Степанида

- Бабье лето… Почему – бабье? – думала Люська, сидя на перилах крыльца и любуясь буйным разноцветьем вокруг.

Дом стоял на краю деревни. До стены леса – рукой подать. Желтизну берёз и багрянец осин обрамляли тёмно-зелёные стрелы елей. Красотища!
На крыльцо вышла матушка. Присела на ступеньку.
- Мама! Почему эти дни бабьим летом зовут? Осень ведь.
 Мать обняла дочку и улыбнулась:
- Лето – оно быстро пролетает… Не успеешь оглянуться – осень у порога. А эти дни пригреют солнышком, словно лето обернётся, прощаясь. Так и бабий век – короток.
Девичья весна промелькнёт, как сон – а потом работа да заботы бабьи. Не до себя, не до красы. Так годы и проходят. А только иногда – словно солнце ласковое осенью – вернётся вдруг радость в душу, красой озарит. Да и эта радость недолгая, как бабье лето…  Глянь – а впереди уж седая зима маячит…

Матушка засмеялась:
- Что-то я загрустила, а красота-то какая кругом. Люблю я эту пору. Погода постояла на радость тёплая да сухая – картошку в подпол спустили. Трудно нынче придётся нам – мало её уродилось.
Мать и дочь сидели обнявшись, любуясь осенними красками леса.
- Коська! – Люська первой увидела брата и бросилась навстречу.
Костя  поставил на завалинку неполную корзину с грибами. Сверху лежали веточки голубики с крупными сизыми ягодами.  Люська взяла их, любуясь, как букетом.
- Это тебе, сестрёнка! По дороге попались.
Костя снял со спины берестяной кузовок:
- С рассветом встал, и до самых Осинок дошёл. Пол кузова с трудом набрал. В корзине - то, что на обратной дороге нашёл. Мало грибов в той стороне. Может, солонухи ещё пойдут.
Пока Костя рассказывал всё это, Люся с матушкой перебирали грибочки, показывали друг другу самые красивые.

В проулке появилась соседка, Вера Павловна. Она была явно чем-то встревожена, возбуждена, пёстрый платок сбился на сторону:
- Анна! Что ж это делается? Не бывало ещё такого у нас! И замков-то сроду не держали. Вот беда–то!
- Павловна! Да ты о чём? Случилось что-то? – удивлённая Анна Ивановна встала возле запыхавшейся женщины.
Вера Павловна присела на завалинку, вытирая лицо платком:
- Степаниду обворовали!
Павловна выпалила это с таким возмущением, что все вздрогнули.
 Люська вскочила со ступеньки, зажав рот ладошкой. Анна Ивановна опустилась на завалинку рядом с соседкой:
- Степаниду? Павловна, да как такое может быть?

Степанида жила на другом краю деревни. Было ей уже под девяносто, и последние три десятка лет прожила она совсем слепой.
Соседи кто - чем помогали одинокой старухе: кто молока принесёт, кто грибов, кто ягод. И все уважали бабку за трудолюбие и стойкость: она никогда не жаловалась и не унывала. И в доме своём, постепенно теряя зрение, приспособилась всё делать сама. И воду с колодца принесёт, и избу приберёт, и бельё постирает.
Дрова Степаниде заготовляли всем «миром», а печь она топила сама и готовила себе похлёбку, картошку да лепёшки пекла – из чего Бог пошлёт. Мучки подарят – так с мукой, отрубей – с отрубями, а на трудный день сушила липовые листья.
И с огородом старуха справлялась в меру сил: сама копала землю, сажала по картошинке или по дольке с глазком драгоценные клубни. Полола всходы, безошибочно определяя на ощупь сорняки и ласково поглаживая нежные картофельные ростки, окапывала картошку, ползая по бороздам с тяпкой на короткой ручке.
Были у Степаниды и грядки с овощами: луком, морковью и репой. Вот тут ей приходили на помощь деревенские ребятишки. Дети любили добрую старуху, и без принуждения прибегали на помощь: посеять, прополоть, полить.
А потом усаживались со Степанидой на широком крыльце и слушали её рассказы. И хотя рассказы эти были о старых временах, о жизни, о людских судьбах, слушали их, как самые интересные сказки.

Маленькую Люську слепая старуха выделяла из ребячьей ватаги. Старалась приберечь для неё что-нибудь из принесённого соседями угощенья: кусочек сахара или льняного жмыха.
А потому известие о старухиной беде Люська восприняла особенно болезненно – сразу заревела.
Анна Ивановна растерянно смотрела на соседку:
- Да что же это… Не бывало такого. Да, Вера, что у неё, у Степаниды воровать-то? У неё и смолоду ничего ценного не было, а сейчас – и подавно…
Павловна резко повернулась к собеседнице:
- Ценное… Да в этом году картошки-то – неурожай. Поценнее ценного будет. Степанида над каждым клубнем тряслась, на коленках ползала. Выкопала вчера остатки. Под крыльцом в мешки всё было ссыпано. Ребята мои обещали ей сегодня в подпол убрать. Вчера-то свою докапывали да убирали. Пришли к ней утром. А она, Степанида-то, на крыльце сидит. Простоволосая, головой качает, что-то шепчет – не в себе старуха…
Мы спрашивать, что с ней, а она всё про картошку твердит. Мальчишки под крыльцо – а мешков-то и нет. И в подполье заглянули – может, кто другой помог. Пусто там. Вот какие дела. Со Степанидой Галька моя сидит. Крепкая старуха – никакие хвори не брали, а тут совсем сдала от такого потрясения.

Павловна ушла, а Анна Ивановна посмотрела на детей:
- Костя, иди-ка в подпол. Ведро картошки вытащи. К Степаниде пойдём. Миром-то соберём ей запас – она, почитай, на картошке и выживает сколько лет… Дорого она ей достаётся – как не загоревать…
Слух о Степанидином горе быстро разнёсся по деревне. Соседи собирались к её дому с картошкой – кто с ведром, кто с корзиной.

Бабка по-прежнему сидела на крыльце в окружении ребятишек. Гладила их по головам, что-то шептала, а из глаз катились слёзы.
Вера Павловна попыталась успокоить старуху:
- Глянь, Степанида, сколько картошки тебе принесли – больше, чем было. Не горюй, не дадим пропасть. Чай, в людях живёшь! Я уж сколько лет к нам жить зову. В тесноте – не в обиде. Всё не идёт – пока на ногах – никому, говорит, в тягость не буду.
Пока Павловна шумела у крыльца, бабке стало плохо. Женщины помогли ей уйти в дом и уложили на кровать.
Люська устроилась рядом: то пыталась напоить бабушку водой, то что-то тихо ей рассказывала, поглаживая натруженные руки.

Возле Степанидиного крыльца собралась почти вся деревня. Подошли и старики – Митрич да дед Степан:
- Пока мужики ваши воюют, кровушку свою на фронтах проливают, мы тут порядок должны блюсти. А тут такое, что в голове не укладывается. Бог бы с ней, с картошкой. Да пропажа эта бабку подкосила. Жила трудягой, никому не в тягость со слепотой своей. И у кого рука поднялась такого человека обидеть? Пока не поймём – жить спокойно не сможем…
- Да, уж! Не город тут – все с малолетства на виду. И тихони, и шалуны, и драчуны – все как на ладони. А вот воров в деревне сроду не было. Никто чужаков вчера не видал?

Вмешалась Вера Павловна:
- Что ты, Митрич! Три мешка картошки – не веретено! В карман не положишь! На телеге с лошадью аль в машине чужие бы были. Не было таких! Всех уже спросила. Тем и чудно, что чужаков-то не видали…
- Ой! – вдруг тихо вскрикнула Матрёна, младшая дочка Митрича.
Митрич удивлённо уставился на дочь:
- Что ойкаешь, знаешь что, так говори.
Матрёна зарделась румянцем и невольно взглянула направо, на серую домину.
Дом Зубовых стоял на отшибе, на песчаном бугре, окружённый разросшимся березняком. Семейство это пользовалось в деревне дурной славой. Огорода не заводили, избу не прибирали, браконьерствовали во все сезоны. И сыновья Зубовых, Иван да Гришка, росли, по деревенским меркам, непутёвыми.
 А когда не стало родителей, совсем отделились от соседей. Иногда надолго исчезали из деревни. Потом – так же неожиданно появлялись. На фронт братьев забрали почти одновременно. Про Ивана ничего не было известно, а вот Григорий вернулся этой весной без трёх пальцев левой руки. Сказал – отвоевался. На работу ни в колхоз, ни в лесничество не устроился. Жил, как и раньше, бирюком, не общаясь ни с кем.

Матрёна, заикаясь и чуть не плача, прошептала:
- Следы от тележки свежие на бугре-то…
Весь люд притих, поглядывая на  избу Зубовых.
- Неужто,  Гришка? В уме не укладывается…
Дед Степан возмутился:
- Ну, не пойман – не вор! Так всякого оговорить можно. Оговорить легко. Как потом жить человеку с этим?
Тут вернулся уходивший от толпы Митрич.
- Что сказать – тележка у Гришки есть. И следы есть от самого Степанидиного крыльца, до бугра… Чем гадать, пойдём всем миром к Григорию. Спросим, пусть подпол покажет. Своей картошки не сажал. Коль есть там она – значит, бабкина. Так честнее будет, чем шептаться. Ошиблись – все и повинимся, и поклонимся.

Все – деды Митрич да Степан, женщины и ребятишки – пошли в сторону бугра. Только дальше калитки не прошли. На крыльце стоял Гришка с ружьём:
- У вас демонстрация, что-ли? Первомай устроили. Я гостей не звал.
Вид у Григория был грозный – чёрный, небритый, с кривой улыбкой.
Митрич сделал ещё шаг:
- Григорий! Не горячись! Если ты Степаниду обидел, так повинись. Покажи подпол. Нет твоей вины – все тебе поклонимся, прощенья попросим.
Вместо ответа Гришка выстрелил в воздух и направил ружьё на Митрича.

Старик сплюнул и крякнул:
- Как был непутёвый, таким и остался. Пошли, бабы – пульнёт ещё, сдуру.
Женщины и дети, оглядываясь, покинули негостеприимный бугор. Он и раньше пользовался дурной славой, а теперь его и вовсе стороной обходить стали, особенно дети.
О старухиной картошке никто больше не заговаривал – все были уверены, что это дело рук Гришки. Но вслух не говорили – одно дело думать, другое сказать без веских доказательств.

Да только Бог шельму метит: не прошло и недели, как погиб Григорий Зубов.  Как заядлый браконьер, не привык он рыбачить на удочку, или  сетью да бреднем, глушил рыбу в реке тротилом. Это занятие его и погубило, а как - никто так и не узнал. Нашли Гришку в реке среди оглушённой всплывшей рыбы.
Тогда и обнаружили  в его доме  украденные в лесничестве тротиловые шашки  и Степанидину картошку в подполе.

А Степанида от удара так и не поправилась…
Пролежала три недели в избе. Соседки да ребятишки ухаживали за ней. Не отходила от бабушки и Люська.
Однажды днём старуха поманила девчонку рукой и показала в угол, где стояли иконы. Люся брала в руки то один образ, то другой и давала в руки бабке, но Степанида отрицательно мотала головой. Наконец, взяла маленькую старинную иконку с ликом Богоматери. Степанида погладила образ и кивнула.
Старуха поцеловала принесённый Люсей образок и вложила его в руку девчонки. Прошептала:
- Тебе, храни…
К вечеру старушки не стало. Хоронили Степаниду всей деревней. Люся шла до кладбища, прижимая к груди бабкин образок. Она не расставалась с ним ещё несколько дней, потом поставила дома в « красный» угол. Она впервые столкнулась со смертью – Степанида тихо отошла в мир иной у неё на глазах. Несколько дней Люська ходила сама не своя. И как-то сразу повзрослела после истории со Степанидой.

Анна Ивановна с тревогой приглядывалась к дочери. А потом увидела, как девочка тихо молится перед дарёным образком. Мать смахнула слёзы и прошептала:
- Молись, доченька, молись за всех: за ушедших и за живых, за бойцов наших молись, за отцов и братьев. Душа, знать, повзрослела от первой горькой потери… Нет чувств и молитв искреннее детских – в них чистота ангельская…
А Люся смотрела на тёмную строгую икону и шептала:
- Я тебя не забуду, бабушка Степанида! Матушка Божья! Пусть ей будет хорошо там, где она сейчас! Пусть закончится война, и придут все солдатики домой – и отцы, и братья. Пусть не будет голодно. И пусть все люди будут хорошими и добрыми. И любят друг друга. Пусть будет так. Аминь.
Люська гладила образок, из глаз её текли слёзы.

Как знать, сколько пуль пролетело мимо, не задев  бойцов, сколько раненых пошло на поправку, сколько добрых, исцеляющих душу снов приснилось солдатам во время этой простой, искренней и чистой детской молитвы.