Атлантида

Моя Атлантида, чей последний корабль дал течь,
увязнув в глубоких корнях и придонной тине,
глядит на прирост воды, забывает родную речь,
как муха забывает о жизни в тугой паутине.

Каждой осенью дети твои, словно листья,
покидают и так за года поредевшую крону,
а чужая зима заметает дороги по-лисьи,
и чужая земля обещает полцарства с короной.
 
Что-то держит ещё, собирает всех вместе.
Может старых погостов крещатый магнит
и потребность сегодня поведать все вести
прошлой жизни, ушедшей в траву и гранит.

Здесь седой музыкант с заспиртованным оком,
познакомив с утра все надгробья с падучей,
выдувает на саксе с помятым сверкающим боком
«Есть только миг…» и, конечно же, «Бесаме мучо».

Здесь пасхальной звонницы надтреснутый звук
заглушают сто ватт о любви говорящих колонок,
и, устав от потока голов и мелькающих рук,
у обочины спит, завернувшись в лохмотья, ребенок.

А в безлюдье обычных беспамятных дней,
когда солнцем нагреты душистые травы,
над суглинком тропинок, асфальтом аллей
запах мира кружится пьянящей отравой

и Ицхак вопрошает безмолвно в подземную мглу,
пусть и остова нет уж полвека в помине:
Элохим, где же братья мои в этом тёмном углу?
Здесь мы, - ответствуют Марк с Серафимом.

Им вторят католики, воры, чекисты, безвестная голь:
Все мы братья в пространстве одних интересов,
на обломках империи памяти терпкая соль
тысяч душ с одинаковым ростом и весом.

Вот, пожалуй, и всё, да охотничья стойка на речь
без виляний хвостом, эндорфина в гипофиз.
Участь книг – на растопку в камин или печь,
либо стопкой бумаги отправиться в офис.

Твой язык в небеса перевернутой бездной
опрокинулся вдруг и сторожко на край,
как больной после долгой и тяжкой болезни,
мы ступаем тенями покинувших рай.