Охотничек

    Зима. Засыпало снегом времени Новый год и Рождественские каникулы. Усталый и опухший от продолжительных праздников народ нехотя выполз на работу, ругая и праздники, и работу, а до кучи и придумавшее всё это безобразие правительство. Но что тут можно сделать?  А ничего… Если уберут праздники, то будут ругать за беспросветную жизнь, в которой только работа, а если добавят ещё пару дней к каникулам, то будут ругать за то, что с этими длинными выходными и зарабатывать некогда. Короче, будут ругать всегда – это уже прочно вошло в привычку.
    Андрюха страсть как не любил выходить на работу после праздников. В эти первые дни очередь в его кабинет увеличивалась в разы. Народ у нас и так в большинстве своём безбашенный, а от безделья и под хмельком чего только не удумает. Но!.. Его Величество Случай приносит чек – примите, распишитесь и к доктору, расплачиваться. Да, я забыл сказать, что Андрюха был доктором, хирургом и, к слову сказать, врачом от Бога. До недавнего времени даже преподавал, учил врачей уму разуму в МАПО, но как человек прямой, не ужился с новым руководством кафедры, и, хлопнув дверью, ушёл в обычную районную поликлинику. Как выдержала дверь, я не знаю, да и выдержала ли… Андрюха был ростом под сто девяносто пять, веса соответствующего, а за его ладонью можно было спрятать не только лицо, но и вполне раскормленную репу.
    Промаявшись с больными четыре дня, надышавшись перегаром от ещё не совсем трезвых адреналинщиков, Андрюха понял, что начинает звереть. И тут вечером позвонил Колян, который по обыкновению брал короткий отпуск, полагавшийся ему за вредные условия пролетарского труда, сразу после новогодних праздников.
 – У меня вредность не только внутри, но и снаружи, – говаривал Колян.
    Как всегда он сидел на даче в новгородской деревне, выгуливал на охоте организм, попивал самогоночку, которую вдохновенно готовил его отец и дрых до полудня, пытаясь отоспаться за бессонные рабочие ночи.
 –  Привет, кляча! Всё больных к моргу готовишь? – захрипел в трубке знакомый голос.
 –  Не канючь, тебя без очереди пропущу, как старого друга, – отпарировал Андрюха, –
Как там охота? Ещё не всех зайцев пожрал?
 –  Какая охота, братишка? Снега по пуп, даже на лыжах проваливаешься, однако зайца много. Заборы замело, так они в сады такие тропы натоптали – ого-го. Приезжай, засидим ушастого…
 – Без вопросов! – загорелся Андрюха, – в пятницу после приёма сразу к тебе рвану!
 – Давай, давай, только не обожрись по приезду, – хмыкнул Колян и рубанул вызов.
 – Ну, ты и жопа, – улыбаясь, подумал Андрюха и пошёл собирать вещи.
   
    Колян с Андрюхой дружили с детства, сколько себя помнили. Это дружба выросла и окрепла обильно удобренная детскими слезами, соплями и юшкой, сплелась шрамами, которые ещё не совсем разгладило время. Это была не та дружба, которая питается взаимной выгодой, и не та, что засыпает от звонка до звонка со слюнявыми поздравлениями. Эта была та невидимая обычному глазу дружба, что первой подставляет плечо, если ты покачнулся, первой протягивает руку, если ты упал, вскакивает по тревоге в любое время дня и ночи, если тебе нужна помощь.
    Они жили в одном доме, ходили в один садик, их родители работали перекрёстно вместе – мать Коляна работала на одном заводе с отцом Андрюхи, а отец в одном КБ с Андрюхиной матерью. И забирал их вечером тот из родителей, кто сумел прийти с работы вовремя. С этого всё и началось. 
    Колян был мальцом худым и болезным, ел плохо в отличие от Андрюхи, который с детства был крепко сбитым и высоким пацанёнком, явно выбивавшимся из ватаги сверстников. Так вот, мать Коляна, частенько звала Андрюху на обед, так сказать для визуально-воспитательного воздействия на своё неразумное чадо. Пока Колян размазывал еду по тарелке, Андрюха метелил за обе щеки под похвалу Колькиной матери. К концу обеда Коляна уже распирало от злости и, стоило им выйти на улицу, злость сразу плавно перетекала в кулак, который безошибочно находил довольную Андрюшкину физиономию. Но за Андрюхой не заржавеет – и понеслось… Годы годами, а подколоть хавкой – святое…
    Потом, перед школой, Коляну удалили гланды, раньше это считалось нормой, болезни канули в прошлое, он за год здорово вытянулся, окреп, но если и не догнал Андрюху, то подобрался совсем близко. Старшие пацаны стали их брать вратарями, естественно в разные команды. Почему-то стоять в воротах  тогда считалось не престижным, но быть воротчиком у старших – круто, да и защита в их лице появилась, которая в школе иногда была совсем не лишней. Однако покоя это не принесло. Спорные моменты частенько заканчивались потасовками, вот и выходил вратарь на вратаря. Но не дай Бог, кому-то тронуть Коляна – тут же подтягивался Андрюха, и наоборот. А с двумя даже ребята постарше связываться не хотели, особенно после того, как эти два дружка наваляли одному переростку с соседнего двора, что сразу опустило его далеко вниз в дворовой иерархии.
    Волею судьбы они оказались в разных школах, в разных институтах, как говорится – жизнь развела пути, однако не дружбу – шли по жизни не рядом, но вместе. Да что говорить, даже их жёны потом тоже сдружились.

    В пятницу, как всегда промаявшись без сна большую часть ночи, Колян проснулся где-то в районе двенадцати. Набив утробу обильным завтраком, матери почему-то всегда считают сыновей вечно голодными, он натянул валенки, старый пуховик и отправился прочёсывать деревню, вернее её сады и огороды. Нужно было найти свежие тропы на заячьи жировки. Снега много, снег плотный, заборы утонули, и вот они яблоневые веточки, как на подносе. Когда-то деревня была большой, теперь она оживает только летом, правда ещё на длинных зимних праздниках приезжает городской народ покуролесить на природе. Заброшенных домов много, а полуразвалившихся сарайчиков да дровяников и того больше. Заприметил Колян свежую жировку, одна яблоня уже хорошо покоцана, а две только начаты.
  – След спокойный, снег утоптан, катышки заячьи не присыпаны, а пороша вчера днем была, значит ночная жировочка, значит сюда и придут родимые для начала, догрызть недогрызанное, а мы их и ага, – нашёптывал себе под нос Колян, – А вот и дровяник, пусть скособочен, зато не дует. Оба на! И стул старый валяется. Блин, спинка сломана, один фиг, комфорт по высшему классу. Сюда Андрюху и посажу зайцев дожидаться.
    А между тем, январский день пылал белой искрящейся чистотой, слепил белым негреющим солнцем, выбеливал морозом щёки и нос. Порывистый ветер так и норовил дать волшебного пенделя и выдуть из души всё наносное, пафосное и совсем ненужное по жизни, но такое привычное и вросшее в сознание. Обжигая горло Колян пил этот хмельной кислородный коктейль раздувшимися лёгкими, ноги продавливали хрупкую корочку наста и вязли в снегу, а мышцы упрямо просили: – Ещё глоток, ещё, ну ещё…
Перед самым домом налетели обнаглевшие синицы, выпрашивая семечек.
 – Ну, батя, ты их и раскормил, – подумал Колян, – скоро размером с дрозда будут.
Отца синицы совсем не боялись и брали семечки с ладони, как ручные. Но если утром их не покормить, то они начинают садиться на окна и упрямо долбить клювами по стеклу, как бы говоря: – Эй, вы там про нас не забыли?               

    Андрюха прикатил, когда солнце уже скатывалось за горизонт с ледяного зимнего неба, а длинные тени от деревьев переплелись в объятиях. Из кустов крадучись выползли ранние сумерки, слизывая синие искорки с погрустневшего снега. Ветер, как назло, не утихал. Ну и пусть ерепениться, чем он громче, тем нас хуже слышно.
   До выхода оставалось ещё часа четыре. Уселись за стол. Батя выкатил свою фирменную. Первая – за приезд, вторая – за встречу, третья – за тех кто в море и в сапогах… Захрустела квашенная капустка, зачавкали солёные грибочки, растормошила ноздри ароматом настоящая уха. Нет, не какой-то там рыбный супчик, а именно уха. Её на даче традиционно готовили на костре и зимой и летом. Сначала часа два вываривали мелочёвку и щучьи головы, а потом слитый бульон уже заправляли, не забыв кинуть в конце горящий уголёк и плеснуть водки. Вот и сейчас уха получилась ядрёной – лук хрустел на зубах, перец драл горло, губы слипались, огромные куски щуки истекали соком. Ели молча, дружно гремя ложками. При такой трапезе болтовня ни к чему. Потом подоспел самовар, источая нежный смоляной аромат, забулькал чаёк, и душа растеклась в неге и блаженстве.
    А попробуй-ка выпить три-четыре стакана чая из обычного чайника? И лопнешь, и избегаешься до ветру. А вот из настоящего самовара – легко и без последствий. 
    Завязалась беседа, плавно перетекая из настоящего в прошлое и обратно. Хорошо, когда есть, что вспомнить, но самое главное – это когда есть с кем вспомнить. Ну, расскажешь ты что-нибудь кому-нибудь, ну, может, выслушают вежливо, покивают… А тут сразу и наперебой: – А помнишь?.. А помнишь?.. А про это вспомнил?.. – и эмоции, и чувства, и ты уже там, в прошлом, в котором опять кипит жизнь…
    Так и проболтали до выхода. Потом вскинулись, быстро собрались, патронташи на пузо, под куртки, чтобы кожа не дубела, похватали ружья и вперёд. Благо не в лес и собой ничего тащить не надо. Есть зимой святая заповедь – идёшь на день, бери на три. Зима не лето – не дай Бог, что случится… Проскрипела дверь, выплюнув в темноту сгусток жёлтого света. Мороз вцепился в щёки и нос, наверное, попугать решил по глупости. Заохал под ногами осипшим голосом снег. Проколотое звёздами небо и жёлто-красный надрез месяца давали достаточно света, чтобы идти без фонариков, да и дорогу в деревне укатали за праздники. Шли не торопясь, чтобы не вспотеть, а то потом долго не просидишь, сразу спину прихватит. Ручками ножками не похлопаешь, не потопаешь, заяц чуткий, его любой звук спугнёт. Потихоньку дошли до окраины. Колян усадил Андрюху в дровяник.
 – Смотри, какое райское местечко я тебе надыбал! Заяц под яблоню придёт, сразу не бей, пусть осмотрится. А как потянется за веткой, так и лупи, тут метров двадцать, не промахнёшься… И не копошись, спугнёшь!
 – Да ладно, не гунди, я не пионэр, справлюсь! А ты сам-то где будешь?
 –  Я вон за тем домом стану. Там тоже тропа есть, но старая. Однако луг видно и не дует. Ну, будь здоров и не кашляй! Блин, и я это доктору говорю… Ни пуха!
 –  И тебе того же, – сказал Андрюха, приноравливаясь к месту. Нужно устаканиться сразу, потом не поскрипишь.
    Мороз крепчал. Ветер, побубнив ещё с полчаса, успокоился и завалился спать. Повисла гулкая, ещё никем не потревоженная тишина. Колян прислушался, Андрюха сидел тихо, как  мышь.
 –  Молодец! – подумал Колян, – стойкий оловянный солдатик.
Откинувшись на бревенчатую стенку дома, Колян стал смотреть на звёзды. Взгляд провалился в бесконечность пространства, мысли поплыли, веки отяжелели.
Вдруг что-то острое и горячее кольнуло в грудь, шибануло в голову. Инстинкт? Чуйка?
Только сонное состояние вмиг смело, слух обострился, зрачок вытеснил радужку, впитывая неяркие ночные краски. В деревню прокрадывалась лиса. Пару шагов и остановится, держа на весу переднюю лапу, ещё пару шагов, опять остановится, вытянется вперёд, поводит мордой, принюхается и ещё пару шагов. Осторожная…
 – Беру! – решил Колян, осторожно поднимая ружьё. Прислонившись к углу дома, он ждал, когда рыжая плутовка подойдёт поближе.
  –  Чуток… Ну, ещё чуток… Ещё, – мысленно шептал Колян, – Всё, пора!
Прислонившись щекой к прикладу, он прицелился. Палец ощутил холодную упругость спускового крючка. Вот он момент истины, награда за терпение, апофеоз охоты.
    Вдруг: – Бах! Ба-бах! Бах! – загрохотали выстрелы. Лиса вскинулась и, как реактивная, бросилась к кустам на опушке.
 – У, чёрт! – выругался Колян, – Вот блин! Нет бы секундой позже!..
В сердцах сплюнув, он потопал напрямки к дровянику, в котором сидел Андрюха. За дровяником была какая-то непонятное суета, слышалось невнятное бормотание.
 – Наверное, зайчика взял, а то и двух, – решил Колян, – Вон какую канонаду устроил!
Метрах в пяти от сарайки нервно перетаптывался Андрюха. Колян почуял недоброе.
 – Ну, что? Взял? – спросил он.
 – Да они… вон туда… а я по ним… а они, – замямлил Андрюха, – а я сюда…
 – Что ты мне песни поёшь «я, ты, он, она вместе дружная страна»? Взял или нет? – вскипел Колян, подумав об удравшей лисе.
 – Ну, не взял! Ушли!
 – Покайся, отрок! Убивать не буду, хотя лису из-за тебя профукал!
И Андрюха стал каяться, а дело было так: вначале он терпеливо ждал, буравя взглядом темноту, потом пригрелся, потом поставил ружьё, потом прислонил голову к поленнице, а потом, когда открыл глаза, ещё не осознав сон это или нет, увидел две пары ушей торчащие из-за сугроба у яблони. Зайцы преспокойно жрали ветки, забив на охотника. Андрюха вскочил, громыхнув, схватил ружьё, но было поздно – зайцы длинными прыжками уходили к кустам около речки. От отчаянья и полной безнадёги Андрюха стал палить вдогон, в душе понимая всю бесполезность этой затеи.
 – Пошли, – сказал расстроенный Колян, – сегодня ловить больше не фиг, – и, хмыкнув, добавил, – хорошо хоть сам за ними рысью не рванул, охотничек, твою мать!
Вконец убитый Андрюха, закинув за плечо уже абсолютно ненужное ружьё, вяло потащился к дому.
 – Давай, шевели копытами! Сейчас придём, я егерю позвоню, может, завтра с собачками сходим, глядишь чего и обломится.
    Уже сидя дома, прогреваясь самогонкой и чаем, Андрюха всё тряс головой, удивляясь, как же он мог так опростоволоситься. А ночью ему снился один и тот же жуткий сон, как будто зайцы бегают вокруг него и смеются, он по ним стреляет и никак не может попасть, а потом в бессильной злобе бежит за ними, подает в глубокий снег и начинает задыхаться. Он просыпался, ворочался, снова засыпал, а к нему опять приходили эти издевательские зайцы.
    На следующий день, ещё затемно, его разбудил Колян. Они пошли в лес и всё-таки добыли зайца. Однако, это уже совсем другая история…