Алла Латынина Новый Мир в моей жизни

 АЛЛА ЛАТЫНИНА
«Новый мир» в моей жизни
К 90-летию журнала


    В доме моих родителей была очень приличная домашняя библиотека. Три высоких книжных шкафа, съедавшие все пространство скромных двух комнат в коммуналке, были до отказа заполнены русской классикой, включая писателей второго ряда, и классикой зарубежной. Советской литературы в доме не было.

    Не без исключений, конечно. Помню «12 стульев» и «Золотого теленка», томик Зощенко, толстенное подарочное издание «Малахитовой шкатулки» с чудесными картинками (любимейшая детская книга) да полку книг о войне: призванный в июне 1941 и демобилизовавшийся лишь в 1946, выходивший из окружения, дважды раненный, отец уважал бывших военных корреспондентов, вроде Симонова и Эренбурга и даже их послевоенную прозу, предпочитая, правда, романам мемуары и историю.

    Но, привыкнув, что любая упомянутая в школьной программе книга найдется дома в книжном шкафу, в десятом классе я была озадачена новой ситуацией: то, что мы проходим, — дома отсутствует. Нет ни романа «Мать» великого пролетарского писателя, ни поэм Маяковского, ни героической истории Павки Корчагина, ни «Поднятой целины», ни «Молодой гвардии». Отсутствовали дома, разумеется, и толстые литературные журналы.

    В этом не было никакого политического вызова. Отец был напуган властью до полной лояльности и никогда не позволял себе ни малейшей критики режима (славословий, правда, тоже). Просто он полагал, что русская литература закончилась на Чехове.

    Позже я поняла, что, собирая библиотеку, он — сознательно или бессознательно — руководствовался гимназическим курсом словесности. Гимназия, в которой учился отец, ровесник века, была провинциальной и классической. Отсюда — обилие античной литературы. Ну, а Чеховым курс кончался. Вряд ли провинциальный словесник с одобрением относился к поэтическим течениям Серебряного века. Для него это был декаданс, от которого надо оберегать неокрепшие души гимназистов.

    Как большинство подростков, я конфликтовала с отцом и обижалась на него. Но отношение к советской литературе как к чему-то второсортному, несостоявшемуся, не заслуживающему внимания, я конечно, усвоила от отца, — хотя и не осознавала это. И отношение к толстым журналам было соответствующее.

    Когда я поступала на филфак МГУ в 1958 году, я гораздо лучше понимала отличия некрасовского «Современника» от «Русского вестника» Каткова, чем различия между «Новым миром», «Октябрем» и «Знаменем». Филфак был для меня местом, где изучают филологию, классическую литературу, а не продукцию современных писателей. Я собиралась заниматься Достоевским и стать литературоведом.

    Но именно на филфаке было трудно остаться совсем в стороне от современной литературы: ведь некоторые мои товарищи интересовались ею. Они-то и объяснили, что читать надо «Юность» — там печатали Гладилина, Аксенова, Евтушенко, и вообще журнал клевый. Но еще более продвинутые полагали, что читать надо также и «Новый мир» — это журнал прогрессивный, напечатал роман Дудинцева «Не хлебом единым», а вот «Знамя» и «Октябрь» можно и не читать — те охранители.

    Я полистала журналы и особой разницы не увидела.