Сирень для дураков

Знаешь, пройдет время
И не будет не тебя, не меня
Особенно меня…
Несколько лет подряд, мы съезжали на летний период на дачу. Ну что такое дача, когда тебе нет еще и 10 лет. Дача – это рыбалка, друзья, походы в лес за ягодами, грибами и вечерние, ленивые препирательства со сверстниками рядом с беседующими бабушками и дедушками. Помню пыль на кедах, помню запах сырого цемента и помню наш домик-убежище в торце огромной кучи сложенных досок. Помню, что эта же куча, была для нас и замком и военным крейсером, на ней решались судьбы всего человечества, не говоря уже о конкретной деревне. Были свои тайны и свои планы, помню хотели уехать на велосипедах в город и очень тщательно к этому готовились, но почему-то так и не сложилось помахать всем рукой, наверное это правильно. Жизнь текла со своей скоростью, которая вполне устраивала, была уверенность, что каждый день прожит до капли, что ничего не упущено и не потерянно, всегда виделось и открывалось что-то новое. Вспоминаю, как вечером, усталые и загорелые, расходились по домам ужинать, а потом снова встречались и еще какое-то время просто бродили по деревенским дорогам и проулкам. А затем наступали сумерки, которые были сине-фиолетовые, чуть влажные и уже несли в себе предчувствие рассвета. И очень не хотелось идти домой, и очень не хотелось ложиться спать, как будто, пока ты спишь, рядом происходит что-то важное. И важное действительно происходило, когда я выходил за калитку, на лавочке возле забора, меня ждал мой настоящий друг. Я тогда как-то сразу для себя определил, что вот этот человек действительно Друг, а все остальные, нужны для компании и что бы не скучать. Не помню как ее звали, а может и не знал этого, но мне почему-то кажется что она была Настей. Жила она в соседнем доме, и почему-то никогда не выходила днем на улицу, порой я видел ее лежащей в шезлонге, или гуляющий по своему участку, но не решался позвать ее и тем более подойти.  Возможно робость, а возможно и сам дом, не позволяли мне побороть то ли стеснение, то ли страх. А дом у нее был другим, не то что бы он был на много добротней или наоборот более дряхлым в отличии от всех остальных, нет он был точно таким же, как и сотни других, но в нем что-то таилось, не давало до конца рассмотреть. Перед домом, как перед крепостью первой преградой стояли большие кусты сирени, возможно, они мне только казались большими, но тогда они нависали над головой, как что-то пугающе громадное. Второй защитой дома, был яблоневый сад, старый, не ухоженный, с яблоками которые никто не собирал, с яблоками которые в конце лета, ковром лежали на земле, столах и лавках. Самой же последней и непробиваемой защитой дома, был вьюн, который накрывал всю фасадную часть дома и крыльцо, превращая его в военный объект под маскировочной сеткой.  Днем это место и этот дом, действительно сливались с пейзажем и внимания к себе не привлекали, но с наступлением вечера, в его окнах, как и в окнах других домов, загорался не яркий свет, и становилось как-то не по себе. Было чувство, что этот дом живой и он смотрит на меня с каким-то покровительственно сочувствующим взглядом и я смотрел на него в ответ. Я ждал пока откроется дверь и в слабом желтом свете, появится ее силуэт, и он всегда появлялся, каждый вечер, она выходила за калитку, не здороваясь и не смотря друг на друга, мы садились на лавку, и проживали свой вечер, а возможно и наш общий. В какой-то из таких вечеров, она спросила меня, люблю ли я ее. Я не знал, что ей тогда ответить и я промолчал. Помню, после ее вопроса и моего молчания, мы начали разговаривать. И разговаривали мы каждый вечер, говорили о многом, о том, что такое земля, есть ли любовь, бог, то или что за нами смотрит, кто мы и зачем мы сюда пришли. На тот момент, мы находили ответы на эти вопросы, не споря, просто она предполагала что-то, а я с этим соглашался, так же и она, всегда соглашалась со мной. Однажды она снова спросила, люблю ли я ее, я снова промолчал. Тогда она предложила, что бы я написал ей письмо и в нем сказал, люблю я ее или нет. Рядом росла сирень, точнее лавкам была внутри кустов сирени, я сорвал лист,  отломанной от той же сирени веточкой, нацарапал на нем буквы. Потом мы пошли к почтовому ящику на калитке, и я опустил в него листок, пока он падал на дно ящика, она успел открыть его снизу, листок упал ей на ладонь. На листике было нацарапано «я тебя люблю». Она ничего не сказала, не стала срывать листьев и писать ответ, просто наступила ночь и надо было идти спать. Следующий день, пролетел в детских заботах и проблемах, вечер никто не ждал, он сам пришел, и это было как-то естественно и привычно. Мы снова встретились на лавочке, снова говорили, о чем-то рассуждали. А на следующий день стало холодно, лето кончалось, приехали родители, пришло время уезжать в город. В тот вечер я не выходил за калитку, родители были рядом, и это было счастьем, потом мы уехали. Наступило следующее лето, все снова встретились, снова играли и дурачились, ходили на рыбалку и в лес за грибами. И каждый вечер я ждал, что она выйдет из своего дома, а еще лучше уже ждет меня на лавочке, но ее не было. Она не приехала в то лето, а через год, туда не поехал и я. Если сейчас постараться ответить, на ее вопрос, то теперь я могу сказать, что да, я ее любил и люблю до сих пор. Она не была обычным человеком, она жила не в обычном доме и она что-то знала и про нас и про то место где мы все живем, и мне кажется она до сих пор за мной приглядывает, и смотрит с вниманием и сочувствием.
Со временем, я начал ее забывать, я уже не помню ее лица и ее голоса, потому как, то что вспоминается постоянно, стирается, приобретает новые качества и оттенки, и не получается сохранить, то что было на самом деле. А на самом деле, было полное понимание, на клеточном уровне, на уровне колебаний воздуха и было точно такое же чувство счастья, безоговорочного, казалось это счастье можно положить в карман и везде носить с собой, даже не боясь, что оно где-то выпадет. Сейчас не получается даже на малую толику, приблизится к тому уровню отношений, который был взят, и который был безвозвратно утерян. Как и все в мире что делалось на века, и все, чему казалось бы, быть вечным.  Но получается почувствовать, как раньше мы умели думать и ощущать, как смотрели на ладони друг друга и отчетливо видели, будет ли человек счастлив, конечно будет, тут сомнений не было.