Кесарь должен уйти

Он ужасно нервничал, хотя дело, которое ему предстояло, было ему ведомо и, более того, по прошествии многих веков стало приносить ему, если не приятность, то, по крайней мере, облегчение, будто острым мечом, он отсекает у себя смердящий орган.
«Также деревенские жители, беспрестанно убивая домашнюю живность, ради собственного живота, привыкают к смертоубийству. И уже не задумываются, что их жертве в этот момент больно и гнетуще тяжело лишаться жизни. Очевидно, потому из селян получаются бравые, исполнительные вояки, убийство для них - это обыденная, каждодневная работа. Да и умирают они очень легко и незатейливо, без всяческих колебаний и сожалений. Смерть для селян - это обыкновенный физиологический процесс, а не переход от земной жизни к духовной, то есть загробной...» - думал Марк Юний, пытаясь таким образом убежать тяжелых и горестных мыслей.
Легат нервничал, будто лицедей в ожидании выхода на сцену. Незаметно поправив спрятанный под туникой кинжал, он усмехнулся: «Знал бы мой давний товарищ, что ожидает его в ближайшие несколько минут….
А впрочем, его час пробил, и он должен достойно уйти в прошлое, освободив дорогу воследыдущим. И я, как сотни раз до этого, просто обязан ему помочь совершить этот достойный всяческого уважения поступок.
Да, нелегко умирать тем, для кого смерть не более, чем промежуточный финиш, обещающий ближайший старт очередного забега по бесконечному кругу многолюдного стадиона. Но кесарь, вне всяких сомнений стоит, над этой цикличной суетностью.
Я, разуметься, без всяких прекословий и колебаний должен сделать свое дело, но чем чаще я совершаю Божие предписание, тем больше я сомневаюсь в его разумности и необходимости.
Что с того, что заурядные жители этой заурядной планетки, обретающейся на захудалой окраине ординарной Галактики, в очередной раз, убедятся в величии погибшего, в очередной раз, умоются горькими слезами, оплакивая Великого Сына Земли?
Все равно, по прошествии определенного временного промежутка, его легко забудут. Печаль улетучится, и кровь, пролитая мной, будет смыта половой тряпкой, чьими-то натруженными руками, привыкшими к любой грязной поденной работе…»
Повсюду за дверьми, за портьерами в соседних комнатах спрятались, будто комары по щелям, десятка три заговорщиков, ожидая, когда зала озарится светом вошедшего кесаря, дабы наброситься всей оравой на беззащитного правителя, жаждя напиться царственной крови.
Недалеко от Марка за тяжелой портьерой стоял высокорослый, могучий богатырь Кассий, с редкой рыжеватой бород-кой. Он лихорадочно теребил рукоятку короткого меча, тяжело и нервно дыша. Рядом с ним стоял его плешивый слуга-оруженосец, имя которого, Марк никак не мог запомнить: Сакс или Ицок… Маленький зловредный хромоножка, был все время в гуще событий, знал, наверное, про всех и вся…
«Вот кого надо убить первым, а не кесаря. Это он уговорил меня ввязаться в это кровавое дело, это он убедил меня, что Юлий не может быть моим отцом, чтобы об этом не говорили в обществе. А Кассий совсем расклеился, - усмехнулся Марк. - Это совсем не тот Кассий, с которым можно было пойти в… любую битву. Ему сегодня будет нелегко нанести свой удар.
Это я - хотя и молодой, закаленный в баталиях воин, прошедший уже ни одну кампанию рука об руку с Юлиусом и убивший уже не одного человека, как в нынешнем, так и в предыдущих перевоплощениях, способен на все…
И, тем не менее, и мне убивать трудно, особенно, если умерщвляемый человек - тебе друг, брат или просто хороший, добрый человек.
Помниться, славные были денечки, когда мы с Гаем были в Египте. Но его время истекло, он и так прожил больше всех моих предшествующих жертв…
Кесарь сделал свое дело - кесарь должен уйти!
Это потом историки, вроде Плутарха, опишут все в бесспорно искаженном свете. И я - легат, нанесший кесарю по пути в Курию первый и смертельный (а не второй, как это потом из-вратят все те же историки!) из двадцати трех ударов, нанесенных, такими же, как и я, заговорщиками, странным образом раздвоюсь. Далекие потомки, в каком-нибудь двадцать первом веке, будут ломать голову над тем, кому же из двух заговорщиков-однофамильцев: Марку ЮНИЮ или Дециму ЮНИЮ Альбину, умирающий от смертельных ран диктатор изречет крылатые слова:
«И ты, мое дитя?!».