Сорок секунд

 Феликс Чечик
70-­е

Хватит: о воде и вате, —
жизнь одна, и смерть одна.
Слониками на серванте
пустота посрамлена.

Выстроились по ранжиру:
раз, два, три, четыре, пять...
Граду посланы и миру.
Улетать? Не улетать?

Улетели друг за другом —
гуси­лебеди мои —
к африканским летним вьюгам,
к зимним пастбищам любви.


* * *
                И.П.

не объедки нет а крохи
крошки с царского стола
что остались от эпохи
и судьба недодала

бормотанье заиканье
словом ночь озарена
от фелицы и до камня
далее путем зерна


* * *
Живут же где­то,
не переводя,
как стрелки, — лето
на язык дождя.

Тепло и сухо,
глухо и темно,
и время­сука
вытекло давно.


* * *
Дождь вторые сутки — чем не
лишний повод для тоски;
одиноко и никчемно,
как непарные носки.

Дождь идет вторые сутки
и не чувствует вины,
как реклама в промежутке
необъявленной войны.


* * *
выдавливая из себя
по капле кап да кап
сентябрь в начале сентября
сухого лета раб

так измывался брал на понт
за горло на измор
что обалдевший черный зонт
прокаркал nevermore


* * *
И вроде бы надо
привыкнуть уже
к тоске листопада
в осенней душе.

И вроде бы нужно
смириться давно,
что время недужно
и хмуро кино.

И в кои­то веки:
забыться, уснуть,
как птица на ветке,
предчувствуя путь.


МЕТАЛЛОВЕДЕНИЕ

Это, пожалуй,
уже перебор:
медный пожар
и Серебряный бор,
наоборот — не хватало
птицам осенним металла.

Так себе песни —
прощальное «си»,
солнце, хоть тресни,
проси не проси, —
больше не светит певуче
сквозь оловянные тучи.
Это, еще бы! —
уже перехлест:
дятел без пробы,
синица и клест
в дождь на рябиновой ветке,
как в металлической клетке.

И на березах намокла, дрожа,
позднеосенняя ржа.


* * *
В начале сентября
беспомощного года
взглянула на себя
осенняя погода —

глядит со стороны —
светло и виновато,
как мировой войны
отложенная дата.


* * *
Слышишь звон, да не знаешь, где он,
комара­виртуоза,
и вернуться пытаешься в сон,
как в поэзию проза.


* * *
Мне сугробы детства — по плечо.
Холодно, тепло и горячо.

В сторону — полметра с головой.
Холодно. — Спасибо, что живой, —

говорю сегодняшнему. Не
прошлому, которое во мне.

Холодно. Что спрятал — не найду.
А оно лежало на виду.

Столько лет лежало, столько зим.
И сугробы выросли над ним.


АКВАРЕЛЬ

восьмого декабря
вблизи рггу
вечерняя заря
купается в снегу
которому конца
и не предвидится


* * *
Ты царь:
живи один.
букварь
твой господин


* * *
По старой армейской привычке:
за время горения спички —
за сорок, как помнится, сек.
я вся перевидел и всех.

Припомнили, поговорили,
подрезали прошлому крылья,
и хлебного выпив вина,
смотрели на звезды со дна.


* * *
Двух пташек из окна
я вижу­слышу вечно,
где поздняя — грустна,
а ранняя — беспечна.
Они друг с дружкой не
знакомы, слава Богу,
иначе бы во мне
посеяли тревогу.
А так: одна поет,
другая спит на ветке,
а я за годом год
на них смотрю из клетки.


* * *
наши крохотные души
выдыхают пузыри
разноцветные снаружи
бесполезные внутри

и как шарики цветные
улетают навсегда
обживать миры иные
да?


* * *
Февраль и март — врали;, апрель —
бесхитростен и прост,
как зверевская акварель
и деревенский мост.

В нем окончательности нет,
и он неуловим —
он родственник ближайший — лет
и очень дальний — зим.

Он ненадежен с виду и
непредсказуем, но
пока не встретятся ручьи
с другими заодно

и невзирая ни на что —
умчатся к речке вниз...
Ах, только зимнее пальто
не нафталиньте, плиз!
БАБУШКА

И хлебные крошки
собрав со стола,
по лунной дорожке
на небо ушла.


* * *
Ко времени не набивался
в друзья — на кой?
Кружили листья в ритме вальса
над потемневшею рекой.

Звучала музыка все глуше
и все невнятнее, пока
деревьев временные души
не упокоила река.


* * *
шагая в ногу
с самим собой
на бег нередко
переходя
любил дорогу
над головой
где неба клетка
а в клетке я


* * *
Обращаюсь к березе,
обращаюсь к сосне —
как поэзия прозе,
посочувствуйте мне.

Покачайте ветвями —
не в упрек, не в укор,
может быть, только вами
я и жив до сих пор.

На прощание или
перед встречей, пока
небо не разлюбили
навсегда облака.
*
Опубликовано в журнале:
«Арион» 2015, №1