За бумажным змеем

Ее  седую прядь волос трепал легкий ветерок. Почему-то она  одна была белой на темных длинных волосах.
Женщина  сидела на огромном валуне среди  необозримых далей степи. Звенели птичьи голоса, пахло травами, горечью полыни и чем-то еще, наверно весной. Она сидела и смотрела вперед, в эту синюю бескрайнюю даль, замерев от ощущения умиротворенности и блаженства.
Ей казалось, что она здесь была; ну вот же знакомая тропинка к ручью, надо встать и пойти по ней.  Но к ее изумлению  не смогла и двинуться с места. Ветерок шелестел ковылем по степи и по ногам, огоньки красных маков светились среди густой травы по всей  долине. Рядом летали синие стрекозы,  они кружились, зависая  в воздухе. А бабочки порхали прямо у  щек женщины, задевая крылышками, то нос, то губы.
Почему она здесь? Может это сон?  Вопросы возникали и пропадали. Она никак не могла сосредоточиться. Далеко виднелись зеленые горы, очень далеко, в оранжевом мареве.
Вдруг послышались голоса и смех детей. Они бежали по степи, несколько мальчишек и две девочки лет шести. Один из мальчиков держал почтовый шпагат, которым перевязывают бандероли. Он его раскручивал и смотрел в небо. Там колыхался огромный, разрисованный бумажный змей, он поднимался все выше и выше. А ватага детей, то приближалась, то удалялась.  « Они не видят меня,» – подумала женщина. Вдруг они пробежали очень близко,  и она удивилась, «Как эта девочка мне знакома…» и почувствовала, что сердце замерло. Она мысленно спросила ее: – Кто ты? Девочка остановилась, оглядываясь.  – Кто я? –  засмеялась она, – я ветер! Я степная зарница!
– А что ты хочешь от этой жизни?  – Хочу бежать по этой тропинке, хочу летать, как этот воздушный змей! Здесь так хорошо!  – А ты кто?
– Я? Я наверно твое продолжение.
– Мое продолжение?  Это наверное эхо? 
« Кто из нас эхо это еще вопрос,»– подумала женщина. Она смотрела, как дети бежали дальше, а девочка  с алыми лентами в косичках и в ситцевом платьице, наклонившись,  рвала колокольчики и бежала по тропинке к ручью.   
– Вера, Вера,– кричали ей дети, удаляясь и растворяясь в туманной дымке.
– Я сейчас, вот только маков нарву…    
 Женщине показалось, что воздух задрожал, степь стала таять в розовой мгле. А бабочки , став вдруг огромными, сильно хлопали по щекам крыльями.  – «Вера, Вера, просыпайтесь,» –  услышала она.      
– Какие тяжелые роды,еле вытащили с того света. Катя, потом, попозже сделай обезболивающее, и  обработай роженицу, вся в крови.
– Хорошо Елена Викторовна, – а ребенок нормальный?    
– Да кто его знает, асфиксия, им Нехаенко занимается.  Главное жив, а нам смену сдавать.  Вера хотела открыть глаза, но душа словно провалилась куда-то. Она снова летела   над степью и искала  бумажного змея. Но его нигде не было , ее потянуло дальше, к горам, но  все вдруг затряслось и что-то противно заскрипело. Она поняла, что ее везут в лифте.
– Катя, позови  Иру,  и снимите роженицу с каталки, мне некогда, там еще одна на подходе.  –  Хорошо Елена Викторовна.    
На следующий день, когда Вера проснулась, то увидела около своей кровати капельницу. Это  была железная стойка с чуть ли не с литровыми флаконами, в одном из которых была кровь. Медсестра сразу попала иглой в вену. И так каждый день  Вере ставили капельницы, а вечером банки на спину. Была высокая температура. На очередном обходе врач прощупав ее, сказала: – « мамаша, сцеживайте молоко из груди, вон какие твердые..»  – Я сцеживаю, – ответила Вера.  – Плохо, надо массировать лучше, м-да  и гемоглобин у вас очень,  очень   низкий. Много крови потеряли на операции, очень много.   
 – А ребенка когда принесут кормить? – Вера очень  хотела увидеть  своего сына, такого маленького и уже любимого.  Она ждала встречи с ним. Но его не приносили, то он болел, она не знала чем, то теперь она. Но чем дольше его не приносили, тем  равнодушней становилась она.   Почему? Она и сама не знала, наверно это был послеродовой синдром, как ей сказали потом.
После «кесарева сечения» у Веры все болело, но вставать заставили на второй день. В палате лежали молоденькие  мамочки и женщины в возрасте. Им всем привозили детей на каталках по расписанию на кормление. А Вере все было нельзя и нельзя. Каждый день только капельницы да уколы.
Пошла вторая неделя, когда, наконец, в один из дней, медсестра Катя, открыв двери, сказала: «Марецкая, вам тоже сегодня кормить ребенка.»   Вера сидела на кровати и видела, как медсестра взяла с каталки с кричащими новорожденными, ее сына. Подойдя к Вере, протянула этот живой и теплый комочек жизни в конверте из пеленок. Вера, прижав его к открытой груди, стала разглядывать маленькое красное личико.  « Глаза свекрови, а губы и подбородок мои. Какое счастье, что ты есть, сыночек, а последствия вылечим. Все-таки двадцатый век на дворе.» – утешала она его и себя. Взяв его ручку и прижав к губам, она так и сидела, не видя и не слыша, что другие мамочки в палате говорили своим крохам тоже самое, или почти тоже самое и глядели  такими же изумленными глазами на свои комочки новой жизни…