Ад. Песнь восемнадцатая

Есть в преисподней место – Вражьи Рвы –
Сплошь камень цвета ржавого железа.
Как циркулем, сей полигон прорезан
Дестью траншеями, и, как зрачок луны,
Затмившей солнце, в центре злого зоба
Молчит колодец страшной глубины,
О коем позже расскажу особо.
От скальной окаймляющей стены
Нависли радиальными горбами,
Бегущими до центра, чтобы в яме
Враз оборваться, литные мосты.
Здесь, пав в желудок тьмы не тем куском,
У тьмы в зубах, но тьмою не едомы,
Мы спешились и двинулись гуськом
Налево: вождь и я, вождём ведомый.
А справа – поводы для состраданья:
Всё муки новые и новые же каты.
То первый ров. По грязным его скатам,
Как в котловине будущего зданья,
Стоят с кнутами демоны рогаты
И бьют отары голых каторжан:
Ближайшую, ту, что навстречу нам,
И делавшую с нами аты-баты
Другую, дальнюю. Как крут и резв их шаг,
Нудимый метры отмерять скорее!
И весь кипит движением овраг!
Так в Риме в год великих юбилеев
Продольно разгороженным мостом
Идут паломники: одни к Петру лицом,
Другие же – к холму Монте-Джордано.
Итак, навстречу двигалась орда нам.
Там был один; узрев его, я бросил:
«А этого как будто где-то видел».
Следя за ним, я стал; стал и учитель,
И разрешил задать ему вопросы,
Пройдя немного вспять. Своё лицо
Бичуемый пытался спрятать, но
Был принуждён открыть его, когда я
Сказал ему: «О ты, что лик скрываешь,
Скажи, коль не идёшь с фальшивым ликом,
И ты Венедико Каччьянемико,
За что теперь так солоно хлебаешь?».
И он в ответ: «Тебе-то что за дело?
Однако велеречие твое
Неволит вспомнить старое житие.
Я торговал сестру Гизолабеллу
Маркизу, и удачно, как о том
Колокола молвы звонят гуртом.
Я не единственный из всех болонцев
Здесь заключен; по-моему, их тут,
На дне, гораздо больше, чем под солнцем».
Рекущего обжег бесовский кнут:
«Живее, сводник, здесь тебе не девки!».
Я возвратился к своему вождю.
Пройдя немного, мы достигли ветки
Моста, согнувшегося буквой «зю»
Над первым рвом; легко взошли, и дале,
Покинув первый грех, путь продолжали.
Когда под нами потекла река
Вторых бичуемых, душа вождя рекла:
«Гляди, а вот другой вид худородных.
Нам их портреты были не видны,
Ведь мы их наблюдали со спины,
Теперь же можем лицезреть свободно».
И вот с аркады древнего моста
Мы смотрим, как, вся в сполохах кнута,
Ползёт под нами душ сороконожка.
Учитель указал на одного:
«А этот явно не простая сошка:
Страдает без слезы и, хоть нагой,
Но царственной осанкою отличен.
Ясон, колхидского руна добытчик!
Когда-то этот доблестный герой
На Лемносе царицу Гипсипилу
Оставил на сносях. Вот за такой
Поступок, да ещё за то, что кинул
Медею, он и терпит эту казнь.
С ним рядом той же ложью отягченны.
Однако, нам их судьбы не соблазн».
Мы были уже на пересечении
Моста и нового, второго гребня,
И слышали шумы второго рва:
Свинячий визг и лягушачье «ква»,
И злые залпы звуков непотребных.
На стенах ямы буйно цвела плесень,
И тошнотворный пар клубами шёл
И доводил глаза и нос до резей.
Дно было глубоко, и чтоб его
Увидеть, нужно было встать над ямой
На самом центре мостовой дуги.
Мы так и сделали; теперь взор падал прямо,
Фиксируя людские островки
В наплывах нечистот и испражнений.
Осматривая смрадное ущелье,
Заметил духа, влипшего в сугроб,
Трудами доброго десятка жоп
Наваленный; дух был так унавожен,
Что не поймёшь – мирянин или поп.
Он крикнул мне: «Чего глядишь, прохожий?
Сие – не мёд, да и твой взор не муха,
Чтобы лететь ко мне». И я ему:
«Алекс Интерминеи, льстец из Лукки!
И мёртвые, как видно, срам имут!».
И он, стуча себя по грязной тыкве:
«Мы золотом подкрашивать привыкли
Дерьмо, но «днесь в языце несть льсти»».
Учитель: «Посмотри немного дальше.
То посидит, то вскочит, будто пляшет,
Не забывает свой лишай скрести
Фаида, шлюха знатная. Устроя
Двор проходной меж ног, она герою
Очередному на его вопрос:
«Ты мной довольна?» молвила: «Ужасно!»,
Но насмехалася над ним заглазно.
Однако будет лицезреть навоз».