Звездная пыль-5, главы из...

ПОЛЕТ НАД ПРОПАСТЬЮ

            В те дни весь космодром жил ожиданием очередных новостей. Барков раньше не проявлял такого интереса к телевизионным передачам и чтению газет. Все казалось ему скучным и предсказуемым. Теперь острое обсуждение всего этого стало непременной чертой времени. К этому добавлялись слухи, тревожные звонки из столицы.
            Наконец 29 декабря 1991 года услышали заявление Михаила Горбачева:
            -В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества независимых государств я прекращаю свою деятельность на посту Президента СССР. Принимаю это решение по принципиальным соображениям… Я твердо выступал за самостоятельность, независимость народов… но события пошли по другому пути… я не могу согласиться… я буду делать все, что в моих возможностях…
            Потом это заявление еще много раз транслировали в телевизионных новостях. Барков впервые услышал его в приемной начальника штаба. Там уже собралось десятка полтора офицеров. Все присутствующие бурно обсуждали слова Горбачева.
            - Все же какая-то определенность наступит в стране…
            - Теперь начнется, мало не покажется…
            - Нет, посмотри на него: он уходит по доброй воле, он не согласен, обиделся! “Уходить так, уходить, - сказал попугай, когда кошка потащила его за хвост из клетки"…
            - Неужели он не понимает, что лучше застрелиться, чем испытывать на себе брезгливое отношение людей, глядящих на тебя, как на падаль…
            - Он плохо закончит…
            - Нет, господа, это для нас здесь все плохо кончится…
            Барков знал начальника штаба полковника Барановского еще со времени его службы начальником группы. Это был культурный и образованный офицер, пользовавшийся большим доверием и уважением сослуживцев. В тот день он хмуро сказал Баркову:
            - Похоже, что мы еще плохо представляем себе нынешнее положение. Сейчас в столице вяжутся такие узлы, которые уже просто не распутать.
            - Вы хотите, - начал было Барков.
            - Ничего я не хочу, - резко оборвал его Барановский. – Эти события уже созрели. Наши вожди хорошо усвоили учение о революционной ситуации. Двоевластие теперь закончилось. Сейчас все взорвется и на обломках страны посеют страшные семена ненависти, зубы дракона. Это добро прирастает добром. Мы еще воевать будем друг с другом…
            - Кстати, ты в каких отношениях с полковником Александровичем?
            - Мы знакомы еще по Ростову, учились вместе. Но напоминать о себе не считал нужным, чтобы не сложилось впечатления искателя протекции. Я не слишком большой любитель скользить по паркету…
            - Это хорошо, что держали дистанцию, но при этом, все же, остались товарищами. Вроде, незаметно для всех, но дружеское расположение тебе сейчас не повредит. Он возглавил комиссию по нашему соединению. Будут рассматривать вопрос благонадежности ряда офицеров, их лояльности к новой власти. Что-то вроде аттестации. По первым лицам космодрома все уже решили, еще в Москве…
            Используй свои возможности. Сейчас очень легко опорочить честного офицера, обвинить его в чем угодно. Всегда найдутся люди, чтобы использовать ситуацию в своих корыстных интересах.
            Не сказать, что тогда оправдались худшие опасения. Самые большие кадровые перестановки произошли там, в Москве. В министерство обороны пришли новые, неизвестные люди, часто невысокой квалификации, но обладавшие важным преимуществом – политическим доверием. 
            Александрович оказался информированным в делах космодрома в такой превосходной степени, что Баркову об этом даже не приходилось мечтать. Все основные решения были уже подготовлены и согласованы.
            Полковник Александрович при их встрече сказал, что он теперь убежденный демократ, но его политические убеждения не мешают ему видеть истину и быть патриотом. 
            В офицерской среде в наступивших бедах чаще других винили ушедшего в отставку Михаила Горбачева. Солдат срочной службы к таким обсуждениям старались не подключать. Все сходились в том что, именно Горбачев своими инициативами натворил много бед и довел страну до полного развала. Он не ко времени запустил процесс подготовки нового Союзного договора. При этом успевал активно громить руководящие партийные органы. На деле они оставались самым последним связующим звеном центра с союзными республиками. Получалось, что могилу государству и себе партийная верхушка вырыла сама.
           Еще 17 марта 1991 года на космодроме, как и по всей стране, прошел референдум о сохранении СССР как обновленной федерации равноправных республик. Все привычно дружно проголосовали за сохранение Союза. Некоторых интересовала не очень понятная фраза про “обновленную федерацию”. Все это совершенно не объяснялось до голосования. Любые вопросы перед референдумом считали излишними. Часто бытовало мнение, что на верху, все знали лучше. Местные политические органы обычно больше заботились уровнем показателей на референдуме.
           Народ тогда валом шел на избирательные участки и единодушно давал нужный результат. На каком-то участке в голосования даже снесли входные двери. Все это отнесли на счет активности избирателей и всеобщего одобрения курса партии на перестройку…
            К тому времени многие уже слышали о выступлении беспартийного депутата писателя Валентина Распутина на Первом съезде народных депутатов СССР. Там он заявил, что “державность страны со времен войны еще подвергалась такой опасности”. Оказывается, в стране уже были силы, не желавшие сохранения прежнего Союза, обвинявшие русскую нацию в великодержавном шовинизме. Неожиданным прозвучало его предложение России: выйти первыми из состава СССР. Потом его поддержал и Александр Солженицын. Правда, он предложил оставить в Союзе Беларусь и Украину.
           Стало ясно, воду на политическом уровне уже замутили и механизм развала страны был уже запущен.
            Все же решающий удар по Союзу был нанесен после событий ГКЧП, когда Борис Ельцын подписал свой знаменитый указ о приостановлении деятельности Коммунистической партии России. Фактически это стало запрещением КПСС. После этого Михаил Горбачев объявил о своей отставке с поста генсека и призвал всех честных коммунистов выйти из партии. С этого момента начался парад суверенитетов союзных республик. Процесс, что называется, пошел. Рассказывали, что после этого Михаилу Горбачеву позвонил президент США и заявил, что признает независимость Украины. Похоже, что при развале Союза это интересовало его в самую первую очередь…
            25 декабря в 19.38, под покровом наступившей темноты над московским Кремлем тихо спустили красный советский флаг и подняли российский триколор… В тот день Барков и его товарищи неожиданно для себя оказались за границами родного государства.
            Новые власти предложили офицерам космодрома перейти на службу в армию Казахстана, принять новую присягу. Никому не мешали делать свой выбор. Готовых служить Казахстану нашлось совсем немного. Все они были этническими казахами или призванными с территории соседних областей. Остальные офицеры сделали свой выбор раньше. Присягу своей Родине военные принимают в жизни только один раз.
            Барков слышал, что один из его товарищей теперь служил в министерстве обороны Казахстана и повышен в воинском звании. Его работа по-прежнему была связана с Байконуром. Предстояло определять статус космодрома и делить союзное имущество. Намечались очень сложные переговоры.
            Запомнился первый приезд Нурсултана Назарбаева, президента Казахстана на космодром. Это было еще в январе 1991 года. Свой визит он тогда начал с посещения ближайшего поселка Тюра-Там и встречи с его жителями. Барков тогда находился в группе офицеров представителей космодрома. Зрелище показалось ему необычным…
            Собравшиеся люди, на фоне общего ликования, потянулись к своему президенту, словно ожившему божеству. Они старались обязательно подойти ближе и прикоснуться рукой, подводили к Н.Назарбаеву своих детей. Многие искренне верили, что уже только одно это сможет навсегда избавить их от болезней и невзгод. Казалось, что все эти люди совершали какой-то средневековый обряд из далекого прошлого.
              Решение по Байконуру давалось трудно. Желая ослабить позиции России, представители Казахстана предлагали на основе Байконура сделать международный космодром и привлечь средства Запада на его эксплуатацию. Причем одним из главных условий был обязательный вывод всех военнослужащих с космодрома. Одновременно с этим Казахстан вел переговоры с Украиной и США об их участии в эксплуатации международного космодрома. Украине тогда было не до этого, а США отнеслись к этому предложению с осторожностью.
              Возможно, трудность переговоров имела некоторые причины личного характера. Руководство Казахстана болезненно относилось к проведенным Беловежским соглашениям 1991 года. Известно, что Назарбаев в Минск не поехал и видел для себя совсем другие решения сохранения союзного государства… 
              Российской стороне все же удалось доказать, что на тот период без участия ее военнослужащих, осуществлявших подготовку и запуск космических аппаратов, Байконуру не обойтись. Затем Казахстан выставил цену за аренду территории космодрома в 8 млрд. долларов в год, что было сравнимо бюджетом всей республики. В конце концов, ценой взаимных уступок, обоим сторонам удалось договориться о придании космодрому статуса российской военной базы на арендуемой территории сроком на 50 лет.
           Байконур так и остался единственным российским космодромом, способным осуществлять пилотируемые программы и выводить космические аппараты на геостационарную орбиту.
           В 90-е годы на космодроме успели многое потерять. Его содержание постоянно требовало вложения значительных средств. Космодром оставался сложным научно-техническим комплексом, связанным с институтами, оборонными предприятиями и ресурсами многих союзных республик большой страны. Теперь все пытались выживать в одиночку. Заметно сократилось количество запусков, стартовые и технические комплексы часто простаивали без работ. Необходимых средств по консервации и надлежащей охране выводимого из эксплуатации оборудования тоже не было.
            К этому времени на космодроме появились первые уголовные дела, связанные с хищением микросхем и плат с космической техники и наземного оборудования. Иногда складывались целые преступные схемы, когда извлеченные из них золото и серебро сбывались в Казахстане и Узбекистане. Случалось, что в числе обвиняемых оказывались и офицеры космодрома.
           Баркову однажды пришлось разговаривать с таким офицером. Именно разговаривать, потому что допрашивали его уже другие. Запомнились глаза офицера, какие-то пустые и мертвые. Похоже, что он чувствовал себя совершенно павшим в глазах сослуживцев, которые теперь сторонились его. Ему был объявлен негласный бойкот. В преступной группе этот офицер играл далеко не первую роль. Теперь он пытался вызвать сочувствие товарищей сложностью своего материального положения.
           Задержание тогда проводила служба безопасности Казахстана. В ходе его изымались слитки золота и серебра, килограммы ртути, крупные суммы денег, платы и микросхемы, а также приспособления для извлечения из них драгоценных металлов.
           Участились набеги жителей окрестных поселков на территорию космодрома с целью хищения электронных кабелей, проведенных в интересах работы космодрома. С целью необходимого контроля использовались даже беспилотные аппараты. Представить что-либо подобное еще 20 лет назад было, конечно, невозможно…
           Получалось, что армия не избежала многих болезней общества и очень скоро погрязла в бесконечных коррупционных скандалах и воровстве. Размеры его становились только значительнее, чем выше занимали должности его участники…   
           В то время многие жители страны только еще вникали в суть перемен. Зато более предприимчивые люди уже делили национальное богатство страны. Удачливыми в таком деле становились немногие, а обездоленными – все остальные. Под происходящее быстро готовили новую политическую основу. Происходящее в стране обретало правовой и легитимный характер. Появилась новая конституция, закрепившая новое право на собственность. Разоблачениям преступлений бывшей партийной верхушки, осуждению целых периодов российской истории посвящали телепередачи и страницы газет. Очень часто, нацеливаясь в историю, подвергали шельмованию старшее поколение, попадали в своих отцов и дедов.
           За эту мнимую слепоту скоро пришлось расплачиваться потерей нравственных идеалов и духовности. Об этом вспомнили, когда снова потребовалось объединить общество перед угрозой потери национального суверенитета и растущей внешней опасности. Тогда снова заговорили о русских корнях и истоках патриотизма… 
           По правде говоря, Барков и многие близкие ему, давно не находили для себя объяснений происходящему. Получалось, что сравнительно небольшая группа людей, облаченных властью, активно навязывала свою волю всей остальной части населения страны. Активное меньшинство было всегда сильнее остальной пассивной и инертной массы. Спасители нации совсем не отличались особыми способностями или прозорливостью. В их среде тогда чаще преобладало стремление к разрушению старой государственной системы. На создание нового и конструктивного, у них уже не оставалось ни сил не времени. Иногда проявлялось откровенное желание отхватить кусок общественного пирога, не считаясь с национальными интересами. 
           Когда к людям пришло осознание новых перемен, то для многих этот поезд ушел уже безнадежно далеко. Что-то подобное уже случалось с Россией в начале XX века, но было и новое.
           Никогда еще ее граждане не оказывались разделенными в таких гигантских масштабах. Русский народ на этот раз пострадал больше других. В новых суверенных государствах, возникших на месте великой державы, русское население часто оказывалось на положении изгоев, лишенными своего права на родной язык и культуру.
           Как-то раз Барков, прощаясь со своей старшей сестрой, разорвал на две равные части выведенный из обращения российский банкнот в одну тысячу рублей. Они написали на них свои имена, и каждый взял по одной части. Если бы снова встретились, то сложили их вместе, в одно целое. Он и сам не понимал, почему это сделал. Наверное, из-за того, что выросшие когда-то в одной семье, они теперь все дальше отдалялись и скоро переставали понимать друг друга. Сестра уехала к себе в Украину. Больше друг друга они уже не видели…
           Он снова и снова задавал себе один вопрос: была ли нужна такая страшная цена для смены власти в стране? Рушились связи между людьми, семьи, десятилетиями налаженные производственные отношения. 
           Осенью 1993 года Барков на поезде возвращался из командировки на космодром. После железнодорожной станции Озинки пересекли границу с Казахстаном. Из динамиков привычно ворвались унылые мелодии вольного степного народа. За окном голая выжженная степь, маленькие глиняные домики и верблюды…
            Теперь следовало привыкать к новым правилам. На каждом полустанке беспрестанно подсаживали все новых пассажиров, словно купированный вагон стал общим. Обычно добродушные и приветливые, местные жители теперь стали другими. Они неожиданно разучились понимать его по-русски. Иногда вели себя по отношению к русским подчеркнуто неуважительно. Вроде показывали, что они здесь уже лишние. Военнослужащие российской армии, так те и вовсе, теперь - оккупанты.
             Было неприятно, но Барков понимал, что “Казахстан для казахов” – это только болезнь роста национального сознания молодого государства. Весенний росток среди тающего льда всегда чувствовал себя первым…
             В те годы численность коренного населения республики едва ли дотягивала до 40%. Пришло время и “казахизация” вызвала у многих некоренных народов Казахстана тревогу. Она стала реакцией на процесс стимулирования местными властями программы репатриантов оралманов- возвращенцев, этнических казахов. Начался усиленный отток всего русскоязычного населения из сел и городов, что еще больше усиливало напряжение в экономике.
            В дальнейшем процесс выезда из Казахстана только усилился, особенно из северных и северо-восточных районов страны. Для Казахстана это могло означать неизбежный возврат в далекое прошлое… 
            Тогда пассажиры поезда №7 Москва – Алматы (Алма-Ата) радовались знаменательному для них событию: введению национальной валюты – тенге. Всем это было еще в диковинку. Молодой человек ехал в галстуке, несмотря на жару. Он показывал соседям банкнот в пять тенге с портретом Курмангазы - народного музыканта-домбриста, композитора и участника национально-освободительного движения. Посмотрел его и сидевший рядом Барков, все заулыбались. Он тогда всех поздравил, действительно, здорово. Теперь у республики своя национальная валюта, на которую можно что-то купить или обменять на доллары. Можно уехать в далекую Америку и получить образование, чтобы  вернуться в Казахстан и стать настоящим бизнесменом.
            Этот молодой человек рассказывал о том, что тенге были в Золотой Орде. Именно туда входила раньше территория современного Казахстана. Такой была история его новой государственности, в которой уже не любили вспоминать, что тогдашняя столица республики, расположенная у подножья Заилийского Алатау, была основана русскими военными и носила название “Верный”…
              К тому времени некоторые офицеры на космодроме стали увольняться из армии, потянулись домой и гражданские специалисты. Куда угодно, лишь бы обратно на родину. Не хотелось чувствовать себя людьми второго сорта с неясной перспективой. Ситуация усложнялась тем, что дома уволенных в запас офицеров никто не ждал.
              - Мы вас туда не посылали, господа, - говорили им в военных комиссариатах.
              Приехавшие на родину, дома себя господами не чувствовали. В креслах военкомов теперь сидели совсем другие люди. Они не хотели, да и не могли отвечать за тех, кто однажды оказался в другом государстве. Офицеры понимали, что армию предали, как предавали уже не один раз русской истории… 
              Было бы ошибочным считать, что перемены в стране вызывали в офицерской среде только одну отрицательную реакцию. Вне всякого сомнения, кто-то ожидал такого исхода событий и был от них в выигрыше. Василий Деревянко  когда-то служил вместе с Барковым в одном полку. Вначале 90-х неожиданно оставил службу и ушел в строительный бизнес. Нашел дельных людей, организовал свое  предприятие. Начали делать промышленные теплицы по иностранной технологии. К началу третьего тысячелетия Деревянко уже входил в десятку самых успешных предпринимателей Краснодарского края. К слову говоря, он никогда не был сильно увлечен службой:
              - Стоило пять лет мучиться в училище, чтобы ровнять по ранжиру балбесов в армейских панамах или торчать сутками в караулах? Лучше сразу подать рапорт…
              Все же для большинства офицеров процесс увольнения оказался крайне болезненным. Потребовались еще годы, чтобы военные ученые и высококвалифицированные инженеры оказались востребованными в собственной стране.
            Проблемы на самом космодроме только нарастали. Скоро взбунтовались обеспечивающие воинские части гарнизона космодрома. Беспорядки могли легко переброситься на боевые стартовые площадки, и это грозило большой бедой. Поводом послужило непродуманное введение изменения сроков службы военнослужащим срочной службы.
          Первыми выступили военные строители, по большей части местные, выходцы из Казахстана. Говорили, что здесь не обошлось без участия представителей радикального крыла национальной организации “Азат”. До этого они уже отметились своими выступлениями за закрытие Семипалатинского ядерного полигона, космодрома Байконур и столкновениями с местным казачеством на севере республике.
           Бунтовщики совершили нападение на комендатуру строительного гарнизона. С собой брали все, что могло оказаться оружием: камни, прутья. Собравшаяся толпа выбила машиной ворота, там за стенами находился караул, оружие и боеприпасы. А еще там содержались военнослужащие, арестованные за воинские преступления. Их захотели освободить силой.
             Вся эта, стихийная, на первый взгляд, бунтующая масса оказалась неплохо организованной изнутри. Отказавшиеся подчиняться солдаты, даже попытались создать свой временный комитет. Тогда в стране многие вопросы решались на митингах. Солдаты хотели взять под свой контроль важнейшие объекты жизнеобеспечения: хлебозавод, ТЭЦ…    
             Барков видел, как солдаты свободно разгуливали по городу, толпами собирались на площади перед штабом. Еще недавно слаженные и организованные подразделения превратились в мало неуправляемую массу. По степени морального разложения призывной массы военнослужащих, все это сильно напоминало события февраля 1917 года. Все же до откровенных погромов, грабежа и насилия на объектах космодрома не дошло.
              На космодроме работа всех служб всегда была отлажена. Это даже, нечто большее, чем обычный воинский порядок. Байконур не мог иначе выполнять сложные задачи по подготовке и запуску космических кораблей и аппаратов. Как же было теперь скрестить все это с гневной, прокаленной болью солдатской толпой, харкающей языком улицы политические лозунги и больше не желавшей выполнять приказы своих командиров?
          Ужа с ежом не скрестишь. Так можно было нанести ущерб космодрому, общему делу. Приходилось терпеть, договариваться без нажима и постепенно налаживать порядок. Барков в числе других офицеров принимал участие в этой работе. Постепенно солдаты пошли на контакт, их уговорили и они вернулись в свои казармы. Спустя короткое время, всех подлежащих увольнению массово отправили домой.
         К тому времени в штабах соединений уже появились подготовленные офицеры специалисты по связям с общественностью и политическими партиями. Они-то и следили, чтобы военнослужащие не попадали под нежелательное влияние. В общем, это было желание отгородить армию от мятущихся, борющихся политических страстей и сосредоточить ее на патриотических символах. Это оказалось делом чрезвычайно трудным. Политика врывалась в работу воинских частей стихийно, ломала привычные схемы работы с людьми.
         Так приобретался первый серьезный опыт работы новых отделов воспитательной работы и помощников командиров, которые были введены взамен политических органов. Они были упразднены указом последнего президента СССР М.Горбачева 29 августа 1991 года…
          Наступавший 1994 год многие встречали в промерзших  квартирах, без воды и света, элементарно не хватало продуктов. Окна пустующих первых этажей во многих жилых домах стали закладывать кирпичом из-за непрекращающихся случаев хищения систем отопления. Пытались устраивать дежурства, задерживать мародеров… 
          Покрытые слоем инея стены квартиры и пустые полки в магазинах не радовали и Баркова. С этим еще можно было как-то мириться, так жили многие. Хуже, когда из строя выходили рабочие места, космическая техника. Возможностей для восстановления уже не оставалось. Это было самое сложное время для космодрома во всей его истории…
           Многим военнослужащим дома тогда было трудно встречаться взглядом со своими женами. В их глазах злость, боль и отчаянье. У многих из них такая же работа, да еще и забота о детях. Нужно было что-то делать…
           Снижались нормы довольствия и для личного состава срочной службы. В условиях бесконечного холода в казарменных помещениях это грозило большой бедой.
           Как-то вечером после службы Баков вернулся домой. Его отношения с женой к тому времени уже дали серьезную трещину. По сути, каждый из них вел свою молчаливую жизнь, стараясь соблюдать общие неписаные правила. Быстро сообразили скромный семейный ужин. Барков почти машинально включил приемник и сразу поймал трансляцию концерта фортепианной музыки из произведений Фредерика Шопена. Его передавали из Большого зала филармонии Санкт-Петербурга. Окинув взглядом промерзшее жилище, Барков предложил представить, что все они сейчас тоже оказались в Петербурге, на этом концерте. Там было тепло, светло от многочисленных люстр и блеска зеркал. Вот они, красиво одетые, зашли в буфет, выпили золотистого шампанского. Теперь им следовало поторопиться и занять свои места в зрительном зале. Тогда они действительно всей семьей расселись напротив закрытого теплым одеялом окна и слушали музыку.
           Каждый из них думал о своем. Барков искал что-то особое, неизменно увлекавшее его в этой музыке. Она уносила его туда, где он никогда не был. Польша, блистательная Речь Посполита, где местная элита когда-то разговаривала на русском языке, перестала существовать, как самостоятельное государство Европы. Восстание 1830 года еще породило какие-то робкие надежды, но было жестоко подавлено. Барков видел в этой удивительной музыке красоту польских пейзажей и скрытую скорбь, открывался особый внутренний мир великого композитора. Покинувший родину, Шопен навсегда оставил там свое сердце. Теперь и Барков думал о том, что его сердце неудержимо стремилось домой, в Россию…
           За ним украдкой наблюдала жена, Ирина. Если бы он всегда оставался таким, то их жизнь могла сложиться иначе. Он вечно находился на службе, в каком-то своем, незнакомом ей мире. Когда муж дома писал свои дневники, то к нему тоже нельзя было подступиться. Он становился недоступным, словно затянутый в парадный мундир знаменосец. Что-то передалось ему еще и от его родителей, с их генами, от дальних польских и западнославянских корней. Это проявлялось в небольших деталях: его умении носить военную форму, небрежно повязать платок или набросить шарф. Даже, когда он закуривал сигарету. Во всем этом чувствовался какой-то особый шик.
          У него в жизни все получалось. За что бы ни брался. Недурно играл в шахматы, пел в хоре, писал картины масляными красками…
           Он и старшего сына учил тому же. Даже водил его в ресторан, чтобы научить хорошим манерам. Уже в детском саду сын всегда уступал девочкам место и помогал одевать пальто. От того и первые романы у него случились очень рано. Что ни говори, а любит женская душа такое внимание…   
           Ирина давно чувствовала, что между ними становилось все больше холода. Где бродили мысли ее мужа сейчас? Ирине показалось, что Барков в этот момент находился где-то очень далеко…
           - Как это странно, быть рядом с ним и ощущать себя пустым местом…
           Как-то его близкий друг, майор Сотников, рассказал Ирине, что семья для Бракова всегда оставалась самым главным в жизни. Она для него была так же естественна, как дыхание. Что же делать, если глаз у него всегда загорался при виде красивой женщины. Только дальше легкого флирта этот огонь Баркова не заводил. Даже его, Сотникова, он учил всегда любить свою семью.
           Кто же из его близких друзей мог рассказать Ирине что-то другое? Барков действительно называл семью своей крепостью, но его при этом постоянно несло куда-то на улицу, к людям. Он просто заряжался от окружающих.
           Утром Барков вместе с Сотниковым договорились поехать за продуктами. Взяли для обмена имевшееся у них неиспользованное офицерское вещевое обмундирование. Хорошо брали технический спирт, остававшийся иногда после экономно проведенного регламента. Поехали на машине по местным поселкам и к вечеру следующего дня вернулись со здоровенной тушей неизвестного науке животного. Кажется, что это, все же, был баран. Дальше его следовало поделить поровну и переварить в тушенку. Жира в банках получилось много, но даже небольшая такая добавка заметно меняла рацион семьи к лучшему.
          Иногда перепадала и конина. Вначале к ней относились насторожено. Кому-то из офицерских жен она показалось похожей на человечину. Будто кто-то из них уже успел ее попробовать… По своему внешнему виду мясо действительно выглядело необычно, сухим и ярко красным, но после долгой варки превращалось в хороший пищевой продукт.
           Возникло новое для военного гарнизона явление. На пустыре неожиданно появился стихийный рынок. Продавали там, стоя рядами и выкладывали товар прямо на землю. Сюда привозили турецкую и китайскую одежду, импортное спиртное с яркими наклейками и многое другое. Все здесь стоило очень дорого и часто не по карману. Это была гарнизонная “барахолка”. Скоро она повсеместно превратилась в особую отличительную черту зарождающегося русского капитализма и никого больше не удивляла.
            Видеть российских офицеров в качестве уличных торговцев, все же, казалось непривычным. За это даже пытались наказывать в административном порядке. Это вам не Ближний Восток с их южными традициями. Правда, скоро перестали обращать внимание. Людям нужно было как-то жить…
            Самое главное решалось, конечно, не здесь, а на стартовых комплексах и технических позициях. Кто не искал себе причин для увольнения ехал туда, как заведенный однажды механизм.            
            Между тем количество отказов и аварий на технике все больше возрастало. Каждый новый пуск давалось ценой больших усилий. Причин было много. Обоснованно говорилось об общем снижение качества поступавших на летные испытания изделий, неполной укомплектованности  состава боевых расчетов. Все чаще срабатывал человеческий фактор: люди, их отношение к делу постепенно становились другими.
             В любом случае следовало проводить работу над ошибками. Иначе они повторялись снова и когда-нибудь могли привести к тяжелым и невосполнимым потерям.
             Иногда новые люди на космодроме находили весьма необычные подходы, вспоминая давно забытое старое.
             Баркова, как и многих других, долго учили быть атеистом, хотя где-то в самых недрах сознания ему всегда хотелось верить в бессмертие души или высший разум. Неверное, это передалось ему вместе с кровью и чертами национального характера.
             После долгих десятилетий воинствующего атеизма, наступило время возврата к религии. Как-то Барков оказался на представительном собрании командно-инженерного состава. Туда пригласили священника и тот два часа подряд, не отрываясь от текста, читал им лекцию по курсу богословия. Эту инициативу космодрома отметили на самом верху.
             Потом из помещения одного из магазинов в военном городке наскоро соорудили православный храм. Купола там не было, просто крест закрепили на крыше. Началось проведение религиозных служб. Мероприятие снова оценили положительно и предложили идти еще дальше.
             Перед запуском каждого космического корабля или аппарата священник обязательно освящал и кропил водой ракету на стартовом комплексе. Правда, после провала очередного запуска, от этой практики решили отказаться. Инженеры-испытатели на космодроме были ближе к Господу, чем их московские начальники, но верили только в свои особые приметы и суеверия. 
             Все это опять напоминало Баркову переломный период российской истории накануне октября 1917 года. Тогда на фронт вместо винтовок и патронов солдатам перед наступлением привозили иконы и новенькие молитвенники. В такой обстановке по неволе многим хотелось остаться атеистами…
             - Я совсем не против религии, - говорил по этому поводу майор Сотников, - Может быть, даже очень за. Только все это здесь отдает удивительной фальшью. Это, как на рояле, необходимо точно отыскать единственную клавишу, которая нужна для твоей мелодии…
             Подошло время, и Барков получил долгожданное назначение в один из НИИ Санкт-Петербурга. За его плечами осталось 20 лет проведенных на космодроме. Дорога к станции не была длинной, еще оставалось немного времени. Барков попросил водителя служебной машины остановиться за шлагбаумом КПП. Выйдя на дорогу, он поклонился Байконуру.
            В этом не было ни малейшей рисовки. Слишком многое теперь прочно связывало его с этим гарнизоном. Здесь навсегда осталась молодость. Пожалуй, самая лучшая часть его жизни. В ней было так много надежд, сбывшихся и оставшихся только мечтой… 

Фото из Интернета. Космодром, памятник Юрию Гагарину.
За ним на улице Мира, 12 дом автора...