевич однажды
попал в неугоду властям.
Меня он получше расскажет.
Но Марк замелькал по статьям –

уволили вмиг из газеты
за связи с еврейством Земли.
И злобно шипели поэты,
писатели склоки вели.
Но Симонов Костя десятку
тыщёнок ему одолжил,
наверное, Марк для порядку,
на власть не вострил он ножи.

Бориса не приняли други.
В Союзе таланты зачем?
И рвали не глотки, подпруги,
видать не хватало им тем.
Капустин, Яненко, Кауров:
когорта Поэтов на ять.
Гласила инструкция с дуру:
таланты в Союз не пущать.

Свинцов, нарушая обычай,
призыв по стране объявил,
приём он провел непривычно,
писателей всех разозлил.
Да разве же можно такое
в Союзе алтайском творить,
мол, все пребывали в покое...
и не о чем тут говорить.

И много ещё несуразиц
творится на Свете, друзья,
нелепиц иных безобразий.
А что, по-другому нельзя?
Пытаюсь понять и ответить
Поэтам – изгоям страны.
Но есть у меня на примете
Поэты с иной стороны –

изгои, без имени, даже
фамилии нету у них.
Вы скажете, это не важно,
что мой не услышали стих.
Вы будете правы покуда
я буду смеяться в лицо.
Во всём виноват не Иуда,
а тот, кто сгибает в кольцо

слова – придорожные ивы,
в занудстве пустых новостей,
на нас не влияют приливы,
наезды преступных властей.
Поэты России – изгои.
И нету изгоев честней,
все выдержат, даже разбои,
пока не загнали коней.

Поэты России – изгои,
бредущие вновь в никуда,
преградой встаёт не иное
светило, а просто звезда,
кричащая где-то за лунным
изгибом дорожки в воде
с оркестром мелодии струнной
в беспамятстве, словом на дне.

С восходом светила не мило,
но всё же смешно сознавать,
что тенью тебя разморило
и хочется снова в кровать
упасть хохоча над собою,
над грустью осенней мечты
под золотом, вновь под листвою
скрывает природа черты

увядшей красы листопада,
звенящая грусть торжества.
И строчка ложится наградой,
уныньем в любви естества.
В серебряном мороке леса
иду по тропе на зарю,
как будто бы ветер повеса,
как будто урод говорю:

– Не надо награды за смелость
остаться собою самим,
чтоб снова, как прежде, запелось,
чтоб снова, как раньше, гоним
я шёл по ухабам раздрая
к заветной мечте не спеша,
свободою слова играя,
чтоб пела страдая Душа.

Я знаю, поймут в недалёком
меня далеке за окном,
где плещется звёзд подоплека,
а я разбираю бином,
решая задачу успеха
в холодном мажоре берёз,
в осиновом колке огреха,
в ореховом звоне без грёз.

Страдая, наверно, от счастья
поднять неувязок разлёт,
и в темени чувств поскитаться,
поведать, что рухнул заплот
в осеннем безмолвии этом,
когда тишина, словно грязь,
налипла туманным рассветом,
и рвётся как будто бы связь

со всею Вселенной безумства
в печали застойных времён,
кричали где часто: – Разуйся,
иди, не считая ворон,
по прихоти летней отваги
на скошенном кем-то лугу,
не слушая глупой бодяги,
в которой бараном бегу,

смотрю, озираясь, и плача
не слышу в минутный успех –
решённая мною задача –
мой новый в удаче разбег
со старта из низкой посадки,
как выстрел неведомых сил,
и сомкнуты крепко лопатки...
...я долго в лугах колесил...

И вышел в рассвет окоёма
под горкой забытой мечты,
и ждал у причала парома,
глядел, как краснели кусты
в осеннем закате над Обью.
Я тихо с волненьем шептал
словами, как будто я дробью
поверхность Оби осыпал.

Вода отражала мой профиль,
и лунный изгиб без волны,
и звёзды синели, как крохи
безволья из той тишины,
откуда пытались сорваться,
и в воду упасть навсегда,
чтоб с лёгкостью вновь называться.
Зачем, почему, но звезда

упала на дно водоёма
у берега в ноги ко мне.
Все было опять по закону.
Луна, как плакат на стене,
висела на небе в сиянье
алмазном на дне синевы.
И тихое дней изваянье,
кружился качан головы.

Я думал, что это свобода,
а грусть, независимость, честь
свалились в речные разводья.
И всех безразличий не счесть.
И пусть обвиняют в пижонстве
Поэтов российских широт.
И сказано будет не жёстко,
поймёт изнурённый народ,

что нету свободы на Свете
и в цвете сиреневых дней.
Свобода стихами Поэта
пугает бумажных вождей
с амбицией новых захватов
чужих территорий, как в старь,
по глупости новых комбатов,
подобных не видел я харь.

Служителям муз неизвестно
желание пулю всадить
в живого Поэта, как в тесто,
оборвана радостно нить.
И так происходит всё чаще
смешно, понимать не могу,
во рту безответственно слаще,
и что-то хочу на бегу

понять неуживчивость эту
интригу пустых новостей.
В России так трудно Поэту
сыскать уваженье властей.
Даётся такое не многим,
но избранным чаще других.
Живу я, конечно, под Богом.
И нету стремленья иных,

чем быть неизвестным в опале
вся прелесть земной красоты.
Когда бы по небу летали
в лучах незакатной черты
лица без улыбки сквозящей
на пике летящего дня
со словом звеняще разящим,
попавшим однажды в меня.

Поэты России – изгои
и пасынки нашей страны,
воспитаны в жёсткой неволе,
но родине всё же верны.
Понять их нетрудно, обычно,
они безнадежно пьяны,
отчаянно смелые в китче,
виновны они без вины.

Я в розовом окрике мая
увидел оплошность зари,
когда на задворках Алтая
мне песни свои глухари
дарили под скрипы телеги,
под стоны заснувшей сосны.
Так много в них было не неги,
так много улыбок весны

в них было на утренней зорьке
под всхлипы навеянных лет.
И видеть мне было их больно,
им застил безмолвия свет
и выстрелы, жизнь обрывая,
неслись канонадой окрест,
и падал глухарь на Алтае
любовный глашатай сих мест.

Мне было так больно за песню,
оборванный слыша мотив,
я ждал, как рассвета, известий.
Душой очерствевшей ленив
охотник за дичью коварен,
и дух, захватив ресторанный,
рассказы хвастливы взахлёб

я слышу у здешних поэтов,
собравшихся в старый Союз.
Им нету моральных запретов,
неведома даже им грусть.
Убийства повсюду убийства.
В Поэтов стреляют, как в птиц.
Безумны порою витийства,
и падают странные ниц

пред силой заряда бессильны
Поэты цветущей Земли.
Поэты – изгои в России,
где снова снега замели
запреты на мысли и слово
отлично на этой тропе
безнравственно звучное клёво
да с матом в идейной толпе.

Бытует ошибочно мненье,
Поэты, мол, все алкаши,
они пропивают мгновенье,
гуляют, мол, пьют от Души.
Поэты – изгои к тому же
они патриоты страны.
В России при жизни не нужен
Поэт безупречной судьбы.

Его оглупляют, как могут,
и ставят в шеренгу воров.
Поэты в России изгои
слоняются с торбой стихов
ненужных правительству, даже
чиновнику средней руки.
Им правды никто же не скажет,
правдивой не знает строки.

Поэты в России не пишут,
работают в сфере услуг,
кто пекарь, кто дворник, и лишний.
Над ним потешается друг,
имеющий дачу и виллу
на острове в глади морской.
Поэт же подобно Аттилу
на это всё смотрит с тоской.

Богатство земное – пустое
останется грузом лежать.
Расшатаны нынче устои,
их не было вовсе, сказать,
стихи остаются навеки –
богатством любимой страны.
Читают их немцы и греки
любители той старины.

И русские тоже бывает
откроют Рубцова и вдруг
поймут, что бывал на Алтае,
Поэт, замыкающий круг
советской эпохи сомнений
с её лагерями идей
не просто Поэт он, а гений
лишённый поддержки людей.

Остался навеки изгоем,
бродягой в отчизне своей.
Писал он, конечно, запоем.
Российский умолк соловей.
Капустин был болен стихами,
а все говорили, мол, пьёт.
Вперёд унесенный ногами...
Теперь дифирамбы поёт

братва, что когда-то отвергла
стихов гениальную вязь.
Поэзия края померкла,
оборвана редкая связь
времён, поколений Поэтов,
но стало так много друзей.
И им не мешает при этом;
пинать, не пущать, как в музей,

без тапочек – глянец попортят
они, поцарапают пол.
Хранится в музее том кортик
и пушка, занявшая холл.
Стихам не находится места
уж слишком громоздки они,
висит атрибутом винчестер,
горят атрибутом огни.

А что остаётся Поэтам
с ранимой Душою певца –
сто грамм без закуски, при этом
полкружки дерябнут пивца –
забыть про пекарню и дворик,
а место в котельной – изба
лишь знает заядлый историк –
напиться, забыться – судьба.

И сломлено чувство полета,
и можно уже понукать.
Становится гений оплотом,
и власть без конца воспевать
желает любой за подачку,
соблазнов найдётся мильон:
посадят того за подначку.
Не любит, безмолвствуя он,

чтоб кто-то смеялся над властью,
творящей безудержно зло,
что кто-то почувствовав счастье,
кому-то чтоб в жизни везло,
Гарант ограниченной воли,
Поэтов не может любить.
И лучшей не будет им доли,
чем горечь до донца испить.

Поэты в России – изгои,
не жалует их и Алтай,
встречающий ранние зори.
Сороку, мой друг, почитай –
поймешь как живётся Поэту,
которого как бы и нет.
Стихи же кочуют по Свету,
до фени им власти запрет.

Досталось когда-то герою
пятнадцать годков лагерей.
Поэты в России изгои –
мишени крутых егерей,
властителей новой эпохи,
готовы опять повторить
неистовый путь скомороха
в закатной с рассветом зари.
2001г.