Сибирь не принимает

Сибирь не принимает.
Вся Сибирь на сутки закрывается.
Туманы
снега, пурга
задёрнули её
от осыпей Урала
до витимских таёжных круч.

И все, кто собирался улететь
в её простор,
наполнили до крыши
огромный аэровокзал.
Их столько, что стеклянный этот айсберг
туманится от влажного дыханья,
от дыма сигарет
и от сырых пеленок.

И что-то чудится от чума,
от яранги,
от старых изб
и от палаток
на берегу раскидистой реки.
Как будто бы пришли переселенцы
и всё ещё не ясно, не обжито,
всё временно и только ещё будет
то,
для чего идут в далекий край.

Пьют бурую бурду с названьем «кофе».
Жуют третьегодняшние котлеты.
А там на красном низеньком диване
в бумажные стаканы разливают
сухое красное - бутылка на троих.

Без денег (все спустили в теплых землях)
Без мужа (он на прииске далёком).
Без жен (они остались доживать
с детьми у бабушки под  Тулой и Рязанью).
Без времени (дорога велика,
а отпуск кончился впритык к отлёту,
задержанному чёртовой погодой).

Так и живут, гуртуясь возле стоек,
спят, в кресла неудобные  осев,
вбивают домино в бок чемодана,
в тяжелом сне перележав бока.

И всё это - потерянное время,
пустые сутки, брошенные зря
по прихоти, по женскому капризу
Сибири,
которая не принимает
и не желает принимать.

Закрылась
в туманы и пургу,
в снега и ветры
и сразу оказалась
пространным миром, замкнутым в себе.
И люди ждут покорно,
когда Сибирь откроется,
когда изволит принять их...

1968.