История любви

Земфира Де Вирджилиис . фото.



Милый, ты сейчас идёшь по большой дороге, один, под луной. Теперь ты понимаешь, почему я тебя остановила на: любовь — Бог. Ведь это же, точно этими же словами, я тебе писала вчера ночью, перечти первую страницу письма.

Я тебя люблю.

Друг, не верь ни одному моему слову насчёт других. Это — последнее отчаяние во мне говорит. Я не могу тебя с другой, ты мне весь дорог, твои губы и руки так же, как твоя душа. О, ничему в тебе я не отдаю предпочтения: твоя усмешка, и твоя мысль, и твоя ласка, — всё это едино и неделимо, не дели. Не отдавай меня (себя) зря. Будь мой.

Беру твою чёрную головку в две руки. Мои глаза, мои ресницы, мои губы. (О, помню! Начало улыбки! Губы, чуть раздвинутые над блеском зубов: сейчас улыбнётесь: улыбаетесь!)

Друг, помни меня.

Я не хочу воспоминаний, не хочу памяти, вспоминать то же, что забывать, руку свою не помнят, она есть. Будь! Не отдавай меня без боя! Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем. Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу (не захочу, не смогу). Потому что то мне дать, что ты мне дал, мне никто не даст, а меньшего я не хочу. Потому что ты один такой.**

**Марина Цветаева. Письма к Константину Родзевичу.

Константин Болеславович Родзевич.
Во время гражданской войны сражался на стороне красных, в эмиграции был другом мужа Цветаевой Сергея Эфрона.
С Мариной Цветаевой Родзевич познакомился в Праге, весной 1923 года. Близкие отношения между ними — сентябрь-декабрь 1923-го.
Мария Сергеевна Булгакова жена Константина Родзевича с июня 1926 года, дочь религиозного священника и философа Сергея Николаевича Булгакова.


***

«Как живётся вам с простою
Женщиною? Без божеств?..»

Суббота, 22-го сентября 1923 г.

Цветаева Мой дорогой,

Исполняю не Вашу просьбу, а свою жажду: пишу Вам — и счастлива, что в этот час одна. (И вот, изнизу, вступительные аккорды часов: семь.) Семь часов. Оконная синь. Ваш обычный час. Вас не будет и я Вас не жду. Мне спокойно, я с Вами.

Вы сейчас сидите над какой-нибудь книгой — ах, все книги какие-нибудь, когда не можется их читать! — а Вам сейчас не можется, как будет ещё не-мочься много дней! — потому что Вам можется только ко мне, со мной. — Откуда я это знаю?

Я знаю многое, чего не знала вчера, и завтра узнаю многое, чего не знаю сегодня, я, в каком-то смысле im Werden*, — жаль, что такой короткий срок! Но не будем о сроках.

* в становлении (нем.)

Арлекин! — Тaк Вас окликаю. Первый Арлекин за жизнь, в которой не счесть — Пьеро! Я в первый раз люблю счастливого, и может быть в первый раз ищу счастья, а не потери, хочу взять, а не дать, быть, а не пропасть! Я в Вас чувствую силу, этого со мной никогда не было. Силу любить не всю меня — хаос! — а лучшую меня, главную меня. Я никогда не давала человеку права выбора: или всё — или ничего, но в этом всё — как в первозданном хаосе — столько, что немудрено, что человек пропадал в нём, терял себя и, в итоге, меня. Другой должен быть Богом, Бог свет отделил от тьмы, твердь от воды, «ветру положил вес и расположил воду по мере» (Библия, Книга Иова) — другой должен создавать нас из него же (о, не из себя!) и возможно это, конечно, только через любовь. Любовь: Бог. До Вас это у меня звучало: любовь: болезнь. Отсюда и наваждение, и очнуться, и разорванность, и после разорванности (дабы спастись от неё!) оторванность (моё отрешение).

Вы сделали надо мной чудо, я в первый раз ощутила единство неба и земли. О, землю я и до Вас любила: деревья! Всё любила, всё любить умела, кроме другого, живого. Другой это была стена, об которую я билась, я не умела с живым! Отсюда сознание: не-женщина, дух. Не жить — умереть. Вокзал.

Родзевич

Милый друг, Вы вернули меня к жизни, в которой я столько раз пыталась и всё-таки ни часу не сумела жить. Это была — чужая страна. О, я о Жизни говорю, с заглавной буквы, — не о той, петитом, которая нас сейчас разлучает! Я не о быте говорю, не о маленьких низостях и лицемериях, раньше я их ненавидела, теперь просто — не вижу, не хочу видеть. О, если бы Вы остались со мной Вы бы научили меня жить — даже в простом смысле слова: я уже две дороги знаю в Праге! (На вокзал и в костёл.) Друг, Вы поверили в меня, Вы сказали: «Вы всё можете», и я, наверное, всё могу. Вместо того, чтобы восхищаться моими земными недугами, Вы, отдавая полную дань иному во мне, сказали: «Ты ещё живёшь. Так нельзя», — и так действительно нельзя, потому что моё пресловутое «неумение жить» для меня — страдание. Другие поступали как эстеты: любовались, или как слабые: сочувствовали. Никто не пытался изменить. Обманывала моя сила в других мирах: сильный там, — слабый здесь. Люди поддерживали во мне мою раздвоенность. Это было жестоко. Нужно было или излечить — или убить. Вы меня просто полюбили.

Чуждость и рoдность. Родного не слушаешься, чужому не веришь. Родной: тот, кто одержим нашими слабостями. Чужой: тот, кто их не понимает. Вы, понимая, не одержимы, — Вы один мне могли помочь! (Пишу и улыбаюсь: Вы в роли врача души!.. Но Бог ходит разными путями!.. Ко мне, очевидно, иного не было.)

О, Господи, в этом-то и вся прелесть, вся странность нашей встречи: непредугаданность добычи. Всё равно, как если бы шахтёр искал железо и открыл золото! Что меня толкнуло к Вам? Очарование. То есть:

Jeder Goldschmuck und das Luftgewurze,
Das sich taubend in die Sinne streut…*

* Те драгоценности и ароматы,

Что одурманивают чувства (нем.)

Люблю Ваши глаза. («Я люблю свои глаза, когда они такие!» И собеседник, молча: «А они часто бывают такие?») Люблю Ваши руки, тонкие и чуть-холодные в руке. Внезапность Вашего волнения, непредугаданность Вашей усмешки. О, как Вы глубоко-правдивы! Как Вы, при всей Вашей изысканности — просты! Игрок, учащий меня человечности. О, мы с Вами, быть может, оба не были людьми до встречи! Я сказала Вам: есть — Душа, Вы сказали мне: есть — Жизнь.

Всё это, конечно, только начало. Я пишу Вам о своём хотении (решении) жить. Без Вас и вне Вас мне это не удастся. Жизнь я могу полюбить через Вас. Отпустите — опять уйду, только с ещё большей горечью. Вы мой первый и последний оплот (от сонмов!) Отойдёте — ринутся! Сонмы, сны, крылатые кони… И не только от сонмов — оплот: от бессонниц моих, всегда кончающихся чьими-то губами на губах.

Вы — моё спасение и от смерти и от жизни, Вы — Жизнь. (Господи, прости меня за это счастье!)

Воскресение, нет — уже понедельник! — З-ий ч. утра.

Милый, ты сейчас идёшь по большой дороге, один, под луной. Теперь ты понимаешь, почему я тебя остановила на: любовь — Бог. Ведь это же, точно этими же словами, я тебе писала вчера ночью, перечти первую страницу письма.

Я тебя люблю.

Друг, не верь ни одному моему слову насчёт других. Это — последнее отчаяние во мне говорит. Я не могу тебя с другой, ты мне весь дорог, твои губы и руки так же, как твоя душа. О, ничему в тебе я не отдаю предпочтения: твоя усмешка, и твоя мысль, и твоя ласка, — всё это едино и неделимо, не дели. Не отдавай меня (себя) зря. Будь мой.

Беру твою чёрную головку в две руки. Мои глаза, мои ресницы, мои губы. (О, помню! Начало улыбки! Губы, чуть раздвинутые над блеском зубов: сейчас улыбнётесь: улыбаетесь!)

Друг, помни меня.

Я не хочу воспоминаний, не хочу памяти, вспоминать то же, что забывать, руку свою не помнят, она есть. Будь! Не отдавай меня без боя! Не отдавай меня ночи, фонарям, мостам, прохожим, всему, всем. Я тебе буду верна. Потому что я никого другого не хочу, не могу (не захочу, не смогу). Потому что то мне дать, что ты мне дал, мне никто не даст, а меньшего я не хочу. Потому что ты один такой.

Мой Арлекин, мой Авантюрист, моя Ночь, моё счастье, моя страсть. Сейчас лягу и возьму тебя к себе. Сначала будет так: моя голова на твоём плече, ты что-то говоришь, смеёшься. Беру твою руку к губам — отнимаешь — не отнимаешь — твои губы на моих, глубокое прикосновение, проникновение — смех стих, слов нет — и ближе, и глубже, и жарче, и нежней — и совсем уже невыносимая нега, которую ты так прекрасно, так искусно длишь.

Прочти и вспомни. Закрой глаза и вспомни. Твоя рука на моей груди, — вспомни. Прикосновение губ к груди.

Друг, я вся твоя.

А потом будем смеяться и говорить и засыпать, и когда я ночью сквозь сон тебя поцелую, ты нежно и сразу потянешься ко мне, хотя и не откроешь глаз… М.

[Марина Цветаева. Письма к Константину Родзевичу. Письмо пятое (в сокращении)].

Полностью пятое письмо можно прочитать здесь, а остальные письма — на этой странице.

Константин Болеславович Родзевич родился 2.10.1895 г. в семье военного врача, бывший мичман Черноморского флота. Во время гражданской войны сражался на стороне красных, в эмиграции был другом С. Эфрона.

С Мариной Цветаевой Родзевич познакомился в Праге, весной 1923 года. Близкие отношения между ними — «любовь-боль» — это сентябрь-декабрь 1923-го.

С 1926 г. жил в Париже, воевал в Испании — с 1936 года участвовал в создании «Интернациональных бригад». Во время оккупации Франции принимал участие в движении Сопротивления. После войны занимался рисованием, скульптурой. В начале страницы вы видите портрет Марины Цветаевой, нарисованный К. Родзевичем в 1960-е годы. За свою долгую жизнь он был журналистом, переводчиком.

Прага Анна Саакянц, библиограф и исследователь творчества Марины Цветаевой, переписывалась с Константином Родзевичем. О «чешском периоде» жизни Цветаевой (август 1922 — октябрь 1925) можно прочитать в её книге — Саакянц А. А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество — на этой странице. А здесь очень много редких фотографий и иллюстраций.

Умер К. Б. Родзевич весной 1988 года под Парижем в доме для престарелых.

Мне кажется, не стоит соизмерять несоизмеримое — масштабы личностей Марины Цветаевой и Константина Родзевича. Каков бы ни был «Арлекин», каких бы поэтов ни предпочитал он, мерою ему будут стихотворения осени 1923 года, «Поэма Горы» и «Поэма Конца», написанные Цветаевой в 1924 году, и, конечно, «Попытка ревности».

Мерою К. Б. Родзевичу будут письма Марины, в том числе, «Пятое письмо» — «Песнь Песней», по выражению Анны Саакянц, которые он беспечно отдал в руки чуть ли не первому встречному, вызвавшемуся доставить их в Москву Ариадне Эфрон.

Судьбу не выбирают и не меняют по дороге. Судьба Марины Цветаевой — это Сергей Эфрон, который понимал её, как никто другой. Судьба Марины Цветаевой — это её дети, которые часто НЕ понимали.

«На днях у меня была прелестная встреча с женой героя поэм «Горы» и «Конца»… От неё я впервые узнала, что мама подарила её на свадьбу с «героем» — от руки написанную «Поэму горы»! Не ужас ли? И не прелесть ли? Вся мама — в этом ядовитом даре…», — напишет в своих воспоминаниях Ариадна Эфрон о встрече в 1963 году с «женщиной без шестых…».

[Мария Сергеевна Булгакова, первая жена Константина Родзевича, дочь религиозного священника и философа Сергея Николаевича Булгакова, вышедшая замуж за «Арлекина» в июне 1926 года].

Вряд ли Марина Цветаева видела перед собой соперницу. Думается, что и сам Родзевич напоминал ей уже не о «любви-боли», а о поэме, которая была «обязана» ему своим рождением.

Примерно о такой ситуации, как мне кажется, спустя полвека после Цветаевой написал Илья Сельвинский:

Ей ведь, упоённой, невдомёк,
Что она задумана природой
Лишь затем, чтобы войти в поэму!