Станция Сосыка. Из цикла Эхо войны

 ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ О ТОМ,
ЧТО ПРОИСХОДИЛО НА СТАНЦИИ СОСЫКА
СЕВ. КАВ. ЖД В ОКТЯБРЕ 1946 г.


Был первый год от Рождества Победы,
Хмельной угар, котомки и мешки,
Рубцы на душах, фунт ржаного хлеба,
Но кто-то лопал пенки и вершки:
Трофейное добро, со шнапсом фляга,
Аккордеоны, шмотки и хрусталь... 
И обтирали обшлагом блатняги
Без дела провалявшуюся сталь.

Страна копилась при большой дороге:
Владивосток, Хабаровск и Чита,
Шумел перрон, кормили волка ноги,
Гуляли урки - нет на них кнута...

К Ростову шёл состав, на Юг тянул,
Менял тряпьё на грузди и картошку,
Переселения стоял великий гул,
Слепой солдат рвал на груди гармошку.

С платформы - на ладони весь базар,
Шла так себе торговля, много дряни
Косилось на чужой товар,
Но кто-то возопил о подаяньи:
Он кружкой по столу,
               он злился и хрипел,
Орали бабы, он слюной давился,
Визжал фальцетом, хохотал и пел
И в корчах судорожно бился.
Корсет высокий голову задрал,
Был юн и страшен истины искатель,
Зловещий гений парня изваял -
Война - солдат-калек ваятель.
Бил кружкой по прилавку фронтовик,
Светловолосый молодой калека,
Неистовый базарный большевик,
И это всё, что было человеком?!

А остальное? В святцах помяни!
Корсет-скелет одет на гимнастёрку,
Стальные пряжки, рёбра и ремни,
И ворот жёсткий - голове подпорка.
В глазах его и крик и пустота,
На грудь пожизненно одета одиночка,
Он в Бога мать, он в душу и в Христа!
Он самогонку ждал - зажрать свой ор. И точка!
Играли блики на стальном корсете,
Орали бабы, прятали добро,
А тот, кто спас Россию на рассвете,
В награду получил железное ребро.

Разбитым позвонкам нужна подпорка,
Разрушен  жизни становой хребет,
Вина! Вин-а-а-а! И хлеба корку.
Шёл первый год послевоенных лет.
Октябрь сиял над всем кубанским краем,
А парню этот солнечный базар
Казался вожделенным раем,
Его ломало в крик, его бросало в жар.
Выхаркивая мат, выплевывал ор,
Вымаливая кружку самогонки,
Ломал комедию лихой базарный вор.
Придурок банды, шестерик подонкам.

Ракло скользило мимо, лебезя,
Как липкий слизень, мягкий и холодный,
Перо за пазухой, блудливые глаза
Вдруг вспыхивали злобою голодной.
А сам пахан - хозяин этой швали,
Всей шушере, подонкам и блатным,
В кожане, в орденах, но воевал едва ли
Под небом Юга вечно голубым.
Померкнул день, совсем тревожно стало,
Пахан сиял и царственно басил,
Вдруг из-за рощи плавно, без сигнала,
Рабочий поезд тихо подкатил.

Вагоны грохнули последний раз на стыке,
Дежурный прохрипел:
                "ГраждАне, нет местов,"
Всё закипело, захлебнулось  в крике,
Всё закружилось сотнями мешков.
И в этом месиве,
                где всё объято криком,
В послевоенной пёстрой суете,
Мы оставляли станцию Сосыку,
Базар шумел и плакал вдалеке.
А мне все виделись
                в вечернем тусклом свете
Пахан-акула с каменным лицом
И эпилептик молодой в корсете, -
Осколок человека - с подлецом.
   
Эпоха покидала сцену,
Не враз покончив с чёрною чумой,
Земля еще не смыла кровь и пену,
Оставленную схлынувшей войной.
Вдали от сытых стран,
              хлебнувши мук сполна,
В руинах городов, посёлках запустелых,
К огромному прыжку готовила страна
Войной поруганное тело.


На фото руины освобождённого от фашистов
моего родного Киева в ноябре 1943 г