Командировка в село

Я работаю журналистом в одной очень известной столичной газете. То есть работал. Работа эта доставляла  мне большое удовольствие – зарплата приличная и, самое главное, позволяла безнаказанно высмеивать  привычки, слабости  людей. Характер у меня такой, люблю ставить людей в неловкое положение, а потом смотреть, как они выкручиваются, краснеют, нервничают. Люблю, видите ли, и ничего с этим не поделаешь. А слухи, будто бы « из первых уст», только добавляют остроты в мои шедевры, извините, статьи, и после выхода особенно удачной работы шеф восхищённо разводит руками: «Апанди Магомедович, вы просто раздеваете людей своим острым пером!» Одним словом, работа была любимой. А почему была, я  сейчас расскажу. Всё началось с того, что в один прекрасный день вызывает  меня шеф в свой кабинет и говорит: «От наших читателей поступают письма о том, что мы мало интересуемся жизнью села. Надо бы удовлетворить желание наших селолюбов, тем более что президент объявил приоритетным направление сельского хозяйства. Я подумал и решил послать в сельскую глубинку тебя. Во-первых, ты давно не уходил в отпуск – подышишь горным воздухом, во-вторых, лучше других сможешь описать зелёную тоску сельской жизни. Да смотри, постарайся не деградировать полностью под влиянием аборигенов».
В результате этой беседы я на следующий день сидел в автобусе и ехал покорять горные вершины. На задних сиденьях вальяжно покачивались несколько студентов, которые возвращались в родные пенаты после жесточайшего сражения в виде летней сессии с единственной целью: пополнить карманы боеприпасами, т.е.  деньгами. А всю панораму спереди закрывали широкие спины двух матрон с не менее широкими сумками с ширпотребом для продажи в сёлах.
Равнинная часть дороги пролетела незаметно: под  мерное шуршание колёс  на асфальте я с интересом слушал разговоры сзади сидящих студентов, которые сводились всё время к одному -  кто из преподавателей сколько берёт ; и подслушивал сплетни впереди сидящих  бизнес леди, надеясь по приезде озадачить селян знанием их личной жизни.
После крутого поворота автобус вдруг резко пошёл вверх. Я озадаченно выглянул в окно. От открывшегося вида резко отпрянул и упал в проход между сиденьями, - показалось, что автобус сошёл с дороги и летит по склону горы наверх. Упал очень неудачно – на спину. Только уцепился за ручки сидений и приподнялся, как автобус тряхнуло с ужасной силой. Я резко взмыл вверх и приземлился уже на колени одной из представительниц  челночного бизнеса. При этом ноги мои каким-то образом умудрились вытянуться на коленях другой дамы. По ощущениям – я находился на пуховых подушках. Попытался пробормотать извинения и встать, но тут автобус  опять подпрыгнул и я снова полетел наверх. Я уже не слишком боялся упасть и уже более спокойно приземлился. На этот раз колени показались ещё более мягкими. Я протянул руку, чтобы опереться на колени и встать, но вдруг прямо над своим лицом увидел подбородок дамы и понял, что лежу не на коленях, а на необъятной груди этой милой женщины. Ей, видимо, не понравилось такое отношение к своей особе; она схватила огромными трудовыми ручищами меня за шиворот и кинула обратно в проход, наградив при этом нелестными эпитетами, оскорбившими мой слух и в которых присутствовали какой-то бычок и какие-то коровы.
Итак, я оказался в исходном положении. Очередной рывок автобуса отбросил меня назад – в объятия смеющихся студентов. Они спокойно встали – видимо привыкли к штормовой качке автобуса, и помогли повиснуть на перекладине под потолком автобуса. Один из них нашёл очки, потерянные мной во время полётов, и водрузил их на место. Лучше бы он этого не делал. Мой взгляд упёрся в стекло, и в следующий миг я начал кричать не переставая: автобус висел над пропастью и, казалось, уже сползал туда. Не помню, что я кричал, но, наверное, очень громко, потому что  автобус  резко остановился и мои ноги шмякнулись об стекло. При этом  одна нога высунулась  через  форточку  и с неё  слетел ботинок. В салон влетел перепуганный водитель и начал озираться по сторонам: «Что случилось? Кто кричал?». Меня покоробило замечание упитанной бизнесменки: «Да этот пижон городской по салону летает, порядочных женщин  щупает». Я задохнулся от возмущения: неужели  она  думает, что я захочу когда-нибудь её пощупать? Водитель вытащил мою ногу из окна, усадил на место и посоветовал не смотреть по сторонам. Всё это сопровождалось не совсем печатными, вернее, совсем нецензурными выражениями водителя и ухмылками бизнесменши. Я  мог, к сожалению, только кивать. Я чувствовал, что безвозвратно утрачиваю авторитетный, независимый вид журналиста приличной газеты.
Автобус  тронулся дальше. Некоторое время я честно старался  смотреть только под ноги, но скоро почувствовал, что желудок начинает  неприятно подкатывать к горлу, а голова становится невыносимо тяжёлой. Я с усилием поднял голову и вдруг с ужасом почувствовал, что рот против воли широко открывается и всё содержимое желудка начинает фонтаном обрызгивать мелированные пряди впереди сидящей бизнес -леди. В память врезались именно эти жёлто-коричневые полосы волос. Автобус снова остановился. На этот раз от поросячьего визга обладательницы модных прядей. Не буду описывать, что последовало за этим. Ваш слух могут не вынести выражения, прозвучавшие из уст вроде бы культурной женщины, время от времени сменяющиеся визгом, пока я поливал ей голову газированной водой (другой не было), тщетно пытаясь смыть результаты своего пищеварения.
Меня пересадили в другой ряд. С натужным рёвом наш транспорт поднимался всё выше и выше. Въехал на самую вершину горы и вдруг ухнул вниз. Страшная мысль пронзила голову: мы летим в пропасть. Надо срочно разбить окно и выпрыгнуть, пока не долетели до дна. Схватил сумку и грохнул ею об стекло. Стекло не разбилось. Удары головой, руками, ногами тоже не принесли результатов. Оставался один выход – как-нибудь выползти через форточку, что я и стал делать. Автобус бесшумно летел вниз. Я заорал и стал неистово извиваться, пытаясь просунуть свои показавшиеся теперь богатырскими плечи через форточку. Но тут кто-то с силой дёрнул меня за ноги. Я подумал, что другие пассажиры пытаются отпихнуть меня от спасительного окошка, чтобы вылезти самим, и изо всех сил стал лягаться, освобождая ноги. В бескомпромиссной борьбе за жизнь я не заметил, как автобус остановился. Решающим рывком высунулся из окна по пояс и только тогда увидел, что колёса автобуса не вращаются и мы стоим на месте.
Нормальным путём, т.е. через дверь, из салона вышли все пассажиры и остановились передо мной. Студенты схватили меня за плечи и вывалили наружу. От всего пережитого я не устоял на ногах и упал на землю. Водитель  опустился передо мной на колени и громко, как глухому, прокричал на ухо: «Скажи мне, ради бога, зачем ты это сделал? Или ты ненормальный, или хочешь посадить меня в  тюрьму». Я попытался объяснить, зачем, но из горла прорвался только какой-то странный звук. Водитель обратился к пассажирам: «С меня хватит! Пусть добирается  как хочет. Я не обязан возить сумасшедших.»  «Да он долетит раньше нас. Вон как по автобусу летал,»- подала голос  мадам, которую я, пардон, искупал в газировке и не только в этом. Если честно, у меня не было никакого желания возвращаться в автобус, поэтому с  лёгкостью смирился с их решением. Напоследок один из студентов прокричал из окна: «Шире шаг, старина! Осталось не так уж много.»
Так я остался  на горной дороге один. Перекинул сумку через плечо, глубоко вдохнул свежий воздух, бодро шагнул вперёд и … левую ногу что-то укололо. С ужасным предчувствием опустил глаза и убедился, что на одной ноге всего лишь носок. Ботинок с левой ноги лежал где-то на дне ущелья.
Лето. Жара. Вокруг горы, горы и ещё раз горы. И ни одной живой души вокруг, только удаляющийся  автобус  вдалеке. И я на дороге. Уставший, потерянный и с одним ботинком на  две ноги. Я обессилено опустился прямо в золотистую пыль и закрыл глаза. Вспомнились слова шефа об отпуске и в таком положении они показались мне до того издевательскими,что из глаз сами закапали слезы, а из горла начали рваться судорожные рыдания.
Чей-то громкий возглас заставил меня прервать столь грустное занятие и поднять голову. Прямо надо мной возвышалась дородная женщина  в узорчатом платке и в платье – в балахоне, именуемым в народе « губденским». «Вай-вай-вай! –причитала она .-Кто у тебя умер, дорогой ! Да чтоб сердце твоего врага лопнуло ! Да чтоб меня  на Курбан-байрам зарезали для тебя!Поделись, дорогой , в чем твоя беда !»
Эти громкие причитания сопровождались хлопаньем ладоней обеих рук об колени ,об бедра, об  живот , об голову, приседаниями, беготней вокруг меня. В конце  концов она напугала таким способом выражения сочувствия меня до такой степени, что я, лишь бы ее успокоить, рассказал  обо всех своих злоключениях.  В течение всего этого представления беспрерывно орал ее ишак, до ушей груженный поклажей. Наконец они оба успокоились, задумчиво постояли около меня, поглядывая друг на друга, а потом ишак пошевелил ушами  и обнажил зубы , а его хозяйка озвучила их решение : « Возьмем тебя с нами , только с условием : так как на спине тебя тащить мы не собираемся , ты купишь у меня калоши, последняя пара осталась – в соседнем селе всё расхватали. Лёгкие, удобные. Купи». Пришлось доставать командировочные. Простые резиновые галоши оказались очень тесными, но Мунай, так звали мою спутницу, проворно натянула их мне на ноги, словно опытный хирург, натягивающий резиновые перчатки. И как руки сквозь перчатки, через резину галош виднелся каждый изгиб пальцев ног. На каждом шагу ноги словно пронзали тысячи иголок. В конце концов я решил, что босиком идти будет легче, украдкой снял и выбросил галоши. С первых же шагов Мунай завела со мной разговор: «Валлах, сколько лет живу на свете, не слышала, чтоб мужчина плакал. Смотри, ты у нас в селе не проговорись, что сидел и плакал на дороге. У  нас это считается большим позором, кумушки наши засмеют, будь они не ладны. А я не хочу, чтобы мой кунак был посмешищем. За меня не беспокойся – буду молчать. Ты только купи у меня что-нибудь, а то из-за тебя, чувствую, моя торговля остановится на некоторое время. Ну, ты понимаешь. Мы, женщины, или говорим всё подряд – что в дороге случилось, что видели, или не говорим вовсе. Так что, мне придётся молчать некоторое время, а какая торговля с закрытым ртом? Скоро стемнеет, а в горах вечером прохладно. Так у меня кофта мужская есть – тёплая, красивая, удобная». Я понял, что это цена её молчания и безропотно достал деньги. Но шантаж на этом не закончился. По мере продвижения вперёд все деньги из моего кармана перекочевали в её кошелёк.  Ради  бога, я человек не жадный и деньги отдал бы просто так, лишь бы довела меня до ближайшего населённого пункта. Но  у Мунай оказались своеобразные моральные принципы, поэтому всё, что  покупал, должен был или надеть на себя или просто тащить на спине. В результате ослик с наполовину облегчившейся ношей весело затрусил по дороге, а я всё ниже и ниже сгибался под тяжестью шалей, платков, свитеров и даже маек, надетых и обмотанных вокруг меня, проклиная китайскую промышленность и азербайджанских предпринимателей. Ноги мои теперь не чувствовали ни один камешек: отсутствие моей обуви также обернулось для Мунай выгодой. Она с удовольствием продала мне все свои носки, а их оказалось немало. Дорогой эта благородная женщина разговорила меня. Её искусству вытягивать из человека информацию позавидовал бы любой журналист, и вскоре она знала обо мне всё, что я знал сам.
Все дорожные передряги наряду с китайским ширпотребом довели меня до изнеможения. Ноги мои постепенно стали ватными, передвигаться с каждым шагом становилось всё тяжелее и тяжелее. Мунай и её ослик бодро шагали впереди. Раскачивающийся из стороны в сторону хвост осла навёл меня на некую мысль. В следующий миг я обеими руками за него и расслабленно повис всем телом. Но осёл оказался под стать своей хозяйке: бескорыстная помощь не входила в его планы. Он громко заорал и, взмахнув задними ногами, очень больно приложил меня копытами по лбу. Ослу такое наказание показалось недостаточным. Он ухватился жёлтыми клыками за одежду и принялся неистово потрошить меня, разрывая только что приобретённый у его же хозяйки товар на куски. Так продолжалось несколько минут, которые показались мне вечностью. Не знаю, что явилось более веской причиной для моего  спасения, - моя жизнь или разлетающийся на куски ширпотреб, но Мунай всё-таки вызволила меня из зубов этого «Джека Потрошителя» в шкуре осла. Наверное,  ширпотреб, потому что осёл получил выговор только за это: «Чтоб ты околел, негодник! Какой товар испортил». Но снять эти тряпки мне не разрешили, оказалось, что их можно аккуратно зашить.
До селения Ашты, куда лежал наш путь, мы дошли к вечеру. Сумерки в горах длились всего несколько мгновений, после чего с высоких гор в долину, где лежало село, резко опустилась тёмная ночь. На подходах к селу темноту ночи прорезало высокое пламя костра. Моя спутница вдруг повеселела и заторопилась. Чем ближе подходили к костру, тем явственнее слышалась музыка, если можно назвать музыкой грохот барабана и дикий вой аккордеона. Костёр окружила толпа людей, которые хлопали в такт музыке. Десяток людей танцевали вокруг огня. Мунай богатырскими плечами легко раздвинула толпу, подтащила меня поближе и крикнула: «Эй, чанкури, окажи уважение гостю!» Ко мне подбежал молодой человек с длинной увесистой палкой в руке и одним ударом вытолкнул меня прямо в круг, поближе к центру. Все танцующие остановились, встали вокруг и принялись хлопать, свистеть, кричать. Я в недоумении уставился на них, не понимая, чего они хотят от меня. Человек, которого называли чанкури, подошёл и объяснил, что я должен станцевать вокруг костра. Я совершенно не понимал, что происходит вокруг. В сознании  вырисовывались картины одна страшнее другой: то костёр представлялся мне жертвенным огнём, а в роли жертвы видел себя; то люди казались дикарями-каннибалами, забавляющимися со своим будущим ужином, т.е. со мной. Краски сгущали их крики и ритмичное хлопанье. Я остолбенело смотрел на дикие лица, но вдруг закружился вокруг огня, забыв обо всём: выкатившиеся из костра угольки прожгли мои многочисленные носки. Вот так, против своей воли я побежал вокруг костра под вой аккордеона и ритмичное хлопанье дикарей 21 века, которые тесным кольцом  обступили огонь, не оставив ни единого шанса выскользнуть. Следом летели крики: «Вот джигит! Вот молодец!» Похожим на джигита меня, скорей всего, делали шали и платки, купленные у Мунай, которые взвивались и опадали за спиной как полы бурки за плечами джигита. Мой дикий танец закончился так же трагически, как и начался: обрывки тканей за моей спиной вдруг загорелись. Я с диким рёвом бросился в самую гущу людей. Меня повалили на землю и принялись окатывать водой из вёдер. Смотря на то, как быстро появилась вода, это был, видимо, не первый случай, когда танцующий загорался и воду держали на всякий случай.
Обессиленного, промокшего до нитки, утратившего не только душевное равновесие, но и человеческий облик, потому что  я непрерывно выл, а из глаз катились слёзы, меня перетащили в какой-то дом, где наконец-то остался один в чистой постели.
Утром мои страдания получили развитие. Всё началось с завтрака. Мунай, которая оказалась гостеприимной хозяйкой, подкладывала мне в тарелку куски горячего чуду, когда дверь отворилась и вошла женщина с увесистым кульком в руке. Поздоровавшись, она подошла к столу и начала выкладывать из полиэтиленового пакета сухое мясо, сыр, горскую колбасу, масло: «Это для твоего гостя я принесла, дорогая Мунай, а то натерпелся в дороге, бедный. Надо же, довели мужчину до слёз…», - и начала перечислять все мои злоключения во всех подробностях. За ней в комнату вошла ещё одна женщина, за ней другая, потом  ещё и ещё…. Все они выкладывали на стол что-нибудь и обязательно, смакуя, пересказывали мне мою историю, после чего усаживались в комнате и начинали перешёптываться, с интересом на меня поглядывая. Это продолжалось бесконечно долго. Перед глазами плыла комната, ухмыляющиеся очертания лиц, самодовольная улыбка Мунай, которая здесь была персоной первой важности, потому что за подробностями обращались к ней. Что касается меня, то я был просто предметом изучения, любопытства. Мне не разрешали не только вставить слово, но даже пошевелиться. Стоило мне приподнять над столом руку, как одновременно несколько женщин подбегали и начинали  наперебой спрашивать, что мне нужно, где болит, не подать ли воды. Через полтора часа на столе выросла огромная куча всякой еды, комната битком набилась женщинами всех возрастов, а мой мозг сверлила одна мысль: «О боже! Помоги мне уехать отсюда!» Всё вдруг стало глубоко безразлично: и выговор за невыполненную работу, и потерянный журналистский авторитет, и статья о сельской жизни, которую я никогда не напишу. У меня осталось только огромное желание поскорее  доехать до города и окунуться в безразличие горожан.
В  очередной раз отворилась дверь. Я со страхом посмотрел на вошедшего мужчину, подумав, что теперь мужики продолжат этот кошмар. Но он громко, пытаясь перекричать женщин, обратился ко мне: «Я еду в город. Если хочешь, могу подвезти». Я хотел крикнуть: «Конечно, еду!», но из горла вышел лишь какой-то писк. В комнате началось что-то невообразимое. Все загалдели, закричали, засуетились. Из всего этого понятно было только одно – мужчина не имеет никакого права забирать драгоценного гостя. Тот отмахнулся от них рукой и уже хотел выйти, но тут голос вдруг вернулся ко мне: «Еду! Еду! Забери меня отсюда! Еду!» Я вскочил и побежал за ним. Не помню, как доехали до города, не помню, как добирался до дома. 
Вот так закончилась моя журналистская карьера, потому что после этого я панически стал бояться расспросов, даже если они исходили от меня. А шеф мой иногда захаживает ко мне. Он уже давно оставил попытки уговорить меня рассказать о поездке в село, просит только вернуться на работу.