Полканица. Посвящаю 125 летию У. Бабкиной

            
 

Медленно  поднимаюсь на Заячью гору, хоть и Заячья, а всё же гора. В детстве,бывало, не единажды на дню взбежишь, а про зиму и говорить нечего: на санках с утра до ночи, что тебе в вериги закован, только весной и расстанешься с ними. Утюжишь-гладишь бока Заячьей горе, одежонка вымокнет, колом станет, еле ноги передвигая, заявишься домой, сил нет снять. Бабушка руками всплеснёт, начнёт рассупонивать, да обронит: «…что тебе скафандра Гагарина» и подхватит твою детскую душу радость, явится видение чудное, будто  сброшенная у порога груда мёрзлой одежды и есть скафандр самого Юрия Гагарина,  пока, развешенная в топлюшке она вновь не превратится в донашиваемое, штопано - перелатанное  наследство от старших, но ещё целую ночь детская душа будет сёрбать большой деревянной ложкой счастливые цветные сны.
Деревня наша, Понизовка ,под горой Заячьей, издавна кормилась саночным промыслом, сани с подрезами мастерили, от ремесла и фамилия наша, через двор все Подрезовы. Однако, время на свой манер кроит, извелась надобность в санях, только и осталось в народной песне:»Люблю сани с подрезами, а коня за быстроту». Надобность ушла, а народ мастеровой, без работы руки зудят. Сказывали, артель по изготовлению детских санок организовывали, да куда с заводом тягаться, зато для хозяйственных нужд, для ребятни,любой запрос-заказ исполнен будет. На масленую вся деревня к Заячьей горе выходила, бабы в цветастых бухарках, деды в новых полушубках овчинных, мужики в кружок гуртовались, не самосадом, казёнными цигарками попыхивали. Мамки будущих невестушек, женишков взглядом-безменом взвешивали, да не только понизовские, тут и солотинские, и покровские, вот народищу! Вот гулевание! Под конец, было заведено, стена на стену,»КулАчки» у нас это звалось. Не припомню,  побей меня гром, не припомню, чтоб мужики или парни драку меж собой учинили. Ребятня скублась, так на то, она и ребятня, да вот  ещё бабушка сказывала, до войны были у нас два брата- двойняшки Егор и Федос, так те с мальков зачали меж собой бойню, до крови бились без передыху, пока на войну не призвали. Тронулись машины с призывниками, Анониха, мать ихняя, следом бежит и кричит:»Ягор, Фядос вы хоть там не дяритесь», уже и машины скрылись, и смуга улеглась, а она всё кричит,  кричит:»Ягор, Фядос не дяритесь». Не ослушались, героями в братской могилке лежат, ездила Анониха к ним, землицы в кисете привезла, подарок, говорит, от Егора и Федоса. И вот  в стенки кулАчники встали, впереди забивалы, мой дед тоже в стенке, ни одних кулАчек не пропустил. Притих народ и полегла меж людьми разОрная межа, сухая и хлёсткая, как щелчок пастушьего кнута, разделив на наших и не наших не только стенки, но и весь собравшийся народ . Первыми в дело вступили забивалы, Мишка Бессмертных с Венькой Матросовым, кулачищи как чугунки, коренастые, крепко на ногах держаться, только свист да хруст и тут-
 тронулись стенки. Дед мой  старорежимных правил держался-не положено до исхода поединка» забивал» стенкам идти друг на дружку. Поздно, сшибли его, а дальше закон кулачек, лежачего, не бить. Дед в ярости, ну делать нечего, навзничь опрокинули, будь  добр- не мешайся под ногами; он ещё некоторое время ярится, ища поддержки, внимания никакого, все вместе с кулачниками воздух кулаками рассекают. Как на грех его настигает ещё удар, сокрушительней первого, стенка, в которой стоял,  дрогнула и была побита, теперь уже достаётся Мишке, дескать, надо было сначала подломить коренного, а не молодняк щипать, ну это уже в прошлом, до следующих кулачек. Подошёл обидчик деда, с женой и многочисленным  выводком, бабушкин сродственник. Я смотрю и никак не могу взять в толк, куда ушла-делась, где улеглась – расположилась в этом добрейшем мужике сокрушающая силушка?. Мы вяжем друг к дружке санки, забираемся в паровозик, он  превращается  в коня, с ветерком доставляет всю детвору к дому. Да  только бабушка раньше, напрямки, через бывшее поместье пана Лойкина, и уже приготовила всё для встречи гостей. Нет , не придумано лучшего смирительного средства, чем обыкновенная деревенская скамейка, всех сидящих за столом  единит и будто рубЕлем разглаживает житейские морщинки. Разговор  что ни есть земной, поменять гусака на племя ,картохи семенной взять, уж больно вкусная и рассыпчатая . Дед польщён и щедр донельзя, в ответ похвалил за силу и ловкость ,с тем перескочил на свои молодые годы, стал похваляться, когда он в забивалах стоял. До веку продолжал бы о своих подвигах, но тут бабушка, как бы невзначай опрокинула :»Все вы тут герои, да только Полканица супротив  бороки вышла». Дед, не проронив словечка, как то  сразу сник. Моё же любопытство занялось- заполыхало верховым пожаром, спасу нет, захотелось  услышать о Полканице. Смотрю на ходики, котик нарисованный  блудливо водит глазками, маятник силится подогнать стрелки, они как заговорённые замерли и конец, дед  говорит, что Москва по ним сверяется, а у меня нет веры: стоит тебе куда то поспешать, так и они бегут, что наскипидаренные , ну а уж если ждать, так не найти  лучше, кого за смертью посылать. Вдруг в сенях послышался шум, это горластый деверь кума Гришки приехал за гостями. Бабушка одаривает гостинцами,  шепчет молитву, просит Николу- угодничка хорошей дороги поезжанам, идёт в топлюшку,  большими рогачами достаёт из печки чугун, чёрный, будто цыганская голова, ставит вагонЫ,  наливает кипяточка, разбавляет холодненькой, хвалит печку, печника Иваныча  с Жеребёвки. Ко мне:" Мойся , мойся, боговый", и уходит  укладывать всё на места, строго блюдёт порядок, сама опрятная, как только что из коробки достали.  Моюсь усердно, с мылом, никаким  ослушанием не задеть бы , она сама  ко сну готовится, девки на вечёрку не собираются по стольку, а как же , говорит:»Ляжешь неубранным, сны хорошие распугаешь, ну ладно, родимый ,будет, а то сороки унесут».Подаёт полотеничко духмяное, в сундуке травки сушёные в кисетиках разные, так пахнет, что тебе летом. Бабушка подливает маслица в лампадку, вся будто снежным саваном павшим на Покрова укрыта, с гребёнкой о двух сторонах зубцами, кажется, плывёт в медовом свете, исходящем  из красного угла, садится с краешку и некоторое время пребывает в молчании, она завсегда, прежде чем говорить -тишину блюдёт, голос у неё тихий, слова,  как ягодки перебранные. «У  нас в Солотино девок было много,- зачала сказ бабушка,- как травЫ сОрной, в замуж часто выдавали на родительское усмотрение, «стерпится –слюбится», только и скажут. Правда, были и поперечные, «самоходками» таких звали: убегут, перебудут  время, куда деваться родителям, благословит тятенька вожжами, а уж потом и  иконку возьмёт, зато вековать с любимым, а не с постылым. Вырастала в доме рядом девка-краса, Манёк по деревенски, Мария стало быть. Был у неё ухажор,  кузнец Шурок, здешний понизовский- и красив, и работящий, да  не приглянулся её отцу, Карпу Осиповичу, придерживался  Карп Осипович веры старообрядной. Подались Манёк с Шурком в бега, сколько -то времени прошло, вернулись, да благословления Карл Осипович не соизволил дать, хоть лоском ложись, нет и конец, такой был он человек. Зато в конторе, за минуту окрутили и стали жить они здесь , на Понизовке. Жили хорошо, только деток не было и всё же, коли в такой любви жить, Бог завсегда дитятко пошлёт. Лето в тот год не заладилось, дожди закарали, не  накосить, не убрать, в погожие дни всех на скирдование отправляли. Манёк была уже на сносях, вот-вот должна родить, принесла она перехватку Шурку, сел он обедать  у скирды, она рядом, прямо голубочки, и тут их привалило соломой, второпях скирдовали. Пока отрыли, а она уже родила, девочку спасли , её ,сердешную, никак. Остался Шурок с ребятёнком, назвал так же,Марией, и до чего красивой уродилась, прямо ангелочек с иконки сошодший, кто ни идёт, всяк остановится, подивится красоте неземной. Да видно сглаз случился, а может Бог мерку потерял, стала она к верху тянуться, что тебе рассада без света, у нас сроду мужиков таких здоровущих не было и сила ей явилась немеряная. А случилось вот што: когда отца Шурка хоронили, Доня Беглячка растрепала  как матка с тятей наперекор Карпу Осиповичу жили-были, с той поры  будто подменили девку, стали её часто примечать в церкви, а церковь, как нашу порушили , двадцать восемь километров от нас была. Она пешком туда и обратно, и на работу поспевала, и своё хозяйство  в чистоте содержала,  Колюню Зипунка с собой привела, он не из здешних, чудно смотреть: его пугвачка на картузе ей только пупок прикрывала, однако по закону жили, венчаны были. Чего только не пришлось претерпеть ей на собраниях разных, конторские по-партейной  линии выговора схлопотали за недогляд, лютовали, особенно бригадир, Митька Шанин и что Ирод удумал. Весна случилась ранняя, требовалось как можно быстрее огороды вспахать, не гоже в песок сажать, лошадь, хомут, плужок только с разрешения бригадира взять можно, он черёд установил, передовикам раньше, нерадивым позжее, МанькА поставил напоследок и назначил день,на Пасху- не придерёшься, запрета не было, да только  кто в такой день пахать будет?.   Ничего не сказала, пошли с Зипунком в лес, притащили сухостоину сосновую, мал Зипунок, а мастеровущий, сработал сошку, из постромков хомутишко,  влезла Манёк  в хомут, Зипунок за сошкой ходит, так и вспахали, и посадили. Так оно так, только Зипунок остался Зипунком, а вот Мария, Маньком впрягалась, Полканицей выпряглась. Года три или четыре, уже не упомнить, так возделывали они свой огородишко, гордая, кремень - женщина. Однажды привезли  к нам в клуб артистов с обезьянками, народу набилось, скамеечки, с собой пришлось несть. С ними борока, мужик силы несусветной, железки неподъёмные подбрасывал да холкой ловил, подходили наши, пробовали поднять, ни- как страсть такая не поддалась им.Закончил он над гирями измываться, постлали на сцене ковёр-дерюжку, вышел на середину, подбочился и говорит-зазывает:»Кто из мужиков выйдет силой с ним померятся-побороться».  Притихли мужики, головы приспустили, глазами щели в полу рассохшемся конопатят . А борока ходит кочетом, да насмехается, ехидно так. Поднялась тут Полканица, фуфайчонку сняла обземь её, только и сказала:» Эх, мужики-мужики» -и на ковёр к бороке подалась-вышла. Зазубоскалил тот, дескать с бабой бороться. Прихватила она его правой рукой за грудки, што в тиски зажала, а левой, чуть повыше копчика, приподняла, как чувал центнерный и на ковёр-дерюжку ахнула. Замер зал и борока лежит, тужится встать, да куда там. Первым Колюня Зипунок оклемался, поставил скамеечку, вспорхнул-взобрался, пару лещей Полканице отписал, а как же- такого силача осоромила, спустился со скамеечки и домой пошли – потопали.
Вот так, с остановками на отдых и ожиданием увязавшейся с вязанкой лет памятью, добрался до маковки Заячьей горы. К стенам порушенной церкви Петра и Павла прижалось раздобревшее сельское кладбище. Здесь покоится мой дед, бабушка, многочисленные родственники, в стороне, чуть наискосок могилки Полканицы и Зипунка, Господь к ним был щедр, призвал в один день. Смотрю на Понизовку : выбеленные снегом крыши домов, намёты возле плетней, столбики дыма над печными трубами. Солнышко давленной клюковкой вот-вот скроется за ширмочку окоёма, последним дыханием подрумянивает, для пущей баскости,  будто Ульяна Бабкина своих бобочек  Палканиц. Вдруг, шоркнет, что тебе напильничком по месту, где душа в туге –печале пребывает, и враз мыслям светлынь, телу, лёгкость пёрышка лебяжьего, и явится вера, вера в давно забытую сказку, будто отведал яблок молодильных.


Лепила Ульяна Ивановна богатырицу Полканицу- могучего сложения, полногрудую,с конским туловищем. Образ Полканицы  так же глубоко народен, как и былинный женщины-богатырицы, или,как её называли, паляницы, сила которой не уступала мужской. Облачённые в кальчугу и панцырь-куяк,» в чисто поле искать супротивника».И на равных с мужчинами богатырями участвовали в славных подвигах.