Жизнь-как она есть-4

              ПОМОЩЬ СЕЛУ - ДЕЛО ВСЕНАРОДНОЕ!


                ЭПИГРАФ

                "Пьянь"шаталась по деревне.
                Все"обмыла"до упора.
                В хате людно,как в харчевне,-
                Пьянка,мат,дебош и ссора…"
                Автор.

                ПРЕДИСЛОВИЕ

   В описываемое автором время партией был выдвинут лозунг: «Помощь селу – дело всенародное!». Плакаты висели во всех больших и малых городах. Не исключением являлся крупный центр Восточной Сибири – город Красноярск.
   То ли в стране не хватало продовольствия, то ли колхозы и совхозы не справлялись с продовольственной программой.
   Что ни говори, а население городское численностью и тогда превышало сельское, которое не в состоянии было прокормить городских трутней и тунеядцев, как думали и выражались в сельских местностях люди.

               
                В ОБЩЕЖИТИИ


   Петр Баранов уже сорок с лишним минут ждал в холле общежития пресловутую Ольгу Ивановну – коменданта. Он все время спрашивал вахтершу, которая сменила на посту седого мужчину, дежурившего вчера, о всякой проходившей мимо него женщине:
   - Не она ли есть Ольга Ивановна – комендант этого общежития?
Однако та в ответ отрицательно качала головой.
   Наконец появилась долгожданный комендант и вахтерша утвердительно кивнула, бросив взгляд на Петра Баранова.
   Ольге Ивановне на вид давали тридцать пять, от силы тридцать шесть лет, но на самом деле ей уже года полтора назад стукнуло сорок. Это была высокая, представительная, молодящаяся блондинка. Было видно, что она тщательно ухаживает за собой, одеваясь по последнему крику моды.
   Петр сразу же направился за ней следом до кабинета, в который она вошла. Он выждал перед дверью минуты три-четыре и постучал в нее.
- Да-да, войдите! – послышалось из кабинета, и Петр вошел в него, предварительно приготовив направление на получение отдельной комнаты в общежитии.
  Ольга Ивановна внимательно изучила направление и промолвила:
- А где я им найду отдельную комнату? У меня они все заняты семейными парами, а у тебя, как я поняла, и семьи-то еще нет? Могу тебе лишь в одном помочь – заселить в 222-ю комнату. Будешь жить в ней не один, а с напарником. По крайней мере, все же лучше, чем вчетвером и более. Мужчина неплохой, спокойный, ему 32-ва года, работает слесарем на заводе-где и ты работаешь. Может и встречались вы там с ним.
  - А куда я, Ольга Ивановна, денусь или у меня есть выбор какой-нибудь?
Ольга Ивановна забрала направление и написала записку, сунув ее в руку Петра.
- Отдай записку вахтерше и получи ключ от 222-й комнаты. Кстати, прочитай правила поведения и проживания в общежитии, установленные инструкцией, которая обрамлена рамкой и висит на стенке у вахты, да читай внимательно, а то с твоим будущим жильцом по комнате жил некий Роман, так он сотворил такое, что не вписалось ни в какие рамки нашего высоконравственного комсомольского жития в общежитии. Мне пришлось лично выселять его, чтобы не позорил каноны и устои коммунистического быта. Мы, то есть весь коллектив и проживающие, боремся за почетное звание образцово-показательного общежития среди всех заводских общежитий Ленинского района. Вливайся и ты в это движение и будь первым не только на производстве, но и в быту. Итоги будут подводиться в апреле следующего года после Ленинского коммунистического субботника.
  Отдав записку и получив ключи на вахте, Петр поднялся на второй этаж и нашел дверь с табличкой «222».
Был рабочий день и в коридоре, по которому он проходил, было пусто. Петр открыл дверь и вошел в комнату.
  Комната представляла собой обычную гостиничную девятиметровку. По правой и левой сторонам стояли две кровати, возле них тумбочки. С правой стороны от входа у стены находился узкий шифоньер с антресолью, а слева – полка для головных уборов, под ней вешалка для верхней одежды с полочкой внизу для обуви. Прямо у окна стоял стол с графином и двумя гранеными стаканами посередине. К нему был приставлен еще крепкий старый венский стул. Кровать, находившаяся по правую руку, была застелена повидавшим виды выцветшим зеленым одеялом.
  Петр сел на стул, облокотившись локтями на стол, и задумался…
  От грустных мыслей его отвлек стук в дверь.
  В комнату вошла пожилая женщина в черном халате. Она принесла стопку постельного белья и положила ее на застеленную кровать отсутствующего в данный момент (по причине рабочего дня) второго постояльца 222-й, упомянутого Ольгой Ивановной.
  - Пелагея Дормидонтовна! – представилась женщина: – Я здесь в общежитии работаю кастеляншей – убираю коридор и подсобные помещения на вашем этаже. Здесь возьмете одеяло.
  И она показала на антресоль.
  Пелагея Дормидонтовна удалилась, а Петр, достав из антресоли одеяло и постелив его, улегся сверху, чтобы немного отдохнуть до прихода с работы своего нового соседа по комнате.
  Проснулся Петр от тихого скрипа открываемой двери.
  На пороге стоял мужчина ниже среднего роста в очках.
  - А вот и новый жилец появился! Теперь не скучно мне будет! – сказал он и подал руку Петру: – Меня Виктор звать, а тебя?
  - Петр Юрьевич Баранов! Собственной персоной! – ответил в вальяжно-шутливом тоне на приветствие Виктора Петр.
  - Вот и познакомились! – сказал, улыбнувшись, Виктор: – Я поиздержался, но ничего – на завтра обещают дать аванс, - с каким-то виноватым видом, помявшись, тихо произнес Виктор Марченко.
  - Не расстраивайся, дружище! У меня есть деньги! Давай сходим в гастроном и чего-нибудь купим из еды, а заодно спрыснем наше расприятнейшее знакомство!
  Когда новоиспеченные приятели вышли в коридор, в нем царило обычное для общежития вечернее оживление. Какой-то парень в умывальне с ожесточением полоскал в корыте свою робу. С общей кухни в нос наших героев шибануло запахом от приготавливаемой там пищи. В то же время доносился характерный запах общественного туалета. Встречные парни здоровались с Виктором, с любопытством посматривая на Петра.
  - Кто это с тобой, Витек? – спросил один из наиболее любопытных знакомцев Виктора Марченко по общежитию.
  - Познакомься, Славик, - мой новый знакомый, которого сегодня подселили в мою комнату. Так что теперь я не один, - ответил любопытному Славику Виктор.
Славик подал Петру Баранову руку и представился:
 - Славик.
  Славику на вид можно было смело дать лет тридцать пять, однако на самом деле ему недавно стукнуло двадцать девять. Он был выше Петра на пол головы. В общежитии его называли Рыжик за рыжий, даже огненный цвет волос, и обильно усыпанное веснушками лицо. Петру Баранову он не понравился с первого же взгляда.
«Каналья и мерзавец!» - определил мысленно Петр стоявшего перед ним парня за его плутоватый озорной взгляд и какое-то нахальство, сквозившее во всех его манерах.
  - А куда вы идете? Может, и я составлю вам компанию? – спросил наших приятелей назойливый Славик, прищурив при этом левый глаз.
  -Куда?Куда?Да на Кудыкину гору! Надо нам по делу, не приставай! – ответил, отмахиваясь от Славика рукой, как от назойливой мухи, Виктор Марченко.
  - Ишь, раскудахтался, очкарь! Борзеешь на глазах, а, впрочем, пойду-ка я в гости к Коляну в 226-ю комнату. Ему с Днепропетровска предки прислали посылку и деньги!
  Славик открыл дверь около которой находились приятели. Из комнаты посыпалась мужская нецензурная брань и режущий ухо визг женщины. Рыжик вошел в комнату и резко закрыл дверь.
  - Халявщик! - выдал оценку исчезнувшему за дверью парню Виктор. - Знаю я комнату эту… Комната в два раза больше нашей. Живут вшестером, гады ползучие! Я после о них расскажу тебе, Петр, а то прицепятся еще…
  Ухватив Петра Баранова за руку, Виктор Марченко потянул его на лестничную площадку и они быстро зашагали по ступенькам вниз,чтобы успеть до 19-ти:00 взять водки и какой-нибудь снеди.
  Возвращаясь из гастронома в общежитие и проходя по коридору по направлению к своим пенатам, друзья услышали шум, топот и возгласы под громкое звучание магнитофона, доносившиеся из комнаты 226-ой.
Густой пропитый мужской голос громко подпевал в сопровождении визгливых женских фальшивых сопрано:

  -Подкрашены у женщин губки.
    Задача у мужчин одна:
  Залезть"милашечке"под юбку,
    Пока влюбленная она!"
       С припевом:
  - Ах!Сладка любовь-конфета!
     Украшает белый свет.
    Без нее зима – нет лета,
     Без нее нам жизни нет!

   Гулянка в 226-й была в полном разгаре.
Виктор и удивленный Петр Баранов зашли в свою комнату и закрыли за собой дверь на ключ.
   Виктор Марченко сразу же достал из-под кровати самодельную электроплитку и два кирпича. В углу за кроватью он стал жарить яичницу с колбасой на приобретенном в гастрономе маргарине. Готовил и подогревал он еду всегда крадучись, закрывая на ключ входную дверь.
   Ольга Ивановна - комендант общежития, запрещала готовить в комнатах и если ловила доморощенных кулинаров-поваров, то конфисковывала электроприборы, предупреждая попавшегося незадачливого жильца, что в повторном случае она просто выселит его из общежития, ведь «имеются на каждом этаже комнаты приема пищи, в них и применяйте свои кулинарные способности».
   Пока Виктор жарил яичницу с колбасой, Петр нарезал в тарелку тоненькими кусочками хлеб, в другую – плавленый колбасный сыр, открыл банку шпрот и двухлитровую банку томатного сока. Вся эта нехитрая холостяцкая закуска была выставлена на стол.
   Только приятели расположились за оным, как раздался стук в дверь.
- Кого еще нелегкая несет? – проворчал Виктор Марченко, выбираясь из-за стола, чтобы открыть дверь.
   На пороге стоял мужчина с марлевой повязкой, поддерживающей ему челюсть.
- Вау-вау! – только и мог произнести он, жестом показывая, что хочет войти в гости.
   - Что значит «Вау-вау!»? Уж не подался ли ты, Кислых, в секту людоедов из Полинезийских островов, где съели всем небезызвестного капитана Кука без перца, соли и лука? Да, друг! Покалечили тебя твои сотоварищи-земляки из 226-й! Скажи им большое-пребольшое спасибо! А вот для нас ты здесь никто, лишь черт в болоневом пальто! Проходи-проходи Антошкой под звук баяна с гармошкой!!! Не подаем нынче, друг, не подаем, - показав кукиш, Виктор захлопнул дверь и повернул ключ в замке.
   - Зачем ты так, приятель? Может, не надо было с ним так?
   - Надо, Петя, надо, а иначе с этим дерьмом в человечьем платье нельзя! Мне так надоела из 226-й компашка-шарашка, что от нее меня типать начинает! Почти два года живу рядом с наглецами, врунами и ворами! Я безмерно рад твоему обществу, ведь двое-трое – не один! Закон всего живущего на Матушке Земле!
   - Знаешь, друг Виктор, ты мне напоминаешь одного замечательного чудного мужичка, с которым я лежал когда-то в больничке. Звали его Лева Кукушкин. Был он нашпигован всякими поговорками, такими уморительными, что мы ржали, как жеребцы, когда он выдавал их в своем неповторимом уморительном репертуаре!
   Петр налил водки в стоявшие на столе стаканы и новоиспеченные друзья-товарищи «обмыли» свое невольное знакомство.
   Виктор начал было свой рассказ, но Петр остановил его:
- Ты поешь и закуси сначала основательно, а после рассказывай.
   Последовав совету Петра, Виктор изрядно закусил после выпитой порции водки и опустошил больше половины сковороды с жареной яичницей и колбасой. «Заморив червячка», Виктор начал свой рассказ.

РАССКАЗ ВИКТОРА МАРЧЕНКО.

   - Я сирота, а вырастила меня и воспитала моя старшая сводная сестра по отцу. Фамилия моя Марченко, зовут Виктор Петрович, так что в каком-то компоненте мы с тобой тезки. Мать свою я не знал и знать не хочу. Бросила меня, когда я был еще в пеленках. Отец по профессии шофер-дальнобойщик, погиб в аварии где-то под Хабаровском. Варвара Петровна – так зовут мою сводную сестру – живет с мужем и моей племянницей – ее дочкой – в городе Ачинске. Иногда приезжают с Женькой - так зовут мою племяшку – в Красноярск. Женьке недавно исполнилось восемнадцать лет, невеста уже, а красавица какая… Живу я в общежитии два с половиной года, в общем, со дня его ввода в эксплуатацию. На заводе работаю почти шесть лет. Продвинулся от разнорабочего до слесаря шестого разряда. Поначалу здесь в общежитии все было хорошо. Я жил в этой же комнате с напарником, звали которого Роман. Немного погодя приехали какие-то вербованные непонятные личности, поустраивались на завод и заселились к нам в общежитие – они и мутят здесь воду, обнаглев до невозможности.
   - А куда смотрят участковый и комендантша, как бишь ее звать? Ах да, Ольга Ивановна, – перебил рассказ Виктора Марченко Петр Баранов.
   - А никуда не смотрят! У участкового морда вечно красная от недопивания – все здесь спустил на тормозах, а с Ольгой Ивановной главный хмырь всей этой «шушеры», проживающей в 226-й, Колян… Говорят, спит с ней, правда, свечку в ногах не держал у них, что говорят, то и тебе сообщаю. Колян даже одно время в общежитии комсоргом заворачивал. Наводил порядки на нашем этаже. Вел сказание о том, что чуть ли не пол-Бама было построено под его чутким комсомольским бригадирством. Для уверенности бил себя в грудь, а сомневающимся самолично выдавал зуботычину, как знак доказательства своей аксиомы. По его рассказу, который он доносил до наших ушей, можно было понять, что он, как ценный кадр Днепропетровска, был послан по комсомольской путевке на строительство Байкало-Амурской магистрали. Не знаю, что он там строил и кем руководил, но разрисован Колян наколками под завязку – тавро ставить на его теле некуда. Самолично и не раз наблюдал на его теле наколочные фрески тюремного художества. Я думаю, что он сел в своем городе за какие-то непонятные карусели-фортели и его по этапу притаранили за них в нашу родную восточную сторону, по совместительству прикомандировав к строительству, так необходимому нашему правительству. В общем, темная лошадка этот Колян. Непонятная сволочь, такую еще надо поискать. В другом крыле нашего этажа поселились азербайджанцы, заняв все крыло. Держатся кучно и в обиду себя не дают. Варятся в своем соку – в наши дела не встревают, но и к своим не допускают. Пробовал Колян установить свои у них порядки, однако, не получилось – разве что лишний раз получил по шее. С того случая к ним не суется, мразь ползучая.
- А в нашем крыле что?
- Все сами по себе, сидят по комнатам, как щеглы по скворечникам, клюв боятся высунуть. Вот здесь у нас Колян и лютует, приняв на вооружение закон французского короля, какого-то Людовика, кажется, одиннадцатого: «Разделяй и властвуй!». А вылетел Колян с комсоргов за один анекдотично-уморительный проступок. Как-то заводская комиссия по быту решила проверить в нашей общаге порядок. Ольга Ивановна перед появлением комиссии заставила работников общежития совместно с жильцами навести идеальный порядок: в коридорах, на кухнях, в душевых, туалетах, и, конечно, в жилых комнатах. Даже занавески приказала на окна выдать новые. Странно, но наша Дормидонтовна почему-то не поменяла их на старые по своему обыкновению. В каких скрижалях истории общежития надо записать о такой необыкновенной порядочности с ее стороны? Наверное, коза не успела отнять заветную капусту у козла. Со дня на день ждали заветную комиссию, а заявилась она в общежитие внезапно, как снег на голову - в один из выходных дней. Идет, значит, комиссия по нашему этажу во главе с Ольгой Ивановной, а она соловьем разливается перед председателем комиссии, что так, мол, и так – в общежитии, дескать, отличная, прямо таки райская обстановка и дисциплина, а особенно нравственность-кристально-чистая и на должной комсомольской высоте. Здесь большая половина – это представители ленинского комсомола, а все остальные – сочувствующие, и все благодаря комсоргу здешнему Николаю Яковенко, который и отвечает на этаже за порядок и дисциплину.
Ольга Ивановна открывает дверь 226-й, чтобы познакомить комиссию с таким ценным, на обе ноги подкованным эрудированным кадром. И что же видят? А видят они прелюбопытнейшую картину Тициана. Ее протеже Колян, забыв по пьяной лавочке закрыть дверной замок на ключ, сдвинул обе койки и трудится над сладострастно-ахающей обнаженной дамой, поднявшей ноги кверху, да так, что все его мужское естество, совокупляющееся с интимным местом молодой дамы, оказалось на виду изумленной комиссии.
  Ольга Ивановна, всплеснув руками, мгновенно захлопнула дверь перед комиссией. Чрезвычайное происшествие, конечно, наделало много шумихи, но все же жив остался «курилка» - правда, слетел с комсоргов. Впрочем, Колян продолжает негласно командовать у нас на этаже и вертеть вновь назначенным вместо него комсоргом. С него, как с гуся вода – все с рук ему сходит.
  Всех больше он терроризировал моего бывшего соседа по комнате Романа. Не знаю почему. Роман был неплохой парень, но что мы могли вдвоем сделать против банды отщепенцев и подонков, сколоченной Коляном в единый кулак. Он пробовал бороться с отребьем из 226-й, прикрепил к нашим дверям объявление: «Хлеба нет, соли нет, спичек нет и водки тоже» - за что мы были жестоко исколочены и почти месяц ходили в синяках. С других комнат ребята нам не помогли, а просто закрылись и сидели по своим комнатушкам-норкам, как мыши, тихо. Никто из них не протянул нам руку помощи. Я предложил Роману сходить к участковому, но Роман был гордый и жаловаться считал для мужика постыдным делом.
   Далее была история с голой девкой в коридоре. Я в это время работал во вторую смену. Товарищи из 226-й…
   - Тамбовский волк им товарищ! – перебил Виктора Марченко Петр Баранов.
   - Не перебивай, друг, а лучше слушай. Так вот, эти товарищи привели в свою комнату какую-то шалаву и споили ее. Очевидно, стали приставать к ней с сексуальными домогательствами, однако девица в последний момент (хоть и была в стельку пьяна) все же оказала сопротивление и не поддалась честной компании Коляна: царапалась, поднимала визг и чуть не откусила Рыжику мочку правого уха. Я видел все художества ее на Коляне и Рыжике, вот те крест, не сойти мне с этого места, - и Виктор трижды перекрестился. – Они, т.е. Колян и Рыжик, вытолкали девку в коридор в чем мать родила. А та, попутав все «рамсы», т.к. была на кочерге до невозможности, стала долбиться в дверь нашей 222-й комнаты. Роман на свою беду открыл дверь и чуть не был сбит на пороге взбесившейся обнаженной фурией. Около нашей комнаты собралась шумная ватага жадных до вон выходящих ЧП соседних жильцов, в том числе и из 226-й – родоначальников скандала. Дежурившая в тот вечер Пелагея Дормидонтовна (наша кастелянша) стала стыдить изумленного, ничего не понимающего Романа за пьянство и разврат, не совместимые с нашим развитым социалистическим обществом, хотя Роман не употреблял спиртного вообще. Как пресловутая компания из 226-й сумела незаметно перекинуть вещи девицы в нашу комнату – один только Создатель наш ведает.
Пелагея Дормидонтовна с трудом натянула трусы и застегнула лифчик на дергающейся в истерике алкоголичке. Облачив кое-как ее в одежды, она насильно, почти на себе вытащила упирающуюся деваху в нижний холл общежития и, не обращая никакого внимания на претензии оной, что она ограблена, вытолкала ее в шею с напутствием:
- Шалава! – и захлопнула входную дверь в общежитие перед самым носом бурно подгулявшей девахи.
   Ольга Ивановна на следующий день пришла очень рано и постучала в нашу дверь. Роман, собиравшийся на работу, открыл ее. С каменным лицом и в официальном тоне Ольга Ивановна приказала ему собрать вещи и немедленно выметаться вон из общежития, чтобы духу его, т.е. Романа, здесь не было.
- Я не допущу позора и скандалов во вверенном мне заведении и моли Бога, чтобы на тебя не подали в суд, как на грабителя и насильника! Сидорыч, наш участковый, порывался тебя задержать, но я упросила его не делать этого во избежание черного пятна на нашем образцово-показательном коммунистическом быту.
Вот такую свинью подложили с 226-й комнаты мерзавцы и прохиндеи моему бывшему соседу по бытию в 222-й Роману, – Виктор, закончив свой рассказ, замолчал.
  - Видать, сильно лукавит и фарисействует Ольга Ивановна. Она, наверное, точно знает, чье кошка мясо съела, и потворствует Коляну и Рыжику-за какие-то перед ней особые заслуги, - промолвил Петр Баранов, внимательно выслушав рассказ своего соседа по комнате. Приятели, молча чокнувшись стаканами с очередной порцией водки, выпили.

* * *

   Петр проснулся около двух ночи от какого-то непонятного шума, производимого в коридоре. Ему показалось, как что-то тяжелое тащили по коридору с диким хохотом, перемежающимся трехэтажными смачными матюками. Он посмотрел в сторону, где спал Виктор Марченко. Тот храпел «во всю Ивановскую», не реагируя на коридорный шум.
   «Видать, привык бедолага к обстановке беспокойного муравейника под названием «общага». Спит, как сурок, а компания из 226-й шумит и гуляет напропалую, несмотря на такой поздний час», - подумал Петр Баранов; глубоко зевнув, он отвернулся к стене и мгновенно заснул.
   Петр проснулся от того,что его тряс за плечо Виктор Марченко.Он взглянул на часы – было около половины седьмого утра.
   - Ты зачем меня будишь? Еще ж рано, я бы еще пол часика подремал, - спросил Петр своего нового приятеля.
   - Идем-идем, дорогой, посмотришь, что учудили ночью эти хохмачи из 226-й, - ответил Петру Виктор Марченко.
   -Ну,идем, раз тебе так хочется.Мне все равно необходимо посетить кабинет задумчивости и отдать долг"цыгану", как говорят в народе.
   Хохоча,Виктор Марченко повел Петра Баранова по направлению к месту,где жильцы справляли свою нужду и приводили себя в полный порядок.
   Коридор был еще пуст,только из-за дверей комнат слышались разговоры и возня подымающихся с постелей жильцов общежития. В права вступал очередной день недели – среда.
   Петр при виде уморительного зрелища в туалете захохотал,схватившись за живот,а зрелище действительно стоило того.
   В общественном туалете головой к окну вдоль ряда унитазов на железной койке храпел наш вчерашний знакомый с подвязанной челюстью – обитатель пресловутой 226-й-Кислых. Он лежал в одних трусах, без подушки и одеяла на голой панцирной сетке и почему-то в больших кирзовых сапогах 45-го, а то и 46-го размера. Сапоги были сильно истоптанные, с комьями грязи на подошвах.
   - Ничего себе! Ребята из 226-й весьма экстравагантно развлекаются! – произнес за спиной наших приятелей вошедший в туалет парень.
   Постепенно собралась толпа зевак,прибежавших посмотреть на прелюбопытнейшее зрелище. Кислых крепко спал после вчерашних возлияний. Храп и вонь от алкогольных паров и общественного туалета являлись непосредственными атрибутами этого уморительного и нелицеприятного зрелища.
   Друзья выбрались из кучки столпившихся зевак и направились к своей 222-й.    Виктор по пути толкнул дверь 226-й – она сразу же открылась, т.к. по своему обыкновению была не заперта.
   Все пять находившихся в ней кроватей были заняты отдыхающими после изрядной попойки хозяевами и их гостями. 226-я комната имела два окна и была раза в два больше, чем комната наших приятелей. На уложенных на полу матрасах отдыхал меж двух обнаженных женских тел сам Колян – лидер и хозяин этого разнузданного сабантуя. Он, как и девицы, был не прикрыт сбитой в ноги замусоленной простыней, и все его мужское естество кричаще расположилось перед взором наших изумленных приятелей. На столе, подоконниках, стульях и просто на полу валялось и стояло множество пустых бутылок вперемешку с одеждой, обувью, бычками недокуренных сигарет и остатков снеди.
   -Прикрой дверь, Витек. Ну их к лешему! Нам уже надо собираться и двигать на работу. Пусть сами разбираются здесь, любители «клубнички» и вакханалий! – сказал Виктору Марченко Петр.
   При выходе из общежития Виктор, вдохнув резкий утренний воздух, проговорил вслух, то ли для Петра, то ли для себя, то ли просто так:
- Пройдет Ореховый Спас – готовь рукавички про запас.

                КОМАНДИРОВКА

   В начале сентября Петра Баранова вызвал его непосредственный начальник Юрий Владимирович Гришков.
   «Интересно, и что ему от меня надо? Вроде, у меня все в норме – план мой участок по выпуску стеновых панелей выполняет, происшествий и срывов никаких не наблюдается», - думал про себя Петр Баранов, направляясь к кабинету начальника цеха. Он несмело постучал в дверь с табличкой «Начальник цеха».
   - Войдите! – раздалось из кабинета
   - Вызывали, Юрий Владимирович?
   - Да, Петр, вызывал. А вызывал я тебя, Петр Юрьевич, вот по какому делу.  Поработаешь месяца два-два с половиной в сельской местности в качестве «двадцатипятитысячника». Читал Шолохова «Поднятая целина»?
   - Читал, Юрий Владимирович.
   - А плакаты по городу читал, Петр Юрьевич?
   - И их читал, Юрий Владимирович, в курсе.
   - Газеты, я так понимаю, ты тоже почитываешь. Вот и молодец, Петр. Значит, человек ты грамотный, молодой, горячий – тебе и карты в руки. Бери направление и дуй-ка ты, Павка Корчагин, в отдел кадров к Михалычу. Он тебе там все детали по этому делу подробно объяснит. Всего хорошего, товарищ мастер! Не подведи наш цех и завод! Все, мне некогда.
   Сняв свои знаменитые роговые очки,начальник протер их платком и поместил опять на свое законное место. Юрий Владимирович на прощание подал руку Петру и, указав на дверь, склонился над бумагами.
   Петр направился в отдел кадров завода.
«Вот что надумал очкарик – отправляет в колхоз, да еще и иронизирует: «двадцатипятитысячник», Павка Корчагин, читал то и это? Не нужен я в цехе, видать, по всему. А, впрочем, все равно, может так и лучше: новые лица, перемена обстановки. Возможно, встречу судьбу свою, познакомлюсь с девушкой, влюблюсь и вышибу клин клином», - размышлял Петр Баранов, шагая к заводоуправлению
   Около отдела кадров толпилась немалая очередь. Петр осведомился кто крайний и, поздоровавшись со знакомыми коллегами по заводу, стал, как и все, ожидать приема.
   Через некоторое время дверь отдела кадров открылась и вышла Верочка – небольшого роста хорошо сложенная красивая брюнетка. Разглядев в толпе Петра Баранова, она поманила его своим изящным пальчиком с тщательно ухоженным длинным ноготком, чтобы он без очереди вошел в кабинет сразу за ней. Петр, поздоровавшись с Иваном Михайловичем, в нерешительности встал посреди кабинета.
   Иван Михайлович Голов–человек предпенсионного возраста,более пятнадцати лет работал кадровиком на заводе железобетонных изделий. Он минуты две рассматривал Петра Баранова и, пожевав своими пухлыми губами, промолвил:
- Присаживайтесь, Баранов, – и когда Петр присел на ближайший стул Иван Михайлович продолжил:
- Директор завода, товарищ Руднев Вячеслав Яковлевич, вняв рекомендациям начальника цеха стеновых панелей Гришкова Юрия Владимировича, остановился на твоей кандидатуре, Петр Юрьевич. Ты молод, а кому, как не молодым доверить стратегическую программу обеспечения страны продовольствием. Мудрые решения партии – в жизнь. Встретимся у газетного киоска на привокзальной площади. Завтра к 7:30-ти чтобы как штык был на железнодорожном вокзале. Я тебе представлю в полном составе людей, а также выдам билеты, деньги и все необходимые командировочные бумаги. Не подкачайте, Петр Юрьевич! На Вас наш завод возлагает особые надежды. От вас зависит и ваша карьера, и ваше будущее. Как говорили древние - «молодость обеспечивает старость».
   Когда Петр Баранов вышел из кабинета, Иван Михайлович обратился к Верочке, покачав головой и по обыкновению своему пожевав губами:
- Не верю я ему. Интуиция моя никогда меня не подводила - не справится щенок с возложенной на него задачей. Я возражал директору, ратовал за отвод его кандидатуры, однако Вячеслав Яковлевич настоял на своем. Я умываю руки. Подготовь, Верочка, соответствующие документы и пригласи следующего.

* * *

   Начало сентября выдалось дождливым, с пронзающим и достающим до самого нутра хиусом, рождающимся в отрогах Восточного Саяна. Мягкий бисерный дождь сек по лицу и скатывался струйками по капюшону штормовки.
   Петр быстро забежал в подъезд и нажал на кнопку звонка квартиры родителей. Дверь открыла Зинаида Ивановна.
   - Проходи, Петруша. Как ты там поживаешь? Почему не работаешь?
   - Много задаешь вопросов, мама. На какой отвечать – не знаю, да и не хочу. Я завтра с утра убываю в командировку. Пришел с вами попрощаться.
   - Проходи, сынуля, покушай.
   Петр снял обувь и прошел на кухню, по пути заметив отчима в комнате.
   Дмитрий Иванович сидел на своем любимом диване в очках, карикатурно смотревшихся на его мясистом носе, и делал вид что читает газету.
   - Митя, поздоровайся, мой сынуля пришел. Завтра убывает в командировку! – громко, чтобы муж услышал, произнесла Зинаида Ивановна.
   Дмитрий Иванович откинул газету на стол, положил на нее очки и, встав с дивана, достал бутылку водки из серванта.
   На серванте, как ни в чем не бывало, стояли два веселых фарфоровых гуся, правда, в районе шеи одного явно выделялась неровная окружность с мелкими трещинками и сколами. Дмитрий Иванович носил его на работу, где и присоединил голову пострадавшего гуся спецклеем.
   Отчим по натуре был гневным, импульсивным мужчиной, но быстро отходил и успокаивался. С бутылкой водки он прихромал на кухню.
   - А вот и я! – проговорил он и грузно плюхнулся на табурет, удобно умещая свою покалеченную на фронте прямую ногу.
   -Опять ты,Митя,с водкой проклятой лезешь?Мало она наделала парнишке в жизни неприятностей.
   -Да мы понемногу,Зинушка,на посошок и за примирение.Кто старое помянет,тому глаз вон! Не правда ли, Петр Юрьевич?
   -Правда твоя,отец,ведь жизнь–она такая, какая она есть и будет всегда продолжаться: с нами или без нас – все равно, – ответил отчиму Петр Баранов с изрядной порцией философии.
   Выпив стопку водки и плотно поев, Петька стал собираться. Отчим попытался налить еще по одной стопке, однако Зинаида Ивановна отставила стопку Петра на рядом стоящий холодильник и сказала:
- Хватит!
   Дмитрий Иванович полез в холодильник и достал килограмма три охотничьих колбасок.
   -Возьми,Петька,в дороге пригодятся.И полусапожки кирзовые забирай–в деревне они ох как нужны! Они совершенно новые, только что на производстве получил. Мне они ни к чему. Не обижайся и прости меня старика! Желаю тебе всего наилучшего!
   Распрощавшись с родителями, Петр Баранов с полной сумкой и благословением матери, которая перекрестила его, вышел во двор. Там он неожиданно столкнулся с Сергеем Грибовым.
   -Здравствуй,дружище!В какую сторону свои стопы направил?–поинтересовался Грибов, явно стараясь завязать с Петром дружеский разговор.
   С Сергеем Петр Баранов не виделся с того злополучного пятничного вечера,когда у него сорвалась помолвка с Галиной Раткевич – с уже бывшей невестой.
   -Здравствуй,жук!Какой ты мне друг? Сбежал, когда жареным запахло,как крыса с тонущего корабля.
   -Ты,Петруха,не серчай,не будь ершом.Все в жизни бывает.Мы с тобой на помолвке твоей малость перебрали, вот она и не состоялась.
   -Иронизируешь,Грибов…Хитер бобер,а водку спер,хоть и пьяный был,гусь лапчатый. Руку тебе я пока не подам, может когда отойду от всех этих перипетий. А сейчас отойди в сторону или я за себя не ручаюсь!
   Петр демонстративно оттолкнул Сергея Грибова с дороги и быстро зашагал к остановке.
   -Верно,гусь свинье не товарищ,-прошептал Сергей, злобно сверля глазами спину удаляющегося от него Петра Баранова.
   Добравшись до остановки, где находилось общежитие, Петр купил в местном гастрономе хлеба и водки и поднялся на свой этаж, даже не поздоровавшись с вахтером. Настроение после встречи с Сергеем Грибовым у него явно испортилось и приблизилось к нулю. Встреча это неожиданно напомнила ему Галину Раткевич и любовь к ней, так резко и непонятно оборвавшуюся после дикой ненужной драки с ее родственником.
   Петр Баранов повесил на вешалку мокрую штормовку,снял ботинки и,положив сумку на стол, улегся на кровать. Как и в первый день, когда он заселился в общежитие, так и сейчас его внезапно одолели невеселые мрачные мысли.    Помаленьку успокоившись,Петр задремал,а затем и совсем уснул,провалившись в глубокую черную яму забытия.
   Проснулся он так же быстро, как и уснул. Петр приподнял голову, широко зевнул и увидел Виктора Марченко, тихо лежащего на постели и читающего книгу.  Он спросил:
- А ты давно пришел с работы, Витек?
   - Более часа назад.Ты так сладко спал,что я не стал тебя тормошить,- ответил Петру Баранову Виктор Марченко:– Я слышал, друг, что тебя командируют в колхоз, да не простым волонтером, а старшим над командированными работниками завода. В седьмом цеху, где я работаю, пятерых ребят командировали, в том числе и Рыжика. Не могут простить ему прогулы с той пьянки, после которой выгнали по статье Кислых, несмотря на его поврежденную челюсть, и еще одного – Кирюху из 226-й.
   -Как мне не хочется ехать в командировку,ты бы,Виктор,знал.А ехать надо, приказ начальника – закон для подчиненного. «Очкарик» - наш начальник цеха, настоял на моей кандидатуре перед директором завода, чтоб ему пусть было!
   - А я тебе,Петр,новость расскажу.Сидорыча,нашего участкового, пьяницу краснорожего, заменили на нового. Не знаю, как зовут. Серьезный мужик!
   -Всегда,Виктор,новая метла по-новому метет,а истреплется–менять срочно надо. Аксиома проверенная.
 -Не перебивай меня,Петр,а лучше послушай.Вызывал он Коляна и предупредил,что если он выкинет какую-нибудь фортель в общаге, то он его быстро определит в места не столь отдаленные, и никакая Ольга Ивановна, и даже сам,Господь Бог,ему не помогут. Так что Колян присмирел и заделался тихушником. В 226-ю заселили двух новых парней. Парни, говорят, боевые и самостоятельные: спуску никому не дают, на уловки Коляна не ведутся. В общем, Колян со всей своей оставшейся компанией и Рыжик пропадают подолгу где-то на стороне – наверное, воруют и косячат. А еще я слышал, что и Коляна к тебе командировали. Так что будь начеку!
   -Новость,Витька,ты мне сообщил прямо «аховую»!Собрали все дерьмо с завода!   -Езжайте,Петр Юрьевич,воплощайте мудрые решения партии в жизнь!Ладно!Как говорил Павел Иванович в больничке, цитируя древних: «будем делать, что надо делать, а что будет, то и будет».
   Петр налил водки в стакан, предназначенный Виктору Марченко, и угостил его охотничьими колбасками, а сам, отказавшись от выпивки, лег спать, чтобы ранним утром встать со свежей головой. Он разрешил Виктору Марченко выпить по новой, если ему захочется, подложив в его пустую тарелку несколько охотничьих колбасок.

* * *

   Троллейбус подъезжал к железнодорожному вокзалу. Петр Баранов наблюдал в окно, как усиливается дождь из неожиданно набежавших темно-свинцовых туч, мгновенно сменивший секущий препротивный дождик, и в конце концов превратившийся в настоящий ливень. Казалось, открылись «хляби небесные». Сквозь дождевую завесу столбы, здания, киоски, машины со светящимися фарами, спасающиеся от ливня люди казались призраками из фантастических кошмарных снов.
   «Спасибо Витьку за зонтик и вместительный «абалаковский» рюкзак.Снабдил меня по полной, добрая душа», - с благодарностью подумал, глядя на сплошную дождевую завесу, Петр Баранов.
У привокзального киоска в розовом плаще и под розовым зонтиком стояла миниатюрная Верочка. Заметив Петра, появившегося из подъехавшего к остановке троллейбуса, она окликнула его и показала на главный вход железнодорожного вокзала. Наш герой быстро направился по указанному Верочкой направлению. Сразу у входа Петр увидел группу из пятнадцати человек во главе с кадровиком завода.
- Еще осталось пять человек подождать, что-то опаздывают, - посмотрев на часы, сказал Иван Михайлович.
Последними подошли, вместе с Верочкой, кстати, продрогшие на дожде Колян и Рыжик – соседи Петра по общежитию.
- Ставлю на вид вам, молодые люди, опаздываете, как вас там… э… э… зовут, - посмотрев в список и пожевав по своему обыкновению губами, произнес их фамилии Иван Михайлович: - Яковенко и Яровой.
После переклички вся группа перешла в зал ожидания. Он был наполовину пуст, так как было еще раннее утро и людей, как никогда, на вокзале находилось немного.
Кадровик, приказав Верочке и Петру следить за порядком, направился в справочную, чтобы узнать насчет билетов на поезд. Минут через сорок он вернулся чем-то расстроенный. Погладив подбородок и привычно пожевав губами, он отозвал Верочку и вполголоса тихо сказал:
- Подвели нас, Верочка, железнодорожники. Билетов на ближайшие проходящие через станцию Красноярск в восточном направлении поезда нет и не предвидятся. Директор завода уверял меня, что договорится с железнодорожным начальством, а вот как оказалось. Бардак, да и только.
Иван Михайлович куда-то ходил снова, кому-то звонил, а время шло, и пока никакого результата не наблюдалось. Он отозвал Верочку и Петра Баранова от группы командированных в сторону и сказал:
- Петр Юрьевич, вот вам командировочные бумаги и деньги – здесь все расписано: в какой пункт назначения ехать, сколько кому полагается, к кому там обращаться, и прочая-прочая… Деньги, мой друг, желательно выдать командированным, когда прибудут на место – так спокойней и надежней будет. А ты, Верочка, возьми деньги на билеты и обязательно в течение этого дня отправь всю группу с вокзала, чтобы не маячили здесь. Объясни товарищам их права и обязанности, правила поведения в пути следования к месту назначения. Все, мне некогда, я поехал на завод. При встрече, Верочка, отчитаешься обо всем мне лично, а вам, Петр Юрьевич, скатертью дорога. Буду ждать от вас победных реаляций, только их, но не других!
Иван Михайлович, так сказать, переложив такое важное дело, как отправка командированных, на хрупкие плечи Верочки, ретировался, как говорят военные. А проще – взял и улизнул.
Верочка, оставив группу на попечение Петра Баранова, ушла к кассам, чтобы все же решить проблему с билетами на поезд, такими желанными для нее в такой создавшейся непростой ситуации.
Одна из женщин, находившаяся в группе, засетовала, что зря согласилась ехать на уборку в колхоз - лучше бы уволилась.
- Не сейте панику среди командированных, высокоуважаемая Антонина Ивановна! Вы находитесь на работе. И за то, что Вы здесь сидите, а не работаете в поте лица, Вам завод платит зарплату и командировочные, да и в колхозе заработаете, разве это плохо?
- Послушай, начальник, - обратился Николай Яковенко к Петру Баранову, - ты нам долдонишь про гроши, а где они? Я что-то их не вижу в упор, а чрево мое ворчит, как будто там засел пес голодный. Вот и Рыжик со мной согласен. Согласен, Рыжик?
- Да-да, - закивал своей огненно-рыжей головой Вячеслав Яровой и добавил: - Что положено – отдай. Не будь жмотом-бегемотом.
- Михайлович сказал, что выдавать командировочные только по прибытию на место нашей командировки, - ответил Коляну и Рыжику Петр Баранов.
- Мало ли что он сказал! – молвила Антонина Ивановна. – Я от лица своих девочек и не только желаю, чтобы ты, Петр, выдал нам незамедлительно и сейчас же положенные командировочные деньги. А Михалыч, что он? Он только порезвился здесь, посуетился для виду и ускакал цугом, жеребчик бредовый от сивой брехливой кобылы.
Дальше пошел нецензурный набор слов по адресу ускользнувшего, как угорь, от проблемных проводов начальника отдела кадров.
- Подрезать бы тебе язычок, Антонина Ивановна, больно ты его распустила. Не будоражь людей, они и так взбаламучены до невозможности. Желает ли общество, чтобы я сейчас выдал ему командировочные деньги? – спросил группу Петр Баранов.
- Да! Желаем! – закивали головами и произнесли вслух все двадцать человек командировочных.
- Что ж, подчиняюсь большинству и раздаю по списку деньги, - ответил на такое единодушие своих подчиненных Петр.
Внутренний голос Петру Баранову подсказывал, что не надо идти на поводу у большинства и все же выполнить указание Ивана Михайловича, однако, то ли природная доброта, то ли свойственная его характеру душевная мягкость перебороли силу воли Петра и воспрепятствовали его решимости не подчиниться давлению командированных. Хотя он отлично понимал, что поступает неправильно, и в конечном итоге создает себе самому множество проблем в будущем.
А вокруг царила обычная вокзальная суета. Входные двери беспрерывно открывались и закрывались входящими и выходящими людьми, озабоченными своими проблемами и проблемками. Свободных сидений в залах ожидания не наблюдалось.
Наконец появилась раскрасневшаяся, немного растрепанная и раздерганная, но счастливая Верочка, так как ей все же удалось приобрести билеты. Правда, восемь в купейный, в тринадцать – в плацкартный вагон на проходящий поезд, следующий через станцию Красноярск в восточном направлении.
- Уфф! – вздохнула она и промолвила: - Ждать вам, ребята, поезда еще часа четыре с половиной. Ночь протрясетесь в поезде, а рано утром будете в Ирвее. Всего вам доброго, я ретируюсь, а Ивану Михайловичу позвоню, чтобы он предупредил тамошнее начальство, когда вас встречать.
Отозвав Баранова в сторону, Верочка стала корить его за то, что она видела всю процедуру раздачи денег командированным раньше времени:
- Нехорошо, Баранов, игнорировать приказы начальства!
Но Петр уверил ее, что все будет хорошо и под контролем с его стороны, что он доставит людей в целости и сохранности к месту их назначения.
Через полчаса после ухода Верочки, оставив половину людей в зале ожидания и попросив их сохранять сидения от посторонних, Петр Баранов со второй половиной отправился обедать в привокзальную столовую, так как в самом вокзале находились рестораны и буфеты, покушать в которых было намного дороже, чем в столовой.
Когда он вернулся с людьми после обеда в зал ожидания, то не досчитался двух человек из десяти – Рыжика и Коляна в наличии не наблюдалось.
- Антонина Ивановна, Вы, как старшая, не знаете, в какую сторону отправились эти стервецы без моего на то разрешения?
- Я их не пускала, однако, они послали меня куда подальше и оскорбили, обозвав стареющей потрепанной метелкой.
- Ладно, Антонина Ивановна. Иди со своей группой обедать в столовую, а я пойду искать их по вокзалу.
- И я с Вами, Петр Юрьевич. Можно? – попросилась одна из девушек.
- Иди обедай, девушка, ты еще ничего не кушала, милочка, - ответил Петр Баранов.
- А я не хочу в столовую, ведь мне мама наложила в сумку съестного столько, что до самой Москвы бы хватило, ешь – не переешь.
- Пошли, раз просишься. Как звать-то тебя, милая?
- Зовите меня, Петр Юрьевич, просто - Ляля.
Заполненный вокзал гудел как улей. Слышался перестук колес отправляющихся и прибывающих составов, гудки, громкие объявления диктора по вокзалу.
Ляля – девушка невысокого роста, едва достигшая совершеннолетия, с очень милым, симпатичным личиком, в меру усыпанным веснушками, обрамленное ухоженной шапкой густых рыжих волос, взяв под руку Петра, что-то ворковала ему, но тот ее не слушал, обеспокоенный исчезновением Коляна и Рыжика. Петр с Лялей побывали в ресторане, в буфетах, обошли все укромные уголки вокзала, в том числе и злачные, однако, разыскиваемых Коляна и Рыжика наши герои так и не повстречали. Тогда Петр с Лялей решили разделиться. Сам Петр решил продолжить поиски на привокзальной площади, а Лялю он послал на перрон с наказом проверить все пути, где останавливаются поезда и местные электрички.
Дождь прекратился. О нем лишь напоминали многочисленные лужи на асфальте, отражавшие разорванные ветром свинцово-синюшные тучи, да насыщенный чрезмерной влагой воздух. Лучи сентябрьского солнышка нет-нет, да и прорывались сквозь разломы еще хмурых, набрякших туч, напоминая людям, что еще не все потеряно, что будет и на их улице праздник в виде золотого, ласкового с багрянцем бабьего лета, а оно даст импульс душевного мажора перед такой холодной и очень долгой сибирской зимой.
Впрочем, Петр так был озабочен поисками Коляна и Рыжика, что попросту не замечал перемены погоды к лучшему. Мысленно он ругал себя за свою мягкотелость: «И зачем я не послушал Михайловича? Создал лишнюю головную боль для своей дурной головы. Вечно я сначала отрежу, а потом думаю».
Петр Баранов и не подозревал, что эта проблема – всего лишь проблемка, а проблема возникнет в дальнейшем.
Поиски прошли неудачно: ни у пивных ларьков, ни у привокзального гастронома, ни в самом гастрономе Петр не встретил пресловутых Коляна и Рыжика. Возвращаясь к железнодорожному вокзалу, он встретил группку своих людей, следовавших веселой стайкой во главе с Антониной Ивановной с привокзальной столовой. Петр спросил Антонину Ивановну и всех с ней находящихся людей, не видели ли они в столовой Яковенко и Ярового, но получил отрицательный ответ. Он уже отчаялся найти их, когда увидел Лялю, машущую ему рукой. Петр стремительно побежал к ней и спросил:
- Что, Ляля, нашла их, скотов безрогих?
- Нашла, Петр Юрьевич, на втором пути пристроились возле киоска на какой-то тележке, по-видимому, оставленной грузчиком до прибытия очередного поезда.
- Вот что они там делают, Лялечка? – спросил Петр Баранов.
- Хомячат и оные места трут, запивают пивцом, и я подозреваю, что без водочки здесь не обошлось, и где они ее нашли, поганцы разэдакие. На вокзале она запрещена, только разве в ресторане, а может в буфетах, - ответила Ляля Петру Баранову.
- Свинья грязь всегда найдет, Лялечка!
Перебежав по переходу первый путь, Петр с Лялей спустились по лестничному маршу на второй.
Среду снующих туда-сюда пассажиров и провожающих, на грузовой тележке и вправду сидели Колян и Рыжик, уже неадекватные и, по-видимому, хорошо «клюнувшие» спиртного.
- Вот, Петр Юрьевич, они – огурчики мореные, спиртом утомленные! – показывая пальцем на двух друзей, сказала Ляля.
- Раскудахталась, Рыжуха. Запрячь язычок, а то быстро укоротим его! – промолвил Колян, откидывая синей от наколок рукой пустую бутылку из-под пива в сторону.
- Петр Юрьевич, он меня оскорбил, назвал Рыжухой!
- Нет, Ляля. Из уст такой неординарной личности, как Колян, слово «Рыжуха» звучит похвальным комплиментом и означает, что ты у нас золотая девушка. Колян, а ты что творишь? Люди на тебя внимание обращают, ведь ты не в общежитии находишься, а в общественном месте, и можешь загреметь под звон брошенной тобой бутылки. Милиция рядом – быстро подхватит тебя, дружочек, под твои синие рученьки. Так что давай, не стесняйся, подними бутылочку и положи ее в рядом стоящую и предназначенную для разного рода мусора урну.
Колян бросил убийственный взгляд на Петра, обернулся к своему собутыльнику и с приказной ноткой в своем голосе сказал:
- Подними, дорогой Рыжик, бутылочку с пола, пожалуйста, а то у меня что-то в спинке стрельнуло – радикулит проклятый жизни не дает. Все же сказывается мое комсомольское путешествие на ударную стройку, на БАМ недоделанный, ох и набригадировался я там, ужас. В кошмарном сне такого не увидишь.
- Да кто он такой, чтобы нам указывать? – возмутился Рыжик, показав пальцем на Петра, и сам ответил: - Вошь на поганом гребешке! Прибежал с какой-то соской и мутит из себя Наполеона с горы.
- Знаешь, Яровой, я человек необидчивый, однако, за оскорбление девушки могу и сорваться с добрых тормозов и намылить тебе шею!
Рыжик, как распрямившаяся пружина, соскочил с тележки и сжал кулаки.
- Довольно, Рыжик, убери свои причиндалы, а то я не посмотрю, что ты мне «партогеноссе» и самолично намылю тебе шею! – молвил Колян, поднимаясь с тележки. – Мы идем с тобой, начальник.
Чуть пошатываясь, кряхтя и матерясь себе под нос, собутыльники двинулись вслед за Петром и Лялей.

* * *

Поезд мчался в сгущающуюся мглу осеннего сентябрьского вечера, унося Петра Баранова все дальше и дальше от родного города. Группа его при посадке на поезд разделилась надвое согласно купленным Верочкой билетам. В купейный вагон сели пять женщин и трое мужчин, в том числе и Петр Баранов. Он, недолго думая, выбрал купейный, так как ему было неприятно соседство Коляна и Рыжика, которые, впрочем, тоже не желали его присутствия во второй группе. Одно купе заняла Антонина Ивановна с тремя девушками. Она была согласна перейти в купе с мужчинами, но Ляля упросила ее остаться с девчатами, и сама перешла вместо Антонины Ивановны в другое купе. По какой причине – уважаемый читатель, наверное, догадался.
Ляля в задумчивости лежала на верхней полке над Петром, вглядываясь в сумрак, сгустившийся за окном, наблюдая за мелькающими светлячками жилых поселков и мелких разъездов.
В одном купе с Петром и Лялей разместились еще два парня с завода – Александр Малкин и Алик Сулейманов. Александр работал в арматурном цеху и учился на втором курсе Красноярского политехнического института (заочно). Алик – азербайджанец по национальности, работал там же и являлся еще одним соседом Петру Баранову по общежитию наряду с Коляном и Рыжиком.
В данный момент в купе находилось три пассажира. Алик, оставив вещи, ушел в плацкартный вагон, где разместились остальные члены группы. Перед уходом Алик пообещал проследить, чтобы все они, т. е. командированные, находящиеся в другом вагоне, вышли на нужной станции, так как поезд приходил в Ирвей рано утром согласно графику.
Петр молча наблюдал в окно за убегающими назад столбами, которые как-бы приветственно кивали своими светящимися фонарями вслед убегающему вперед поезду.
Вдруг сдвинулась дверь и в купе заглянуло симпатичное личико Милы – одной из девушек, разместившихся в купе с Антониной Ивановной. Александр Малкин поднялся со своего места, извинился и вышел из купе, задвинув дверь.
- Все ясно! – молвил Петр Баранов. – Любовь под вязами.
- Нет, дорогой, Петр Юрьевич, просто любовь, - и Ляля процитировала:

 -Любовь подавай молодым,
Иначе, зачем жить на свете?
  Да вот остаются следы,
 Цветы в их саду–это дети!

- О, да ты поэтесса, я смотрю, хорошая?
- Нет, Петя. Я всего лишь девушка, которая любит поэзию, романтику, и, конечно, понравившегося мне мужчину – единственного, страстного и неповторимого! – ответила Ляля, намереваясь спуститься с верхней полки. – Помоги, рыцарь мой отважный, своей даме сердца спуститься с высоких чувств, распирающих ее грудь, на грешную землю.
Петр привстал со своего места и протянул ей руки. Она прыгнула сверху вниз прямо в объятия Петра Баранова и крепко обняла его за шею. Он и не подозревал, что она договорилась с Милой, Александром и Аликом заранее, чтобы они оставили ее с Петром Юрьевичем наедине.
- А Вы верите в любовь с первого взгляда? – спросила Ляля и прижала его голову к своей, крепко и страстно приложившись своими сочными губами к его губам. И сама же ответила на свой вопрос: - А я верю! Вы мне сразу понравились, там, у кабинета отдела кадров, когда Верочка вырвала Вас из очереди.
- Послушай, Ляля, или как там тебя зовут по-настоящему? Я в группе за старшего и не могу вот так сразу, а вдруг кто заглянет или еще что…
- Не заглянет, Петр Юрьевич, - ответила ему Ляля, поворачивая фиксатор замка на двери купе. - А зовут меня Лилия, по отчеству Александровна, в общем, Лилия Александровна Найденова собственной неповторимой персоной! Неужели, Петр Юрьевич, я вам не нравлюсь? Я хоть и кнопочка, но, однако, золотая. Господь Бог, кроме росточка, меня ничем не обидел. – И Ляля неожиданно для Петра сдернула с себя кофточку, а затем, расстегнув лифчик, накинула его на голову остолбеневшего от смелой выходки Ляли Петра Баранова.
- Послушай, Ляля, ведь мы с тобой знакомы без месяца сутки, разве что встречались на заводе, и то не здоровались, так как совсем были незнакомы, а здесь ты воспылала ко мне такой напористой и искрометной любовью – ужас, да и только!
- Хорошо, Петр Юрьевич, я поняла. На сухую стесняетесь проявить свою мужскую любовь к ради Вас полуобнажившейся молоденькой девушке. И что за мужики пошли? Им на нос вешаешь, а они в сторону норовят. – Ляля достала из своего большого баула бутылку красного вина «Черные глаза», баночку красной икры и сайку белого хлеба.
- Петр Юрьевич, поухаживайте за дамой, которая стучится в ваше сердце, - с нежными нотками в голосе и с томной паволокой во взоре, с флиртом и чуть рисуясь, молвила Ляля. Она успела натянуть на себя кофточку и смотрела на Петра не менее загадочно, чем Джоконда на Леонардо да Винчи.
Петр отложил лифчик Ляли в сторону, придвинулся к столику и, выполняя просьбу своей визави, открыл банку с икрой, откупорил вино и нарезал хлеб. После второго стаканчика у него появилось настроение. Вино ударило в мозг, разгоняя кровь, которая побежала быстрее, создавая необходимый тонус.
«Да что я, в самом деле? – задал себе мысленно вопрос Петр. – Перед тобой милейшее симпатичное создание, а ты прямо телепень какой-то».
Третью они пили с перерывами, делая остановки на нежные объятия и страстные поцелуи. Все получилось само собой. Петр начал раздевать свою милую партнершу, впрочем, та не осталась в долгу и обслужила Петра Баранова по полной, снимая, вернее срывая с него одеяния, пока в конечном итоге не оставила его в костюме Адама.
Любовники, сжимая друг друга в крепком объятии, буквально упали на полку. Совокупляясь с Лялей, Петр то и дело зажимал ей рот, так как она громко кричала в экстазе, забывая, где находится. Ляля то смеялась, то плакала, умоляя своего партнера ласкать и целовать ее тело еще и еще… Она буквально душила Петра в своих объятиях. Тело ее дрожало от сильного любовного возбуждения.
Петр еще никогда не сталкивался с таким наплывом чувств и страсти, а поезд стучал по рельсам, как-бы отстукивая свою азбуку Морзе, отбрасывая километр за километром.

* * *

Пока наши герои находятся в объятиях любви под покровительством госпожи Афродиты, не мешало бы взглянуть и на других героев нашего повествования.
Тринадцать человек из командированной от завода группы разместились в другом вагоне – плацкартном, где находились небезызвестные читателю Колян и Рыжик.
Лидерство над группой захватил Колян, не без помощи нагловатого и драчливого Рыжика. Приятели умудрились за время, пока ожидали поезда, нахватать немалое количество «окаянной» у ресторанного грузчика-барыги незаметно от Петра, забив ею немалый рюкзак Рыжика почти под завязку. Понятно, что они выбрали места на нижних полках возле тамбура, объясняя своим сотоварищам по командировке, что располагаться нужно подальше от начальства и, конечно, поближе к кухне.
Рыжик нарезал колбасы, хлеба, достал из банки два ядреных соленых огурчика, а Колян налил водки в большие граненые стаканы и взял один из них. Приятели чокнулись стаканами и залпом опорожнили их, с хрустом закусывая водку огурцами.
Колян вытащил колоду карт, и друзья принялись играть на щелчки и оплеухи по носам и ушам. Щелчки и оплеухи почему-то доставались в большинстве своем Рыжику, у которого кончик носа и уши покраснели от множества оных. Да еще в придачу Колян раздавал их немилосердно и жестко. Кончик левого уха у Рыжика распух и изогнулся в сторону после последней особо жестокой экзекуции, а у самого хозяина уха на глазах показались слезы от боли и унижения, однако, он продолжал игру с азартом одержимого.
Наконец Коляну надоело шлепать картами по носу и ушам Рыжика, и он предложил собравшемуся обществу командированных сыграть в «азо» на интерес под водочку и селедочку. Завязалась азартная игра. Сначала на кон выставляли помалу, а затем по мере неуемного распития водочки под селедочку, как выразился Колян, ставки начали расти. В азартную игру вовлекалось все больше зрителей, становившихся участниками весьма скользкой и опустошающей карманы игры.
К проводнице прибежала жаловаться на игроков молодая семейная пара: что сильно шумят, выражаются нецензурно, что их дети слушают маты пьяных дяденек, а ехать им далеко, и если всю дорогу будет так, то точно можно тронуться умом.
Проводница ответила на жалобу супружеской четы, что дяденьки скоро выходят, но все же она разберется с зарвавшейся компанией командированных.
Она решительно направилась к нарушающей покой в вагоне компании и обратилась к играющим в карты вот с каким ультиматумом:
- Если вы не успокоитесь, то я вызову начальника поезда, и мы высадим всех вас, голубчиков, на ближайшей станции!
Рыжик, покрасневший от водки и азартной игры, высказался в вальяжно-нахальном тоне:
- Шла бы ты по своим делам и не мешала бы нам заниматься своим, и не совала бы нос свой, куда собака его не сует! – Его распирало от злости, так как в данный момент ему не везло, и он проигрывал кон за коном. Рыжик смачно плюнул на пол и цветасто выругался с хлестким набором нецензурных словечек.
- Да как вы смеете, гражданин, при детях и женщинах так омерзительно выражаться? Все, достали – я ухожу от вас и срочно звоню начальнику поезда, пусть принимает меры по отношению к вам, промотам, - краснея от гнева и оскорблений, сказала проводница.
- Подождите, женщина, я сейчас успокою хулигана, - раздался голос Алика Сулейманова. – Рыжик, замолчи, иначе отхватишь по своим рыжим пунцовым ланитам!
- Что-о-о?! – Рыжик бросил карты на столик и кинулся на Алика с кулаками, однако, тот увернулся и резко ударил рыжего дебошира в живот.
Зарвавшегося пьяницу чуть ли не согнуло на две равные половинки. Колян поднялся с места и ударил Алика в лицо. Алик упал на рядом сидящего игрока и выхватил из кармана брюк складной нож. Проводница и рядом находящаяся с ней женщина подняли визг. Картежники и зрители бросились разнимать пришедших в неистовство игроков.
- Понаехали здесь разные, - промолвил Рыжик, переводя дух после болезненного удара в живот.
Колян же обратился к проводнице с просьбой:
- Хозяйка, не надо сообщать никуда. Мы часа через три с небольшим выметемся отсюда, - а дальше уже с пафосом продолжил: - Я отвечаю за порядок в коллективе командированных и доверенным мне старшим группы людей, который, между прочим, пригрелся там среди девок в купейном вагоне и не соизволит даже проверить свое заблудшее стадо.
- Надеюсь, что товарищи командированные будут сидеть тихо, не нарушая покой рядом находящихся пассажиров, ведь я тоже не хочу неприятностей, а то взялись драться – чуть не устроили в вверенном мне вагоне поножовщину.
Проводница, успокоившись, перекрестилась и удалилась восвояси.
После ухода проводницы одна из женщин добавила к сказанному ей:
- Надежда умирает последней, и мы, ваши соседи по плацкарту, поверили, что вы не допустите какого-нибудь беспредельного форс-мажора.
Около часа компания еще бодрствовала и истребляла запас водки из рюкзака Рыжика, вела себя тихо, без эксцессов, а упившись, разлеглась по полкам, согласно купленным билетам.
- Истина в вине, говорили древние, - вслух пофилософствовал Алик Сулейманов, вытирая платком кровь, сочившуюся из носа: - Пойду и я отдохну в свои родные пенаты от всей этой неприятной для меня заварушки.
Однако, как говорит нам неоспоримая народная мудрость, что беда не приходит одна – Алик не дошел до вагона, где находилась вторая половина командированной группы, так как зацепился в одном из вагонов за скучающую даму, очень милую и симпатичную.
Она весьма обрадовалась компании молодого парня, по-рыцарски расшаркивающегося перед ней и обещавшего развеять ее сеечасную, невесть откуда наплывшую грусть.
К проблемам и проблемкам Петра Баранова прибавилась еще одна.
Сердобольная проводница на свою беду пустила в плацкартный вагон, где уже спали мертвецким сном упившиеся вдрызг наши картежники, бабушку-мешочницу, которая уговорила ее на одной из Богом забытых стоянок проехать на поезде всего одну остановочку, на которой, якобы, ее ждут не дождутся тяжело заболевшие воспалением легких дочь и внучка – ее былиночки и кровиночки.
Проводница ушла на пересменку в служебное купе, и там и осталась на отдых, а бабушка, посидев минуты четыре, пошла путешествовать по вагону с набитым мешком за плечами, озираясь по сторонам.
Она вышла в тамбур, постояла в нем с минуту, к чему-то прислушиваясь, и шустро заскочила в туалет. Из туалета она чинно вышла уже с пустым мешком и без зазрения совести стала набивать его обувью сладко спящих пассажиров, стараясь лишний раз не шуршать и не стучать. Бабушка не побрезговала и обувью некоторых наших перепившихся героев, выбирая попригляднее и поновее. Набив мешок, который оказался весьма вместительным, она села на прежнее место возле купе проводников, поставив мешок с собранной по вагону обувью в угол.
Перед станцией, на которой должна была выйти наша бабуля-мешочница, из служебного купе вышла проводница, но уже другая, сменившая прежнюю.
Когда поезд остановился, воровка-побирушка ухватила мешок и быстро направилась к выходу из вагона.
Ничего не подозревающая проводница вежливо пожелала ей здоровья, удачи и долголетия. Бабушка-мешочница кивнула ей, пожелала того же самого и быстро засеменила с мешком за плечами мимо дежурного милиционера, находившегося на перроне, часто зевавшего, по всем видам только что оторвавшегося от сладкого сна в своей теплой дежурке.
Поезд простоял на станции еще с минутку, тронулся с места и, набирая скорость, растворился со станционного разъезда в предутренней осенней мгле.

* * *

Любовники, обнимая друг друга, пребывали в приятной сказочной неге, как вдруг раздался настойчивый стук в дверь и голос Александра Малкина, как труба Иерихона, возвестил им, что пора вставать ото сна по причине прибытия к месту назначения.
Петр как ошпаренный соскочил с полки, вырвавшись из объятий своей партнерши. Он заметался в поисках своей одежды, вперемешку с Лялиной в беспорядке валявшейся на соседней полке.
Ляля с удивлением наблюдала за его сборами, приподняв золотую свою головку и уложив на согнутую в локте ручку. Ее аккуратные соблазнительные грудки, украшенные милыми пуговками-сосочками, чуть трепетали при тусклом еще свете раннего, нарождающегося осеннего утра.
- Вставай, Ляля, мы уже подъезжаем.
- А кто мне поможет застегнуть бюстгальтер?
- Давай, Ляля, быстрее. Что ты копаешься со своим лифчиком? – заторопил девушку Петр Баранов.
Петр, уже одетый, стал помогать Ляле одеваться, исполнив ее пикантную просьбу. Вскоре они полностью были экипированы. Ляля открыла дверь и побежала с полотенцем в туалет наводить красоту после бурной и неистовой ночи.
Петра беспокоило отсутствие Алика Сулейманова, но Александр Малкин успокоил его:
- Вещи его заберем, Петр Юрьевич, а он – парень обязательный. Я знаю его, вместе работаем на арматуре, думаю я, что он не подведет Вас!
Петр замедлил ход и наконец остановился.
Женщины с другого купе уже с вещами находились в тамбуре и вслед за проводницей, открывшей дверь, стали выходить на перрон.
В полумгле раннего утра на крыше вокзальчика четкими неоновыми буквами высвечивалось название станции – Ирвей. Неподалеку от вокзальчика стояла группа людей, очевидно встречающая командированных на сельхозработы горожан. С других вагонов тоже выходили люди и вдруг Петр Баранов обомлел: на него шел не кто-нибудь, а сам весь сияющий почтеннейший Павел Иванович. Он широко расставил свои длинные руки и поймал в крепкие объятия Петра Баранова.
- Каким ветром тебя занесло в такую глухомань? – спросил Павел Иванович Петра.
- Ветром революции, Иваныч, ветром революции! – ответил улыбающийся ему Петр Баранов.
Встреча с Павлом Ивановичем отвлекла на какое-то время Петра от возникших у него проблем. Он забыл и Алика, и Коляна с Рыжиком, и всех остальных, однако, суровая действительность в лице председателя Ирвейского райкома напомнила ему, где он и что от него требуется.
- Здравствуйте, товарищи! Я – Колосков Станислав Николаевич, глава делегации. Прибыл на станцию с группой встречающих, чтобы в торжественной обстановке, так сказать, принять вашу помощь сельчанам в трудной битве за выращенный в этом году богатый урожай. Девушки показали на вас, как на старших в группе.
Станислав Николаевич махнул рукой и духовой оркестр, который находился поблизости, грянул «Марш славянки».
Петр спохватился, стал осматривать своих и был изумлен: больше половины группы не было в наличии.
К нему подбежал Алик Сулейманов и, дергая его за одежду и жестикулируя, пытался что-то объяснить. Понять его было трудно, так как во всю силу легких трубил оркестр. Петр хоть и с трудом, но все же понял его. Последний вагон отходящего от станции поезда мелькнул перед его глазами и как призрак растворился в туманном мареве раннего осеннего утра.
Петр Баранов обратился к Станиславу Николаевичу и попытался объяснить ему сложившуюся неприятную ситуацию. Ничего не понимающий председатель райкома махнул рукой оркестру, чтобы он перестал трубить, и Петр досконально объяснил ему возникшую у него пиковую проблему.
Станислав Николаевич приказал стоявшему рядом мужичку в мышиного цвета костюме, при галстуке и в лихо завернутых хромовых сапогах, шустро бежать на вокзал и по рации сообщить на только что отправившийся от станции поезд о том, чтобы начальник поезда высадил группу проехавших Ирвей командированных на соседнем полустанке, и дал указание водителю ЗИЛа гнать машину на соседнюю платформу как можно быстрей и нигде в пути не задерживаться.
Пока председатель райкома давал необходимые распоряжения, Алик более подробно объяснял Петру и рядом стоявшему Павлу Ивановичу все негативные обстоятельства, произошедшие с его людьми в плацкартном вагоне по вине Коляна и Рыжика. Однако, он скромно промолчал о том, что помогал развеивать скуку одной милой незнакомке, интенсивно терапевтируя ей мигрень.
Петр Баранов, показав на фингалы под обоими глазами, спросил:
- А кто тебя, твою мать, дорогой Алик, так подретушировал? Уж не Колян ли с Рыжиком? Угадал?
- Ничего, я с ними еще рассчитаюсь, дай срок, - с угрозой в голосе выдавил из себя Алик Сулейманов.
- Да что это такое? – заволновался один из председателей колхоза: - Время сейчас золото, каждая минута на счету, идет битва за урожай, а они вон что вытворяют. Наприсылают всякую шваль из города, а мы их уродов моральных воспитываем. Нам нужны руки, а они прислали крюки.
- Антоныч, не шуми, веди себя пристойно и гостеприимно. Пьяни, швали и лодырей у нас тоже хоть пруд пруди. Если бы работали колхозники, в том числе и в твоей Знаменке - все и как положено, то и не нуждались бы мы в десанте из города. Рассаживайте гостей по автобусам и везите в райцентр в нашу столовую. Пусть Яковлевна накормит их бесплатно, скажете, что я приказал, - распорядился Станислав Николаевич.
Когда все усаживались в автобус, одна из женщин вдруг толкнула Петра локтем в бок. Он оглянулся и с изумление воскликнул:
- Светка! Глазам своим не верю! Что ты здесь делаешь?
- Что и ты – убирать хлеб послали, - ответила Светлана. – Я слышала, что вы с Галкой разбежались в разные стороны. Может, вспомним былое и свободные узы Гименея, связывавшие нас с прошлым. Ведь старая любовь и дружба не ржавеют и встреча здесь на Богом забытой станции – это наш, твой и мой фатум!
- Я тебе покажу фатум, Менада проклятая! – вмешалась Ляля и оттолкнула Светлану от Петра Баранова в сторону.
- Тихо, девушки, вы здесь не на танцульках находитесь, а на работе. И я вам советую вести себя порядочно, - в примирительном тоне произнес Павел Иванович, лукаво подмигнув Петру Баранову.
Ляля, раскрасневшаяся от ревности, ответила Павлу Ивановичу:
- Я вам, дедуля, советую мне не советовать! – и быстро заскочила в автобус вслед за Антониной Ивановной.
- Ну и ну! Я смотрю, Петька, ты из своего амплуа не вылазишь. Характерная девка, да и Светка ничего, сдобная бабенка, только краше Дашки, дорогой мой, голову даю на отсечение, у тебя не было и не будет. Девахи хороши – спору нет, но Дашуле они и в подметки не годятся.
Через несколько минут все разместились по местам и автобусы плавно тронулись с места. Станислав Николаевич, сев за руль своей нивы, пристроился в конце колонны.

* * *

Перенесемся в знакомый нам вагон и проследим за перепившими и пребывающими в тяжелом забытьи другими героями нашего повествования. Они были в таком состоянии, что им некогда было думать о чем-то или ком-то. Они могли преспокойно ехать аж до самого центрального града восточной  Сибири – Иркутска.
Станция Ирвей считалась незначительной для проходящего поезда в ожерелье более крупных и известных городов Восточной железнодорожной магистрали. Состав стоял на станции минуты четыре, не более.
Проводница за полчаса до прибытия поезда в Ирвей разбудила одного из командированных, который ей обещал по-тихому сделать побудку своих товарищей, не нарушая сон соседних пассажиров. Сначала он сходил в туалет по своей надобности, ворча на проводников, так как там спросонья запутался в ворохе какого-то вонючего тряпья, высыпанного прямо на пол, после взялся будить Коляна, но тот послал его куда подальше и отвернулся к перегородке. Тогда командированный посчитал, что времени еще много и что его сослуживцы еще успеют собраться. Он снова задремал под мерное раскачивание и перестук колес поезда.
Состав подъезжал к станции Ирвей, когда случился скандал между пассажирами и проводницей, отвлекший ее от командированных.
Один из пассажиров поднялся с полки, чтобы покурить, и машинально попытался сунуть ноги в полусапожки, которые, как он считал, должны были находиться где-то рядом на полу с его полкой, но почему-то их не оказалось на месте. Пассажир стал их искать и обнаружил, что у соседей, отдыхающих с ним в плацкарте, обуви тоже нет. Он разбудил их и указал им на это чрезвычайное для них обстоятельство. Всем плацкартом они сразу же предъявили претензии дежурной проводнице.
Поезд замедлил ход и остановился. Проводница открыла дверь в служебное помещение и крикнула своей сменщице:
- Катя, проснись и разберись с пассажирами, а я побежала дверь открывать – поезд уже в Ирвее.
Заспанная Катя выскочила из купе к взбудораженным пассажирам и долго не могла понять, что они от нее требуют. Начала она соображать после того, как к мужскому хору присоединился женский – с визгом и всхлипываниями. Одна из женщин, чуть не плача и сморкаясь в носовой платок, заявила в ультимативной форме:
- Нас обокрали в вашем вагоне. Нет обуви, унесли даже детскую. Что за безобразие? Доставайте нам обувь, где хотите – я с вас так просто не слезу, не думайте!
От шума и крика проснулся весь вагон, в том числе и наши картежники. Колян спохватился и соскочил со своего места, кинулся обувать свои крепкие солдатские сапоги, но вместо них встретил пустоту.
В это время Рыжик обувал свои кирзаки, заправляя брюки в их голенища.
Помимо Коляна, обуви не оказалось еще у троих командированных. Претензии посыпались как горох на голову бедной Катюши.
Пока суд да дело, поезд тронулся с места и начал набирать ход. Проблемы и проблемки добавлялись Петру Баранову подчас от совершенно незнакомых ему людей; связывались в узел, вырастали, как снежный ком, который застревал, как кость в горле, размывая и черня его репутацию.
Вот и Виктория, сменщица Катюши – молодящаяся женщина средних лет, вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности, понадеявшись на Катюшу, взяла да и упорхнула в вагон-ресторан, чтобы приобрести дефицитной парфюмерии у официантки, торгующей из-под полы. Набрав парфюмерии, она, как и все женщины, решила посплетничать о том–о сем, и не заметила сразу, что поезд тронулся с места. Спохватившись, Виктория перебежала расстояние в два вагона, чтобы попасть в свой, а попав и захлопнув входную дверь в тамбуре, она отворила дверь со стороны тамбура в плацкартное помещение и сразу же остолбенела от неожиданности, услышав шум и гвалт пассажиров, которые предъявляли претензии бедной Катюше.
Минут через десять в вагоне появился высокий мужчина в форме железнодорожника. Это был начальник поезда собственной персоной, и не один, а с капитаном транспортной милиции Жолобовым Алексеем Сергеевичем, человеком не старым, но уже изрядно поседевшим.
- Со станции мне позвонили, что ее проехала в вашем вагоне группа командированных, которая должна была высадиться в Ирвее. Почему я узнаю об этом чрезвычайном происшествии по рации и где у меня проводницы, которые не выполняют свои прямые обязанности? Что здесь за балаган собрался? Почему взбудоражены пассажиры и что это значит? – как горох посыпал вопросы к проводницам начальник поезда.
Женщины сбивчиво, наперебой стали жаловаться ему, что не только у них, но и у детей в этом чертовом вагоне пропала обувь.
Прибежал всклокоченный, еще не отошедший от бурного времяпрепровождения Колян, и стал показывать свои необутые в грязных носках ноги. При этом он ревел, как морал, яростно объясняя и стараясь перекричать визгливый хор возмущенных пассажирок.
- Говорите кто-нибудь один, а не все сразу, чтобы я понял, что у вас приключилось, - сказал капитан Жолобов, спокойно реагируя на вопли женщин и повышенный тон мужчин.
Пока Алексей Николаевич вел опрос пассажиров, пытаясь добраться до сути конфликта, Иван Кузьмич, начальник поезда, закрылся с обеими проводницами в служебном купе и выяснил, что Катя по доброте душевной впустила бабушку-мешочницу на одном из полустанков, на котором поезд останавливает всего на одну минуту, а Виктория подтвердила, что она, т.е. бабуля вышла на следующей станции с полным мешком.
- Я ей еще пожелала всего хорошего. Вот дрянь! Но я же не знала, что в мешке у нее обувь наших пассажиров, - доложила начальнику поезда розовощекая Виктория.
В туалете был обнаружен ворох грязного вонючего тряпья, выброшенного из мешка хитрой и предприимчивой мешочницей-воровкой.
Все стало на свои места. Иван Кузьмич пообещал строго разобраться с проводницами и приказал выдать четыре комплекта резиновых сапог командированным в счет зарплаты Катюши и Виктории, да выгнать их в шею на ближайшем полустанке.
- Проследите за выполнением моего приказа, товарищ капитан! Поезд и так отстает от графика, - сказал, как отрезал, начальник поезда, при этом погрозив пальцем проводницам, которые были удручены свалившейся на них неожиданной напастью. Иван Кузьмич удалился.
Наконец, состав остановился на ближайшем полустанке и командированные в срочном порядке были высажены на платформу. При расставании Алексей Сергеевич сказал им:
- Не пейте, не дебоширьте и не задевайте местных, а то угодите в то место, где Макар своих телят не пас.
- Попала я, Вика, в переплет. Недаром в народе говорят, что простота хуже воровства, - сказала Катя своей сменщице после ухода капитана Жолобова.
- И не говори, Катюха. Как там поется в каком-то детском мульфильме – кто людям помогает, тот тратит время зря.
- А все же, Викуля, на какой телеге надо подъезжать к Кузьмичу? Уволит, по крайней мере, меня и припаяет статью за служебную халатность.
- Не переживай, Катюха. Козел он старый, однако, шибко охочий до женского пола. Вспомни позапрошлый год. У Зойки вообще дело было швах, но ничего – выкрутилась, подъехала к нему, подмахнула, и жива осталась. Сейчас даже в передовиках числится.
Катя закрыла дверь. Поезд тронулся с места, подавая сигналы, оставив на пустынном разъезде командированных в сельскую местность горожан.
Разгуливалось сибирское сентябрьское утро. Трава поседела от инея. Зелень деревьев кое-где уже перемежалась с желто-багровыми тонами, напоминавшими о быстро приближающейся к этим местам зиме. Одни огромные, разлапистые сибирские ели, сверкая своей первозданной бриллиантово-зеленой красотой, словно заявляли о том, что не боятся суровой старухи-зимы, а ее белый наряд, как серпантин, сделает их настоящими новогодними невестами под стать главному вечнозеленому гордецу-великану, настоящему украшению тайги – кедру. День обещал быть солнечным, теплым и по-осеннему цветным. Платформа, на которую высадили командированный десант, была в это раннее утро пуста. Примерно в километре от железнодорожного полотна виднелись бревенчатые строения обычного сибирского села с крепкими тесовыми воротами и добротными заборами – обязательно почерневшими и покосившимися от непогод и времени, с перекличкой петухов. По селу слышалось щелканье кнутов и мычание. По всем видам скот выгоняли на выпас.
- Приветствую тебя, пустынный уголок! – возвышенно продекламировал строку из Пушкина Колян: - Подышим, друзья, сельским воздухом, устроим пикничок и, конечно, обмоем наше Робинзоново уединение после того, как нас, болезненных и не выспавшихся, да еще и обворованных в придачу, выгнали из железной колесницы, как каких-то шелудивых собак.
- А, чтоб глаза мои не смотрели на этот паршивый уголок! – высказался с нотками гнева в голосе неуживчивый и скандальный Рыжик.
- Что вы там раскудахтались, словно бабы на базаре? – спросил один из мужиков. – Начальство сказало, что за нами с Ирвея послали машину, чтобы перевезти в то место, где мы потребны.
- Поглядим-увидим-дождемся, а пока развернемся и чего-нибудь перекусим, в общем, заморим червячка, а до этого надо бы подправить пошатнувшееся у общества здоровье, - добавил к сказанному другой.
- Ишь чего надумали! Хотите на халяву подправить? Не выйдет! – запротестовал Рыжик.
- Давайте разыграем оставшуюся водку в карты? – предложил командированным Колян.
- Знаем мы твои карты. Вчера и так хапанул тугриков, полные карманы нагреб, а водки пожалел ребятам, которых облапошил, жучара навозная, - обиделся один из парней в солдатском кителе и галифе, заправленных в резиновые сапоги. Очевидно, парень являлся одним из обворованных бабушкой-воровкой.
- А кто тут произнес «мяу», я не понял? Ты, композитор? Так убери зубы, а не то вырву! – сквозь зубы, подражая говору одесской босоты, выдавил Колян: - Видать, личность твою, Гоша, давно никто не чистил, а жаль.
Глаза Коляна остекленели и он принял угрожающую позу.
- Попробуй, почисти! – и парень в резиновых сапогах принял стойку боксера в ожидании действий со стороны Коляна и Рыжика.
- Гоша прав, и мы надеемся, что деньги, которые мы тебе проиграли, находясь в состоянии азартной эйфории, ты отдашь нам, Колян, без всякой бузы, иначе мы вас с Рыжиком порвем, как Тузик грелку! – сказал один из командированных мужиков. Остальные командированные придвинулись поближе к Коляну и Рыжику, незамедлительно взяв их в тесный круг.
- Хорошо, ваша взяла. Банкуй, Рыжик! – и Колян передал пачку денег в руки своему конопатому товарищу.
- Я не собираюсь, Колян, раздавать наши хрусты пьяницам и промотам.
- Раздай, Рыжик, сила солому ломит.
Когда деньги были поделены, командированные успокоились. Тогда Колян вытащил оставшиеся три бутылки с водкой и разлил ее по разнокалиберным сосудам, стараясь не обделить никого из присутствующих. Подняв стакан, он произнес тост за мировую в вверенном ему королевстве. Все дружно выпили, доставая из сумок снедь, у кого она имелась в наличии. Народ оживился, полилось «честное» мужское вранье – о женщинах, о курьезных случаях на любовном фронте, с неприличными анекдотами и трехэтажными матами.
Когда приехал ЗИЛ, царила дружеская идиллия, и никто бы не мог подумать, что здесь до прибытия машины за командированными могла случиться дикая драка.
- Быстрее собирайтесь, мужики, рассаживайтесь по лавкам в кузове. Двоих возьму в кабину, - громко во всеуслышание объявил водитель.
Рыжик было сунулся в кабину с Коляном, однако, тот грубо вытолкал его. Вместо Рыжика он пригласил Гошу. Заурчал мотор и ЗИЛок тронулся с места.

* * *

Колонна автобусов направлялась к районному центру, который располагался по обоим берегам реки Кан – весьма быстрой и коварной. Дорога пролегала среди бескрайних полей. Уборочная страда была в самом разгаре. То и дело автобусную колонну обгоняли машины, под завязку наполненные зерном, спешащие на ток от уборочных комбайнов. При виде машины, которая просыпала из кузова зерно, так как из рук вон плохо была в нем накрыта рогожей пшеница, Станислав Николаевич неодобрительно покачал головой и занес в свою записную книжку номер машины. Наконец, автоколонна ПАЗиков (так назывались в народе автобусы средней вместимости производства Пензенского автозавода) остановились перед длинным одноэтажным зданием, сложенным из красного кирпича, с большой надписью на входе «Столовая».
Ляля выскочила первая, показав язык Светлане, которая покрутила пальцем у виска, показав этим жестом, что с головой у Ляли не все в порядке. Антонина Ивановна, сидевшая рядом со Светланой, рассмеялась и сказала:
- Ну, девки, вы даете. Мужика поделить между собой не можете? Сдался вам этот Петр Баранов. И что вы в нем нашли? Осмотритесь, дурочки. Вон сколько котов всякого колера и намного лучше нашего горе-руководителя вокруг вас вьется.
- Что верно, то верно. Была бы любовь – найдется и морковь, - ответила ей Светлана.
Павел Иванович с Петром Барановым вышли из другого автобуса последними. К Петру сразу же подскочила Ляля и взяла его под руку.
- Ляля, держи себя в руках. Люди же вокруг, еще не так поймут. Иди лучше к своим товаркам, к Антонине Ивановне, а у меня и без тебя проблем по горло, - и Петр провел ребром ладони по своей шее.
Ляля поджала свои пухлые коралловые губки и отошла от Петра. Павел Иванович рассмеялся:
- Видишь, Петька, обиделась на тебя, как мышь на крупу надулась. А девка огонь! Нет, не огонь, а пожар вселенский!
Станислав Николаевич, выскочив из своей Нивы, зашел в столовую и через минуты три-четыре показался на пороге с полной женщиной - упоминавшейся ранее Яковлевной, которая на правах хозяйки, а она и была таковой, пригласила гостей и встречающих не стесняться и пообедать у нее в столовой, отведав настоящих сибирских пельменей.
- А ты, Петр, разве не идешь с нами? – обратился с вопросом к Петру Баранову Павел Иванович.
- Нет, Иваныч, не могу, буду ждать заблудших овец своих. Как я могу есть, когда у меня больше половины группы находится неведомо где. Да у меня кусок в горло не полезет.
- Как знаешь, Петька, а я пойду поукрепляюсь и тебе советую. На сытый желудок и проблемы решать намного лучше.
Петр покачал головой  и, присев на ближайшую лавочку, стал ожидать прибытия проспавшей станцию Ирвей непутевой части своей бригады.
Через некоторое время из столовой стали выходить гости и рассаживаться на лавочках в сквере. Ляля, как явление Христа народу, появилась перед Петром одной из первых и принесла ему котлету, уложенную меж двух кусочков белого сдобного хлеба.
- Перекуси, Петруша. Я не понимаю, чего ты не пошел в столовую. Все равно наших ребят не успели доставить сюда.
- Ой, Ляля, мне не до еды. Зря я раздал на вокзале деньги. Теперь пожинаю плоды своей природной душевной простоты, а если по-настоящему, то слабоволия.
- А ты при чем? Они дядьки большие, и сами должны были думать, в какую сторону поехали и где им положено выходить.
К лавочке, где сидели Петр и Ляля, подошли Павел Иванович и Светлана.
- Зря ты не ходил кушать, Петр. Пельмени у Яковлевны были такие вкусные - ни в сказке сказать, ни пером описать!
- Шутишь, Иваныч? Здесь не до еды. Переживаю за своих артистов из погорелого театра.
Ляля искоса взглянула на Светлану и промолвила:
- Идем, Петр Юрьевич, к своим – где девочки, Антонина Ивановна и Алик с Сашей.
Петр оглянулся. Скверик являлся неотъемлемым атрибутом центра Ирвея и считался местной достопримечательностью. Рядом со столовой высилось здание дома культуры с доисторическими колоннами и с разными другими архитектурными штучками – настоящее украшение райцентра. В доме культуры располагался кинотеатр, который при случае становился театром, если приезжали откуда-нибудь залетные артисты или ставили спектакль свои местные из кружка ирвейской самодеятельности, а также зеленый зал, где зимой устраивались танцы для молодежи, и небольшая, но уютная библиотека с читальным залом. На противоположной стороне сквера сквозь подстриженные деревья и кусты проглядывалось здание районного совета коммунистической партии с памятником Ленину у входа, почему-то указывающего протянутой рукой в сторону столовой с росписью вождя мирового пролетариата и надписью на пьедестале «Верной дорогой идете, товарищи!» Дальше, если внимательно приглядеться, можно было рассмотреть живописное русло реки Кан, на берегу которой было возведено несколько пятиэтажек. А в основном райцентр состоял из частных строений вперемешку с двухэтажными домами из деревянного бруса, а то и просто с длинными одноэтажными бревенчатыми бараками.
Примерно около часа командированные из города провели на лавочках, когда наконец Павел Иванович и Петр Баранов были вызваны к Станиславу Николаевичу. Тот принял их попросту – у памятника Ленину с небольшой кучкой председателей колхозов.
- Что, Петр Юрьевич, пока не появлялся посланный мной ЗИЛок с твоими людьми? А вот председатели в один голос заявляют, что им некогда ждать чего-либо или кого-либо, идет уборка урожая и за всем этим нужен глаз да глаз, и я с ними полностью согласен. Павел Иванович со своими людьми обоснуется в деревне Каменке. Ваш председатель – вот он. – И Станислав Николаевич хлопнул по плечу коренастого мужичка с длинными усами, в черном пиджаке, из которого выглядывала вышиванка, и в черных брюках, штанины которых были заправлены в лихо смятые в гармошку хромовые сапоги.
- Прошу любить и жаловать – Хижняк Станислав Сергеевич. Хозяйственный мужик, подполковник в отставке, в общем «щирый украинець». Его колхоз числится у нас в передовых. Бригада, Павел Иванович, у вас большая, прикроете и его соседей – колхоз «Рассвет», если там понадобится помощь. Тебе же, Петр Юрьевич, достанется «Знаменка» с небезызвестным у нас председателем Иваном Антоновичем Маркеловым. Он хоть и брюзга, однако, я надеюсь, что вы с ним поладите, поможете поднять и подтянуть его колхозное хозяйство на должную высоту. Так, Антоныч?
- Руки мне нужны, но в таких, Николаевич, я не нуждаюсь!
- А почему, Антоныч? Люди как люди, с руками и ногами. Подтянешь дисциплину и все будет, как в Польше – и много, и больше.
- С этого рая заплачет дочь моя! Ты мне, Станислав Николаевич, подсовываешь не что-нибудь, а самую что ни на есть банду «курбаши», в эфтем непременно значит.
- Знаешь, Антоныч, у тебя в колхозе банда не хуже этой. Как ни приедешь – то пьяные, то дерутся. Последний раз колами. Мне полковник нашей Ирвейской милиции Амвросиев как подает по району сводки, так твои «махновцы» там обязательно фигурируют. В общем, забирай, воспитывай, организовывай, но хлеб чтобы шел в закрома по плану, а он есть всему голова. Убирай без потерь и в срок, в эфтем непременно значит, - передразнил Антоныча Станислав Николаевич.
- Давай почеломкемся, что ли, камераде? Держи нос по ветру! Я буду работать где-то здесь и обязательно увидимся, - обнял и расцеловал Петра Павел Иванович.
- И со мной тоже, Петруша, - сказала Светлана и чмокнула Петра в щеку.
- Иди-иди! И не просто иди, а бегом, целуй своего «бугра», а нашего нечего целовать! – вмешалась Ляля, грубо оттолкнув Светлану от Петра Баранова в сторону.
- У тебя охранница, Петька, будет похуже любого мифического цербера, - сказал, рассмеявшись, Павел Иванович.
Петр Баранов подошел к Станиславу Николаевичу и попросил у него разрешения для себя остаться в Ирвее и дождаться отставшую часть бригады. На что председатель райсовета ответил, что Петр нужен в «Знаменке», чтобы обустроиться там, а его интер-команду «Космос» перешлют к Антонычу. «Кормить эту компанию никто здесь не собирается, опоздавшим – кости!»
Петька последним заскочил в автобус, следовавший в «Знаменку». До «Знаменки» от райцентра, согласно объяснению Антоныча, было около двадцати километров.
Сначала ехали вдоль русла бурной реки Кан, представлявшей весьма живописное зрелище. Погода по-осеннему стояла отличная. Над полями стлался туман от парения под лучами все больше поднимавшегося на небосклоне ласкового, яркого, радующего глаза приветливого солнышка.
Автобус повернул от реки в сторону и устремился по накатанной грунтовой дороге, петлявшей между высоких хлебов с пятнами березовых колков и синеющей вдали величественной сибирской тайги.
Петр Баранов сидел на заднем сидении рядом с Лялей, которая, с пасмурным видом отвернувшись от него, смотрела на разворачивающийся за окном сельский пейзаж. С другой стороны от Петра сидели Саня Малкин, обнимающий за плечи свою подружку Милу, и Алик Сулейманов. Петр попытался обнять Лялю, однако, та нервно передернула плечиком, скидывая его руку.
- Не обижайся, Ляля, и не ревнуй. Светка – мое прошлое. И я такую куколку как ты ни за что на прошлое не променяю. Нам предстоят горячие денечки, а дело уже сейчас дрянь и пахнет керосином – больше чем полгруппы нет, а я не какой-нибудь Геббельс, чтобы строить мину при хорошей или плохой игре, когда кошки на душе скребут. Только ты одна осталась у меня, светлый лучик в темном царстве сельского Берендея.
Ляля повернулась к Петру своим милым личиком и тихо, почти шепотом, промолвила:
- Знаю я вас, мужиков. Ни одной юбки мимо себя не пропустите…
Баранов по изменившемуся тону ее голоса понял, что она с ним идет на примирение и уже только то, что перестала скидывать со своих изящных плечиков руку, вселяло оптимизм и обнадеживало.
Александр Малкин, склонившись к уху Петра, шепнул:
- Я рад за вас, что дела ваши в полном ажуре!
Алик Сулейманов улыбнулся, бросив одобрительный взгляд на любовную идиллию своих сотоварищей по командировке.
- Скоро наша «Знаменка», - объявил во всеуслышанье Иван Антонович, сидевший на переднем сидении ПАЗика рядом с Антониной Ивановной.
Автобус свернул с грунтовой дороги на проселочную и, выехав на косогор, стал спускаться вниз. Впереди показались деревянные строения долгожданной «Знаменки». Проехав большую половину деревни, автобус остановился около длинной, приземистой избы, сложенной из бруса, похожей на барак. Над входом висела вывеска «Контора». На крыльце у главного входа толпилась кучка колхозников да на длинной лавке щелками семечки женщины предпенсионного возраста во главе с дедом Евсеем – человеком далеко преклонных неопределенных годов, весьма шустрым и словоохотливым.
- Послушай, Евсеюшка, - обратилась одна из женщин к деду, сидящему рядом: - Мне здесь недавно твой племяш Федька подсунул журнальчик – такую срамоту! И где только достал его, жеребчик гулявый? Наверное, у энтих, на расконвойке которые. Так там я вычитала, что его мужское достоинство называется по-научному «пенсик» что ли?
- Не оскорбляй племяша моего, Парашка! Это у твоего мужика «пенсик», а у моего Федьки «пенис». Услышала, старая, звон, а не знаешь, где он. Вот так-то, уважаемые лица женской национальности! – многозначительно промолвил дед Евсей, подняв для убедительности свой указательный палец.
- Не знаю там, «пенсик» или «пенис», но я бы точно твоему Федьке отдавила бы его в дверях, чтобы успокоился и дурью не мучился, а то, леший, всех девок перепортил в деревне, и говорят до соседских «рассветовских» добрался! – горячо вступила в полемику с дедом сидящая здесь же на лавочке другая женщина.
- Говорят, в Москве кур доят, - ответил ей пословицей дед Евсей.
- А вот еще и городских на нашу голову не хватало! – воскликнула одна из женщин, до этого молчавшая и не встревавшая в полемику, с любопытством наблюдающая за высаживающимися из ПАЗика чужими незнакомыми людьми.
Для сельских жителей городские были людьми из какого-то другого, совсем непонятного им мира. В их понятии городское население было сборищем лодырей, откуда исходил негатив, зло, разврат и прочие непонятные для простого бесхитростного деревенского общества штучки.
Наговорившись и насплетничавшись по этому поводу, самозаряженные таким настроением, приняли они группу Петра Баранова с недоверием, и я, т.е. автор, даже сказал бы – с какой-то непонятной враждебностью.
Иван Антонович, вышедший из автобуса последним, сразу же накинулся на своих подчиненных, срывая на них плохое настроение и досаду:
- Время сейчас дорого, каждые руки на счету, а вы здесь прохлаждаетесь, вместо того, чтобы находиться в поле, на току и везде, где вам надо находиться. Получается так: кот из дома, а мыши в пляс пустились, так вас можно понять, в эфтем непременно значит?
Женщин с лавочки как ветром сдуло, кроме Параши и деда Евсея, который с виноватым видом стал оправдываться перед председателем.
- Ладно, дед, не оправдывайся, а лучше помоги мне устроить городских с учетом, что еще столько же привезут, в эфтем непременно значит. А вы что толпитесь, как гуси на подворье? – замахал Иван Антонович на толпящихся у конторы односельчан: - Что, работы нет, али как? Расходитесь по своим местам, чтоб я здесь никого не видел в упор!
Председатель достал из кармана железную, круглой формы коробочку из-под леденцов, перетянутую резинкой, открыл ее и, подхватив щепотку нюхательного табака, вдохнул в нос – сначала в одну, а потом в другую ноздрю. Взглянув на Петра Баранова, он кивнул ему головой, чтобы следовал за ним. Оббивая сапоги от грязи, они оба по ступенькам поднялись на крыльцо и вошли в помещение конторы. Иван Антонович открыл ключом дверь, на которой висела табличка «Председатель», и попросил Петра позвать к себе в кабинет агронома, бригадира и счетовода – так по-простому называл Антонович своего бухгалтера.
Серафим Терентьевич Барашкин - высокий седой старик, чем-то похожий на бобра, был всегда неизменно одет в белоснежную рубашку с длинными рукавами, на которые он натягивал серые нарукавники, и с неизменной чернильницей, в которую была воткнута ручка со старомодным пером. Выглядел он весьма забавно. Шариковых ручек Серафим Тереньевич не признавал и считал их нововведенным оскорблением для всей пишущей братии. В деревне говорили, что во времена сталинских репрессий Терентьич, как и ныне, состоял в должности бухгалтера и принимал непосредственное участие в раскулачивании своих односельчан, помогая ГПУшникам описывать имущество оных, а также живность, скот, зерно и все прочее, что стоило хотя бы внимания представителей тогдашней пролетарской власти.
Когда все названные председателем лица собрались у него в кабинете и расселись по стульям, Иван Антонович открыл небольшое совещание. Он представил Петра Баранова, как бригадира городской артели, присланной городскими властями, чтобы помочь сельчанам в их нелегкой битве за урожай.
- Подъедут еще десять человек, отставших от артели в пути, в эфтем непременно значит.
- Не десять, Иван Антонович, а одиннадцать, - поправил председателя Петр Баранов.
- Что в лоб, что по лбу. Вот, Сеня, - обратился председатель к бригадиру: - Забирай мужиков, как только они скопом соберутся и определяй в свой стан, а женщин на ферму к Парашке, в эфтем непременно значит.
- Одну, Иван Антонович, отправьте, пожалуйста, к нам в бригаду кашеварить, а остальных во главе с Антониной Ивановной забирайте и используйте, где они вам надобны. Нам бы сегодня срочно надо устроиться и преклонить куда-нибудь голову с дороги, - молвил Петр Баранов.
- Устроитесь. Дед Евсей вам поможет. Но завтра чтобы с самого утра, не позже шести часов как штыки были готовы к работе. Терентьич, оформляй по бумагам командированных и опоздавших в том числе через свое счетоводное ведомство. Надеюсь, что сегодня артель городских будет в наличии вся. Петр Сидорович заедет за вами к шести часам утра. Планерка окончена, в эфтем непременно значит.
Антонович по своему обыкновению вытащил свою заветную железную коробочку из кармана и заправил ноздри очередной порцией нюхательного табака.
Петр Сидорович, тезка Петра Баранова – действующий бригадир сводной бригады колхоза «Знаменка», вышел на крыльцо в сопровождении нашего главного героя. Это был степенный, среднего роста блондин, одетый в коричневый костюм в полоску и всегда в начищенных ваксой до зеркального блеска кирзовых сапогах.
- Прасковья Дмитриевна, забирай горожанок к себе на ферму, оставь одну, какую пожелает мой тезка. Устрой их на постой по избам, а завтра чтобы с раннего утречка девчата приступили к работе. А ты, тезка, иди со своими за дедом Евсеем. Он покажет вам, где можно устроиться, а я завтра за вами заеду и отвезу на полевой стан. А вы что здесь столпились? – накинулся Петр Сидорович на односельчан: - Из-за вас я получил нагоняй от председателя! Быстро по местам, и чтобы духу здесь я вашего не видел! Иначе поснимаю трудодни к чертовой бабушке за срыв сегодняшней работы.
Бригадир попросил водителя ПАЗика развести праздношатающихся и любопытствующих колхозников по рабочим местам, так как под рукой не оказалось ни одной дежурной машины.
Площадка перед крыльцом опустела. Лишь из конторы доносилось щелканье костяшек работающего на счетах бухгалтера, да иногда слышалась ругань председателя с добавлением соленых нецензурных словечек, решающего колхозные дела совместно с агрономом.

* * *

Дед Евсей показывал Петру Баранову и его спутникам дорогу к месту их временного проживания. Мой уважаемый читатель, конечно, догадался, что быть кашеваршей в бригаде мужчин вызвалась Ляля – девушка, несомненно, отважная и без всяких там комплексов. К ней за компанию отпрашивалась и Мила, однако, Антонина Ивановна всячески возражала и противилась ее намерению, мотивируя тем, что хватит там и Ляли кашеварить – мужиков много, в случае чего они сами помогут этой вертихвостке.
Дед вывел командированных за околицу деревни и повел через поле к отдельно стоящему бревенчатому сооружению, при ближайшем рассмотрении оказавшемуся полуразрушенным и почерневшим от непогод и времени. В тридцатых годах оно служило ригой – здесь проистекала главная хозяйственная деятельность деревни. Но со временем рига была заброшена после того, как часть сгорела в сорок первом тревожном году, и в ней отпала всякая необходимость. В сеечасное время в ней играли в войну ребятишки да тайно встречались сельские любовники, если случалась такая для них потребность. Дед Евсей все время, пока вел командированных к риге, трещал, как сорока.
- Куда ты привел нас, болтливый старик? – спросил с декламацией в голосе Алик Сулейманов: - Точно Сусанин, только не Иван, а Евсей.
- А вот здесь черная дыра. Оттуда может появиться Вий. И паутины в углах немеряно, - рассмеялся Саня Малкин, вторя Алику Сулейманову.
- Черных кошек не хватает и гроба с панночкой, - добавил к сказанному Алик.
- Не пугайте Лялю, мерзавцы. У нее и так глазки от страха округлились до невозможности, - ответил на мистические шутки своих товарищей Петр Баранов. И продолжил, обращаясь к деду Евсею: - Могли бы, дедушка, как-то подготовить помещение к нашему приезду. На плакатах в городе трубят: «Помощь селу – дело всенародное!», а на самом деле до такого свинства докатились по отношению к нам, горожанам!
- Дак то председатель виноват. Я-то чего?! Я ничего. Что от меня зависит – все исполню, - ответил командированным дед Евсей.
- Засучим рукава, друзья, и за работу. Надо как-то налаживать быт в этой забытой Богом и людьми полусожженной конюшне, - сказал своим товарищам Петр.
Саня и Алик во главе с Петром Барановым стали выносить из сарая и выкидывать в сторону все имеющиеся в нем «обломки кораблекрушения».
Дед Евсей провел Лялю в подсобное помещение, где валялись остатки былой хозяйственной роскоши: метлы, веники, разная ветошь, ржавые гвозди разного размера, еще годные к употреблению посеревшие от времени доски, и даже половая тряпка с ведром. Правда, все заросло такой паутиной, что не дай Бог. Неподалеку от сарая росла невысокая поросль кустарника, переходившая в небольшую березовую рощицу. Дед Евсей показал Петру ручеек, из которого при нужде можно набрать чистой ключевой воды. Из объяснения деда, когда-то здесь протекала целая речка, впадавшая в Кан, но она со временем обмелела и превратилась в ручеек, очевидно, что-то случилось с ключами, питающими ее. По указанию деда в углу подсобки, заваленным прелым тряпьем, отрыли двуручную пилу, две ножовки, старый топор, хоть и изъеденный ржавчиной, однако, еще годный к употреблению.
- На безрыбье и рак рыба, - молвил Петр, вытаскивая из-под  тряпья старый заброшенный инструмент, по-видимому, пролежавший здесь с сороковых военных годов.
Пока Ляля убирала на стенах и в углах паутину, Петр со своей немногочисленной командой сколотили длинный стол, который водрузили посередине сарая, а к нему такого же размера лавки с двух сторон.
Дед Евсей суетился, стараясь хоть в чем-то помочь молодежи, но больше мешал им, однако, шутками да прибаутками (весьма солеными) смешил и забавлял командированных.
Выбрав все с кладовочки, убрав мусор и паутину, тщательно промыв стены, Ляля доложила Петру, что займет ее и попросила помочь здесь для нее сколотить топчан, маленький столик и кое-какие полочки для ее необходимых нужд. Петр Баранов и Алик, как истинные рыцари, в первую очередь удовлетворили просьбу дамы и смастерили все, что она заказала по первому ее требованию.

* * *

Моему уважаемому читателю, наверное, интересно будет узнать, где же находится вторая половина командированных членов бригады Петра Баранова? Конечно, в пути.
Колян сидел в кабине ЗИЛа с Гошей, подскакивая на сидении от часто встречающихся машине дорожных ухабов и колдобин. Он завел беседу с водителем:
- Послушай, водило, а как называется красивое поселение, в которое мы въезжаем в данную минуту?
- Я тебе не водило, а шофер высшей квалификации!
- Не обижайся, шеф. Прости, если не так выразился, обидеть тебя не хотел.
Шофер сменил гнев на милость и ответил:
- «Рассвет». Колхоз «Рассвет». Кстати, один из передовых. Руководит Хижняк Станислав Сергеевич, очень таровитый и крепкий хозяин.
- А магазин в «Рассвете» имеется?
- Имеется, да еще какой. А клуб - не клуб, дворец, почти не уступает Ирвейскому. А вокально-инструментальный ансамбль «Воробушки» на всю страну славится. В выходные дни вся рассветовская молодежь, и не только рассветовская, собираются на танцы. Зимой -  в клубе, а летом на открытой танцплощадке. Станислав Сергеевич молодец, вот таких бы хозяев, да побольше. Правление у него находится в Каменке, а еще в подчинении у него есть колхоз «Союзный» - новый, недавно созданный. Все председатели ему завидуют, а он смеется и отвечает особо ретивым завистникам в местной газете стихами – все, однако, не помню, а вот один куплет, заключительный, втемяшился мне в голову:
«Первый доносчику кнут,
Был для доносчика свой.
Божьи законы не врут:
Дружба с зеленой тоской»
- Все понятно, шеф. Ты нас лучше к магазину пришвартуй, а то в животе волки урчат, а в скорости и зайцы запрыгают.
- Эт точно, товарищ, - подтвердил, кивнув головой, сидевший между водителем и Коляном все время молчавший Гоша.
- Магазин перед вами. Внизу продукты, вверху промтовары и всякая хозяйственная мелочь, - объяснил водитель, останавливая ЗИЛок в центре колхоза.
Действительно, как и объяснялось выше, главной достопримечательностью колхоза «Рассвет» являлся клуб. Неподалеку от клуба находилась летняя танцплощадка, огороженная деревянным забором со сценой, окрашенная краской цвета морской волны. Перед клубом высились две огромные голубые разлапистые ели, вокруг которых были разбиты клумбы и клумбочки. Видно было, что за ними ухаживали с большим усердием и любовью. Правда, заморозки последних дней сделали свое «мавровое» дело – цветы пожухли, однако, более морозостойкие держались и придавали гламурный и еще неповторимый веселый вид под лучами ласкового сентябрьского солнышка.
Но нашим героям из города все было до лампочки и не до видов. Они бросились в магазин, чтобы прикупить что-нибудь из продуктов и, конечно, не забыть сигарет и ее, окаянной, без которой в стране Советов не обходился ни один командированный гражданин.
Мобильной связи у населения Советской страны в то время и в помине не было, поэтому водитель, выполняя устный приказ, отданный председателем Ирвейского райисполкома Колосковым на вокзале - «отвезти людей в Ирвей и чтобы не задерживаться», попросил местных, образовавших очередь за продуктами, расступиться и дать возможность гостям из города купить что они желают из снеди. Откуда водителю было знать, что надо было везти своих подопечных в колхоз «Знаменский», который находится всего лишь в трех верстах от «Рассвета». Быстро рассадив своих пассажиров по прежним местам, он взял направление на Ирвей, тем самым наматывая ненужный и лишний километраж. В придачу, перед въездом в райцентр закончился бензин и водителю ЗИЛа пришлось у одного своего коллеги, проезжавшего мимо, выпросить немного горючего, чтобы добраться до заправки, находившейся на окраине Ирвея. Наконец, ЗИЛ выехал на знакомую читателям площадь и остановился возле памятника Ильичу. Станислава Николаевича на месте не оказалось, так как он минут за двадцать до приезда наших везде опаздывающих командированных героев уехал из Ирвея по каким-то неотложным делам. Секретарша получила от него инструкцию: «если приедут наши командированные, передать водителю ЗИЛа в приказном порядке, чтобы гнал в колхоз «Знаменский» и незамедлительно высадил там городских, а после этого незамедлительно ехал помогать водителю возить зерно на ток с полей». Секретарша выскочила к машине и дословно передала приказ председателя райисполкома водителю.
Шофер плюнул от досады и крикнул расположившимся на ближайшей скамейке командированным, чтобы они усаживались по своим местам, да побыстрее. На что Колян за всю бригаду попросил его:
- Подожди, шеф, не гони лошадей. Быстро только блох ловят и с чужими женами спят. Дай перекусить голодному трудящемуся люду.
- Некогда! Вот приедете на место, там и перекусите.
- Господи! Приехали в колхоз «Красное дышло» - куда ни поверни, туда и вышло. Философия скажу вам, братцы, здесь особенная – ломовая. По коням, братва! Не давитесь, а то как на Куликовом поле татарва при внезапном появлении дружин русских из предутреннего тумана.
Прохожие с удивлением наблюдали, как с матами, на ходу глотая прямо из горлышек бутылок водку, давясь снедью, рассаживались в кузове ЗИЛа по всем видам нездешние мужики, очевидно, вербованные.
ЗИЛ направился по дороге, уже известной моему глубокоуважаемому читателю.
Колян ехал в кабине с водителем без Гоши, так как оный предпочел сидеть в кузове со всеми, мотивируя тем, что там ему веселее, а Рыжик, обиженный на Коляна, не захотел садиться в кабину рядом с ним. Впрочем, Колян не расстроился, подумав про себя: «баба с возу – кобыле легче». Он расположился в кабине, как барин. Шофер, молча насупясь, крутил баранку. Словоохотливый Колян прервал молчание и спросил:
- Что, шеф, случилось? Почему надулся, как мышь на крупу?
- Отстань, дружище, не трогай меня!
Впрочем, всем известно, что дорога, особенно не близкая, успокаивает нервы и настраивает на более добрый лад.
Коляну удалось разговорить шофера. При выезде из райцентра они спокойно разговаривали: посыпались анекдоты и смешные истории – одни соленее других. Они ржали, как жеребцы. В процессе общения Колян узнал, что водителя зовут Сергей и что ему прошедшим летом, в июле, исполнилось ровно двадцать пять лет, с чем его Колян и поздравил, пожав руку. Как всегда разговор зашел о женщинах – тема для мужчин неисчерпаемая и вряд ли когда исчерпается. Сергей поведал Коляну, как его дедушка Матвей советовал ему выбирать спутницу жизни:
- Послушай, Никола, какой старый дал мне анекдотический совет - хоть стой, хоть падай. Притерлись – хорошо, однако, не отлично. А отлично - когда уложишь свою подружку кверху «пилоткой» в койку и укроешься одеялом вместе с ней с головой и неожиданно испортишь под ним, т.е. под одеялом воздух. Если она нюхает безропотно и молчит, то значит характер у нее «нордический», покладистый и золотой, а главное – согласна любить тебя всю жизнь вместе со всем твоим дерьмом. А если зафардыбачила, заорала на тебя, то характер скверный, неуживчивый, будешь всю жизнь маяться под ее каблучком. В таком случае гони ее в шею, не приручай, не выдержала испытание.
- Мудрен твой дедушка Матвей, не приведи Господь, - рассмеялся Колян. Отойдя от смеха, он стал рассказывать свою версию смешного анекдота:
- Одна мне хорошо знакомая деваха, Аленой звать, поведала мне, что находясь в гостях у двух сестер-близняшек в Суворовском поселке города Красноярска, сказала им, что пригласила своего женишка и двух его друзей, чтобы познакомить их с ними и что они, т.е. жених с друзьями с минуты на минуту должны прийти к ним в гости, а вы, сестры, как можно быстрее снимайте трусики. Близняшки, долго не думая, начали сдергивать с себя трусики…
- У вас что, девчата, не все дома? - спросила их Алена, изумленно всплеснув руками, и, засмеявшись, сказала: - Да не с себя, дуры, а с веревки.
Сергей расхохотался. За солеными анекдотами и уморительными историями оба не заметили, как прибыли к месту назначения.
У знаменской конторы ЗИЛ встречал сам председатель. Подскочив к кабине с той стороны, где сидел Колян, он с ехидцей в голосе произнес:
- Приехали с орехами, в эфтем непременно значит. И, обратившись к водителю, сказал: - Гони, Сережа, вон к той старой риге и выгружай этих ребяток-поросяток возле нее. Надеюсь, что они не выкинут еще большей фортели, но я, однако, шибко и очень шибко сомневаюсь, в эфтем непременно значит.
Сергей прикрыл окно кабины и ЗИЛ быстро помчался в указанном Антоновичем направлении.

* * *

Машина подкатила к самым воротам сарая. Сергей выскочил из кабины и громко, с пафосом объявил:
- Станция Березай, друг мой ситный, вылезай, да не забудь свой каравай!
- Тоже мне шутник нашелся, однако, шибко видно перевеселил я тебя, дорогой, в дороге. Куда твоя хмурь от тебя испарилась?! Неужели мне по эстафете ее передал? И Колян, ворча еще что-то, шустро выпрыгнул из кабины, подхватив свой дорожный мешок.
Дед Евсей сразу же занял место в кабине, сказав при этом:
- Сергеюшка, я, пожалуй, с тобой поеду, милейший. Надоть ребятишкам сенца что ли подвезти в качестве лежанок, кое-каких продуктов спроворить, картохи побольше не мешало бы. Поселили ребяток в дыру, не приведи Господи, - и дед перекрестился: - Ждут от них скорейшей ударной работы. Брррр! Я б ни минуты здесь не жил и дня не работал!
- А я, дедушка, их старшому говорил, что кто попадет к Антонычу под начало, тому сильно не повезет. В сарай для привидений командированных поселил наш «в эфтем непременно значит».
Обмениваясь репликами по поводу председателя, они быстро через поле домчались до правления колхоза.
А в это время в риге шли разборки и прения по дальнейшему проживанию и существованию командированных, оказавшихся в неблагоприятной среде, созданной негостеприимными сельчанами во главе с председателем колхоза «Знаменский», которая и предопределила дальнейший ход неблаговидных, и я даже скажу, ужасных и трагических действий со стороны городских помощников, посланных в сельскую местность для успешного завершения уборочной компании.
Петр Баранов старался навести порядок в сарае, как-то наладить быт, но, однако, встретил явное противодействие своим начинаниям большей части вверенной ему бригады, которую возглавил Колян со своим подпевалой и верной шестеркой Рыжиком.
Непокорная часть бригады расположилась за столом и демонстративно выставила водку, а к ней и закуску, тем самым показывая, что они здесь сами по себе и не являются в подчинении у кого-либо. Под выпивку и сальные разговоры, как и в поезде, завязалась азартная картежная игра на интерес. Все же, дорогой читатель, признаюсь, что двое мужичков, более совестливых, откололись от честной компании и взялись помогать законопослушной части бригады Петра Баранова. В воздухе запахло жареным.
Ляля то и дело висела на руке Петра Баранова, успокаивая его:
- На кой ляд они тебе, Петруша, нужны. Устраивай свои дела с управляемыми членами бригады и береги свое здоровье. Горбатых могила исправит. Тебе администрация полномочий не давала исправлять и заставлять. Они дяденьки взрослые и сами без тебя, дорогуша, найдут на свой задний фасад приключений.
Колян, обернувшись в Лялину сторону, сказал:
- Вот девка ты правильная, а говоришь неправильно. Находилась бы ты, дорогуша, в другой среде, то там бы тебя за такой форс-мажор быстро на кое-что поставили.
- Послушай, девка, не совала бы ты нос в наши дела, в которые собака хвост свой не сует, - добавил к сказанному Коляном Рыжик – его неизменное подпевало.
- Замолчи, шестерка, не пой здесь барыню. Играешь на интерес, так играй. Ляля права – Петра назначила администрация завода над нами старшим, и он отвечает за всех нас, - сказал в защиту мастера Алик Сулейманов, добавив к сказанному: - Будьте добры подчиняться.
- Он нам не указ, верно, орлы? – произнес Колян, сгребая очередной выигрыш в свою сторону.
- Я гляжу, ты верх взял над мужиками, пока мы ехали в разных вагонах. Атаманом своего рода заделался, молодец среди овец, а против молодца и сам овца. Кто со мной – продолжаем работу по устройству более сносного жилья в этом мрачном полуразвалившемся сарае, а кто не со мной – милости прошу к Коляну на раздевание, но впоследствии не требуйте ни с меня, ни с завода, ни с колхоза, - молвил Петр Баранов компании, собравшейся за столом.
Через некоторое время в сопровождении двух парней, в повозке, запряженной сивой кобылкой, приехал дед Евсей. Он привез мешок свежих огурцов, ведро бурых помидоров, энное количество картофеля россыпью и огромный баул ранеток – небольших запашистых яблочек, преобладающих в суровом климате Восточной Сибири. Два парня, помогая сгрузить с телеги привезенные дедом запасы, представились:
- Леня!
- Олег!
Леня был худощавый, белобрысый двадцатилетний паренек, чуть выше среднего роста, а Олег – тридцатилетний брюнет, детина под два метра роста, косая сажень в плечах. В «Знаменке» его все называли не по имени, а по неведомо данному кем-то из односельчан прозвищу «дяденька, достань воробушка». Друзья Олега называли его «маленький скотник». Гигант не обижался, так как по натуре был добродушен. Он работал скотником на ферме, любил животных, особенно лошадей, и был там на хорошем счету. В супружестве ему досталась очень ревнивая жена, родившая ему девочек-двойняшек, которых он очень любил и сильно баловал. Иван Антонович лет пять, а то и шесть, обещал послать его учиться от колхоза в город по направлению, но почему-то все время забывал свои обещания.
Ребята – спутники деда Евсея – находились явно в нетрезвом состоянии. Леня держал под мышкой заткнутую деревянной пробкой десятилитровую стеклянную бутыль, полную мутного, по всем видам сваренного из сахарной свеклы, крепкого самогона-первача.
Петр с неодобрением смотрел на бутыль, которую парень поставил на стол.
Олег развернул синюю тряпицу, в которой находился изрядный кусок сала, достал из кармана раскладной ножик и стал им шустро распластовывать шмат на мелкие дольки, предварительно расстелив тряпицу на столе.
По существу, бригада командированных развалилась на две неравные половины: одна, меньшая – работала по устройству создания мало-мальских условий, а другая, более многочисленная, поддалась влиянию Николая Яковенко, а что за человек Колян, моему уважаемому читателю хорошо известно из предыдущего повествования.
Колян обнаглел до крайности. Почувствовав себя хозяином создавшегося положения, он расположился на бочке во главе стола, как Наполеон Бонапарт на барабане в ожидании генерального сражения. Он раздавал приказы, совершенно игнорируя Петра Баранова. Двух зевак, свободных от картежной игры, «Его величество» услало печь картошку на костре, а остальные с его милостивого соизволения продолжали картежную игру, запивая водкой, купленной в Рассветовском магазине. А кое-кто продегустировал и деревенского первача, найдя его весьма экстравагантным и очень крепким народным пойлом.
Дед Евсей только качал головой, рассуждая вслух, что у всех здесь собравшихся за столом, закатились в голове шарики за ролики, и рано или поздно кое-кто из них попадет на Голгофу.
- Ленька! Олежка! Садитесь на телегу. Поехали, нечего здесь антимонию разводить! Не поедете – все расскажу Антонычу!
- Поезжай, дед. Не будь в каждой бочке затычкой. Антоныча мы не боимся, так ведь, маленький скотник?
- Так, не так – перетакивать не буду. Остаюсь, Леньчик, - ответил Олег.
- Вот ужо получите от Антоныча, стервецы, - сплюнул на пол дед Евсей: - Ослы вы буридановы!
- Надоел ты нам, дедусь, своей нудностью до оскомины вместе со своим «в эфтем непременно значит»! – ответил старику Леня.
- Молодцы! Наши люди, из Парижа! – одобрил Ленины слова и поступок местных парней Колян.
Дед Евсей вторично со смаком плюнул на пол, вышел из риги, сел на телегу и огрел кобылку. Та шустро тронулась с места, кося лиловым глазом, как-бы задавая вопрос хозяину «что случилось?» и что есть мочи рванула через поле к деревне.
Проигравшийся в пух и прах Гоша встал с лавки и, шаткой походкой подойдя к Петру, спросил его:
- Что, бугор, делать надо – говори. Ну их к лешему, компанию эту, вместе с Коляном и Рыжиком.
- Какой, Гошенька, из тебя помощник? Ты как старый, помятый, бочковой огурец. Вались на сенцо и проспись хорошенько, чтобы к утру был как огурец, только свежий и хрустящий.
- Есть, командир, - картинно отдал честь пьяный Гоша. – Выполняя твое задание, я прикорну немножечко, что-то «устала Алла», а то бы помог тебе разгрести здешние «Авгиевы конюшни».
- К пустой голове руку не прикладывают, дорогой Георгий, - и Петр продолжил, обращаясь не только к Гоше, но и к рядом стоящим товарищам: - Всю шантрапу и пьянь бичевскую отгрузили в мою бригаду начальнички заводские, да еще и братвой разрисованной притрусили. Вот такой компот у нас получается.
Гоша отошел в сторону и свалился на разложенную охапку сена, сразу же уснув без задних ног.
Компания во главе с Коляном разгулялась не на шутку. Непрерывно слышались переругивание и восклицания соперников по картежной игре с применением соленых словечек и откровенным нецензурно-похабным матом. Бульканье «жидкости от бешеной коровки», употребляемой в немеряных количествах, превращало честную компанию в откровенных скотов.
Прекрасный сентябрьский денек незаметно начал клониться к своему неизбежному закату, и особенно это было заметно в риге, где тени становились гуще, предвещая неминуемое наступление на него повелительницы ночи и лирики - госпожи Гекаты.
Ляля подходила к более зарвавшимся игрокам и оговаривала их, чтобы вели себя посдержаннее и уважали хотя бы других, если не уважают себя.
Рыжик повернулся к ней, когда она оказалась рядом с ним, и неожиданно для Ляли ущипнул ее за ногу выше колена. Ляля взвизгнула и со всего маху хлестанула рыжего хама по щеке своей изящной ладошкой. Рыжик схватил ее за волосы и, склонив Лялину головку над столом, резко прижал ее личико к грубой поверхности стола. Ляля дико завизжала, из ее носика закапала кровь, окропляя красным карты и деньги, поставленные на кон. Она с неимоверными усилиями вывернулась из цепких рук Рыжика и вцепилась ноготками в обе щеки оного, отметив ненавистные ланиты его глубокими кровавыми браздами.
Мгновенно подскочивший Петр с размаху ударил в ухо рыжего дебошира. От удара Рыжик склонился над столом и схватился за уже пострадавшее, набитое ранее Коляном в поезде картами, ухо.
В тот же миг Колян, ухватив невесть откуда взявшуюся старую ржавую штыковую лопату, со всего маху направил ее в сторону Петра Баранова, однако, тот увильнул в сторону и удар пришелся по встававшему с лавки рядом оказавшемуся Олегу. На беду удар лопаты пришелся ребром и разрубил висок гиганту. Олег завалился навзничь убитый наповал.
Завязалась всеобщая драка, в которую ввязалось большинство присутствующих здесь людей. Петр схватил Лялю и постарался вытащить ее из всеобщей свалки, но получил от Рыжика бутылкой по голове. Хорошо, что удар бутылки пришелся вскользь. Бутылка разлетелась на множество осколков, и в этот момент Алик Сулейманов всадил нож в живот Рыжика. Тот дико взревел, упал на спину и, схватившись за живот, стал кататься по полу. Через пару-тройку минут Рыжик затих, глаза его остекленели.
Леня вцепился в горло Коляна мертвой хваткой, и вряд ли бы тот остался в живых, если бы на помощь Коляну не поспешили противники очередного убийства. Упирающегося Леню буквально отцепили от горла убийцы Олега и связали ремнями по рукам и ногам, уложив на охапку сена. Колян порывался пнуть его ногой, однако, и сам был связан таким же макаром и брошен рядом с Леней.

* * *

Такого неожиданного и трагического поворота событий никто из командированных не ожидал. Все как-то примолкли и только Ляля, которую била нервная дрожь, громко всхлипывала, вытирая платком катившиеся по ее прелестным щечкам слезы.
Петр приказал не трогать покойников до приезда милиции.
- Что, господа-буяны, делать будем? Как сообщить о случившемся в деревню? Я думаю, что надо подождать бригадира, который обещал за нами заехать рано утром и отвезти на место работы. А что с тобой, Алик, будет – ума не приложу, - обратился к собравшемуся в риге обществу Петр Баранов.
- Что сделано, то сделано,
И изменить нельзя
Все в этой жизни временно:
Рабы, дворцы, князья –
с нотками апломба в голосе ответил Петру четверостишием Алик Сулейманов.
- Бравада и твердость характера очень похвальны, но не в данном случае, друг мой разлюбезный. Из-за какого-то прощелыги и бешеного шакала кидать свою молодую жизнь под хвост рыжему псу? Не понимаю! - высказался по поводу произнесенного с изрядной философией куплета Александр Малкин.
- Я не жалею о случившемся. Он был мразь и наделал бы еще много плохого хорошим людям, - сказал Алик Сулейманов.
- К чему такое самопожертвование, друг? – хлопнул по плечу Алика Петр Баранов. – Конечно, мы все будем свидетельствовать в твою пользу, однако, и мне, как старшему, перепадет и мало не покажется. Дай Бог, если отделаюсь чем-нибудь полегче. Репутация моя, как туалетная бумага, совсем отсырела до невозможности. Впрочем, мне не привыкать к опекающей в последнее время мою судьбу – этой непостоянной, прибившейся к моему жизненному берегу очерненной мадемуазели. Вот уж не везет, так не везет! И на родной сестре дурную болезнь поймаешь.
- Ты еще шутишь, бугор? Подожди, узнают наши, деревенские – они вас здесь всех порешат за милую душу! – с угрозой в голосе промолвил связанный напарник покойного Олега.
- А ты не угрожай нам, милок, мы не вороны какие-то пуганые, каждого куста боящиеся, - ответил Лене один из мужичков, стоящих рядом.
- Да разве мы виноваты в смерти вашего товарища, Леонид? – промолвила уже немного успокоившаяся Ляля: - Вот этот - черный сарыч, палач, клин, лежащий рядом с тобой, и есть всей крови заводчик! Моего Петьку попытался угробить, сволочь, ишь, поросячьи гляделки свои выпучил! Дорулился, змей! И Ляля, подскочив к Коляну, пнула его в бок.
- Не надо, Ляля, его и так накажут не хило, и прошу, пожалуйста, не накаляй обстановку! – возбужденно объяснил Александр Малкин, оттаскивая ее от Коляна, который все время молчал, напуская на себя безразличный ко всему окружающему вид.
Все здесь присутствующие отодвинулись на другой конец стола подальше от покойников. Кто-то из них попытался по-быстрому хлебнуть из бутылки первача, однако, Петр Баранов, вырвал ее из рук командированных и вылил остатки самогона на пол, прибавив к нему все спиртное, что еще оставалось в водочных бутылках. Мужички, поворчав, стали располагаться на ночлег во все большей сгущающейся темноте, кому где пришлось, стараясь выбрать место подальше от стола, возле которого на полу лежали не по своей воле преставленные их сотоварищи-гулеваны. В конце концов, темнота сгустилась такая, что было невозможно разглядеть даже свою ладонь.
Петр с Лялей пробрались в подсобку, так как Ляля, пугаясь сгустившейся темноты и ужасной обстановки, вцепилась в руку Петра Баранова и все время всхлипывала. В подсобке Петр уложил ее на импровизированное ложе, с любовью устроенное им для нее не без помощи Алика Сулейманова. Но когда Петр Баранов попытался покинуть подсобку, то Ляля шепотом, как-бы чего-то пугаясь в темноте, произнесла:
- Не уходи, Петя, побудь со мной. Я боюсь…
Петр Баранов сел на край топчана, на котором лежала Ляля, и, возложив на ее дрожащее плечо руку, задумался. А подумать ему было о чем. Петр вспомнил палату № 308 и ситуацию, которая возникла тогда. Она была похожа на сеечасную, когда Славика увезли в морг, а Орехова Саню в реанимацию. Но если сравнивать ее всерьез, то вряд ли случившееся в палате было хуже, чем здесь в деревне. Нет спору, проблема была ужасной, а неопределенность намного хуже, чем тогда. Петру казалось, что осенняя ночь с ее неприглядной тьмой уходит быстрее, чем он того желал, а желание у него было одно, чтобы сентябрьская ночь никогда не кончалась. Но все имеет начало и конец. В сарай стали прокрадываться полоски ненавистного для Петра в данную минуту света, предвещавшие начало наступления раннего утра. Нервы у него были на пределе. Всю ночь он просидел, не сомкнув глаз, над Лялей, которая все же уснула, положив его ладонь под свою щечку. Аккуратно вытащив свою руку из-под Лялиной щечки, Петр Баранов вышел из подсобки в помещение риги.
При сереющей мгле сентябрьского утра все в ней выглядело в каком-то мрачном мистическом свете, особенно мертвецы, лежащие на полу в раскинутых позах каких-то фантастических птиц. Пребывающие в полузабытьи храпящие и стонущие люди напомнили ему вытрезвитель, в котором он пребывал с Алексеем Дыбовым, а еще разбойничий вертеп из старинных приключенческих романов.
Петр Баранов подошел к Лене и освободил его от пут, которые связывали его и давили всю ночь.
- Успокоился, Леонид, и слава Богу! Давай показания без всяких кривотолков, правдоподобно. Вот этот фрукт, - и Петр ткнул сапогом в бок Коляна, - хотел укокошить меня, однако, по поле случая убил твоего односельчанина. Пути Господни неисповедимы, Леня, и мне, как и тебе, жаль Олега, хоть я и знал его всего ничего.
Леня молча поднялся, открыл входную дверь сарая и быстро исчез в предутренней туманной мгле.
К столу, шатаясь и чертыхаясь, подошел Гоша и стал шарить в поисках спиртного. Не заметив труп Олега, распластанный на полу, он запнулся за него и упал на пол, при этом снеся со стола несколько пустых водочных бутылок с большой бутылью в придачу, которую принес Леня.
Звон разбитого стекла, катящаяся по полу бутыль и падение тела самого гультяя переполошили всех. Из подсобки выскочила Ляля.
Гоша поднялся, ничего не понимая. Руки у него были в чем-то липком. Он с изумлением рассматривал их и даже понюхал.
- Ты, балбешка стоеросовая, отставной козы барабанщик! Куда тебя понесло, и что ты здесь забыл? – воскликнул Александр Малкин. – Водки все равно нет ни капли. Всю Петр Юрьевич вылил на пол. Допились до ручки! Ждем милицейскую помощь, которая кое-кого подхватит под белы рученьки и отправит в какую-нибудь каталажку-бедняжку до полного выяснения обстоятельств весьма трагичных, возникших по вине вот этого упыря! – и он показал пальцем на связанного Коляна, молча лежавшего на охапке сена.
- А ты, Алик, что будешь делать? – спросила азербайджанца Ляля.
- Распускать сопли не намерен, однако, властям сдаваться придется, - ответил на Лялин вопрос Алик Сулейманов.
- Пых-пых! – произнес Колян, высверливая злым, как у волка взглядом, горячекровного азербайджанца.
- Вкривь и вкось все пошло у меня из-за тебя, волчары поганого! Заварил кашу, урка, попробуй теперь расхлебать! С каким удовольствием я сломал бы твое паршивое горло, - с угрозой и нарастающим раздражением обратился к Коляну Алик.
- Не горячись, друг, мы все тебе поможем, как сможем. По крайней мере, подкладывать свинью не будем, - сказал Петр Баранов, учитывая мнение большинства из находящихся в риге людей.
- Вот это ребятки дали копоти, пока я давил клопа! – присвистнув, произнес Гоша: - Однако, здесь такое натворили, мама родная, сестра хороводная, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
- Хватит, Гоша, упражнять ядовитый свой язык. Он, как известно, без костей, а у тебя, в придачу, болтается, как дерьмо в проруби, - одернул пьяницу Петр Баранов.
Солнце поднялось довольно высоко и было точно не шесть, и не семь, а приближалось к девяти часам утра.
- Друзья! – обратился вбежавший в ворота риги один из командированных: - Через поле за нами, сирыми и несчастными, летит кортеж. Слушай, азербайджанец, делай ход конем – бери ноги в руки и в тайгу-матушку скачи семимильными шагами, а то отвезут милого под"дудорогой"в нее и заставят рубить и валить лес во благо нашей любимой и могучей Отчизны! – и добавил к сказанному припев из знакомой, где-то услышанной босяцкой песни:

-Жизнь в лагере–скучная,темная,
   "Вертухаи"да злые собаки.
   "Баланда"вонючая,"стремная",
     Нормы большие да драки…

- Никуда я, Пантюха, не побегу, бежать некуда. Да и сам от себя не убежишь, - ответил мужику Алик Сулейманов.

* * *

Леня бежал через поле к своим пенатам, как спринтер. Он не чувствовал усталости. После трагедии, случившейся с Олегом, Леонид был весь на нервах. В его возбужденном мозгу проносились мрачные и невеселые мысли. Леня сам себе задавал вопросы и сам себе на них отвечал: «Что делать? К Софийке нельзя – сразу глаза выцарапает, как пить дать». Супругу Олега Леонид знал, как очень ревнивую, характерную и напористую особу, вцепившуюся в Олегову жизнь, как вурдалак в горло своей жертвы, да и девочек-двойняшек с другой стороны было жаль – остались без отца. «Бегу к конторе и баста! Деда Евсея попрошу сходить к супружнице Олега и все рассказать ей о случившемся в риге, а Петра Сидоровича отзову в сторонку и доложу ему обо всем, что вчера было в этом чертовом сарае! Одним махом разрублю этот Гордиев узел и сниму камень со своей покоцаной души!» И Леня припустился бежать еще быстрее, судорожно хватая ртом резкий утренний воздух.
Во время уборочной страды на отдых оставалась времени совсем ничего – работали без выходных. И когда Леня подбежал к конторе, около нее уже столпилось немало народу, ждущего разнарядки на день грядущий. Никто из присутствующих в это раннее прекрасное сентябрьское утро и не подозревал о готовящемся неожиданном из вон выходящем трагическом сюрпризе в лице появившегося у конторы находящегося не в себе парня.
Дед Евсей сидел на своем излюбленном месте и точил лясы с женщинами.
Леонид вороном сходу налетел на деда и сбивчиво стал настаивать, чтобы дед отошел с ним в сторонку.
- Ты что, Ленька, белены объелся, али как, растудыт твою корень? – уперся дед Евсей, сопротивляясь настойчивому напору разгоряченного бегом парня: - Не хватай меня за жабры, псих ненормальный!
Однако, Леонид настаивал на своем с упрямством, которого в нем старый не замечал никогда. Наконец дед подчинился его упрямому желанию и они отошли в сторону от собравшихся у конторы людей, на расстояние, недоступное для их слуха. Леонид сбивчиво, махая руками, рассказал о чрезвычайном происшествии, случившемся в старом и заброшенном риге-сарае. Дед Евсей недоверчиво качал головой:
- Что ты брехлив, Ленька, в деревне каждая собака знает, однако, не до такой же степени! Не верю я тебе! Бред сивой кобылы!
- Вот тебе, дедуля, крест и честное комсомольское. Не лгу я, да и зачем мне сочинять про вчерашний произошедший на моих глазах кошмар? Олега нет – один труп остался, там лежит, Господь, упокой его душу, пусть земля ему будет пухом! - И Леонид трижды перекрестился.
- Послушай, Дмитриевна, - сказала одна из женщин, сидевших на лавке: - Я вот наблюдаю за дедом и Ленькой со стороны. Они как безумные, а Ленька особенно. Что-то горячо объясняя деду, машет руками и вообще какой-то малахольный. И что за секреты у них, любопытство берет.
- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, вот так-то, Клавдия, - ответила своей товарке по лавочке Прасковья Дмитриевна.
Между тем дед Евсей, наказав Леониду ничего по этому поводу не сообщать бабам до приезда бригадира, побежал сообщить о гибели Олега супруге его Софье.
Леня вернулся к лавочке, на которой сидел дед Евсей и остались сидеть бабы. Здесь же рядом толпились селяне, ожидая начальство.
- Что-то, Леня, я смотрю ты какой-то не такой. Не в себе, что ли? – спросила оказавшаяся рядом с ним Клава.
Леня, взглянув на нее ничего не сказал и отошел в сторонку, выполняя наказ деда Евсея.
Первым на одной из машин приехал бригадир. Что-то сказав шоферу, он шустро выскочил из кабины и его сразу же окружил рой колхозников. Начинался обычный трудовой день великой битвы за урожай.
- Рассаживайтесь по машинам - кому на ток, кому в поле, а кому на ферму. Все вы знаете отлично и без меня. Непредвиденных работ не возникло, все идет по плану. А ты что рот разинул, Леонид? Дуй на ферму и помогай «маленькому скотнику», своему закадычному другу, в его нелегких тамошних делах, а также по совместительству помогай Дмитриевне, - начал давать распоряжения и раздачу слонов бригадир.
- Петр Сидорович, можно Вас на минуточку отвести в сторону?
- Некогда мне, Леня, дел по горло, - провел ребром ладони по горлу бригадир.
- Но мне очень и очень важно Вам что-то рассказать тет-а-тет. А Вы уж сами решайте, что со всем этим делать.
- Что за секреты, Ленька? Мне надо за командированными ехать, рассортировать городских по рабочим местам и ввести их в курс дела, а ты тут с какой-то непонятной пионерской тайной.
- Так она как раз тайна-то и не пионерская, а ужасная. И касается вербованных сволочей, к которым ты, Сидорыч, собираешься ехать!
- Ладно, пошли в сторону и побыстрей выкладывай, что у тебя там на городских имеется.
- Случилось то, что Олега больше нет!
- Как нет? Ты что, Ленька, с глузду съехал?
- Лучше бы съехал, бугор, лишь бы только Олежек был жив! В риге его труп лежит!
- Давай по порядку рассказывай, а не жуй манную кашу, как дед Евсей, не поймешь ничего!
Леня сбивчиво передал все события, произошедшие накануне в риге-сарае командированных.
- Если ты не врешь, Леня, то это ужасно и весь день наш сегодняшний трудовой ставит раком – наперекосяк! Пока ничего не сообщай Софье. А вот и председатель со счетоводом! Зайдут в контору, тогда и объявлю им о жути, какую ты мне здесь предоставил. Там все переварим и разложим по полочкам, если, конечно, такое вообще разложить возможно…
Председатель, обстуча грязь и сбив подвернувшимся под руку веником пыль с сапог, обернулся к подошедшему бригадиру и сказал:
- Что, Сидорыч, разогнал всех по стойлам, в эфтем непременно значит? А бабы что здесь квохчут, как куры? Почему не на ферме? А Ленька-лоботряс почему здесь ошивается, а не на своем рабочем месте?
- Заходите в контору, а я вам кое-что расскажу такое, что у Вас интерес к работе сразу поубавится!
- И что же ты нам такое интересное объявишь? – спросил бухгалтер, возившийся с дверным замком конторы.
- Объясню вам обоим в совещательной комнате, а здесь нечего торчать, как три березы посреди поля. Как воронье уши навострило, уж больно падкие до всяких событий, сплетен и вон выходящих ЧП.
В известном моему глубокоуважаемому читателю кабинете, названном бригадиром совещательной комнатой, Петр Сидорович изложил всю случившуюся трагедию в заброшенном сарае-риге, подчеркнув при этом, что основывается на рассказе Леонида Буранова.
- Ленька – брехун. Много чести ему оказываем, в эфтем непременно значит, - и Антонович нюхнул табачку из своей заветной баночки-табакерки.
- А если все, что сказал Буранов, правда, – в раздумье спросил Серафим Терентьевич своих визави: - То как будем оправдываться перед Ирвейским начальством? По головке оно нас не погладит, а вот шкуры с нас, бедолашных, поснимает.
Иван Антонович приказал бригадиру срочно ехать к риге и узнать все подробности непосредственно на месте событий, однако, Серафим Тереньевич  возразил:
- Надо просто поверить Леониду, ведь такими вещами не шутят, и срочно звонить Колоскову и начальнику Ирвейской милиции Амвросиеву, а если Буранов соврал, на что я сильно сомневаюсь, то получит он от нас и мало не покажется! Ты, председатель, не горячись, здесь с плеча рубить не надо, можно дров еще больше нарубать. Мало ли что может случиться, если Петр Сидорович поедут с шофером в гости к городским вдвоем.
- Покличь, Сидорыч, шофера, как его бишь звать? Сергей, кажется. А с ним Леньку-баламута, чтобы заранее не стал там начальником паники. Надобно, чтобы бабы ни в коем случае не узнали заранее, иначе такое здесь начнется, что и красному петуху в пору над старым сараем-ригой закукарекать, в эфтем непременно значит.
- Да, дело не фонтан и пахнет керосином. Мы должны в этой ситуации отделить зерна от плевел, - промолвил бухгалтер, нервно теребя носовой платок, вытащенный из кармана брюк.

* * *

Дед Евсей, забыв про свои преклонные годы, стремительно бежал к дому Олега. По пути встретив своего племянника Федьку, махнул ему рукой, чтобы следовал за ним.
Федька, как всегда, находился в похмельной прострации, и шел с соседнего колхоза «Рассвет» от очередной своей дамы сердца, но деда он любил и почитал больше всех на свете, даже тогда, когда получал от него костылем по своей разлапистой крепкой спине.
- Ну ты даешь, дедуля! Жмешь, как спринтер на скоростях, как будто за тобой гонятся пять бабок-ёжек, принуждая тебя к сексуально-извращенческим действиям по отношению к их экзотическому виду.
- Не зубоскаль, Федька, а лучше слушай, что я тебе сейчас поведаю. Старую ригу-сарай помнишь? Мальчишкой ты там прятался от своего покойного родителя, когда что-нибудь набедокуришь. Так вот в энтем месте городские Олега уходили! Нет больше «маленького скотника»! А поведал мне о его гибели дружок покойного закадычный – Ленька Буранов. Так побежим, чертяка непутевая, к Софийке, чтобы упредить ее первыми, ведь все равно шило в мешке не утаишь, и я очень даже доволен, что встретил тебя, Федька. Дело-то щекотливое, а бабу Олежки ты знаешь хорошо – леопард с норовом.
- В пасть к леопарду-маме спешим, дедуля, сами! Да она нас загрызет обоих или расстреляет из любимого Олегова охотничьего ружья, как черных вестников сатаны! – воскликнул потрясенный рассказом деда Федька: - Не могу поверить! Ведь мы с ним вчера за компанию на брудершафт выпивали на ферме. Он мне даже разрешил погарцевать на его любимом конике, и вот на тебе – убили наповал коломенскую версту! Возьму у Софийки ружье и за «маленького скотника» отправлю в тартарары всю сволочь городскую! Как уток перестреляю! Такого мужика уходили! Кровь леденеет в жилах – пропал не за понюшку табаку!
Наконец показался дом, в котором жила семья покойного Олега. Когда дед со своим племянником подбегали к дому, жена Олега Софья собиралась на ферму вместе с подселенной к ней со вчерашнего дня Антониной Ивановной. Мать Олега, Степанида Анатольевна, оставалась на хозяйстве с двумя внучками-двойняшками – Дашенькой и Оленькой, которым недавно исполнилось по пять годков. Софья закрывала калитку, когда Антонина Ивановна указала ей на мужчин, приближающихся к ним с быстротой марафонцев на длинные дистанции. Софья оглянулась и удивленно посмотрела в ту сторону, куда показывала Антонина Ивановна.
- Что вы, как савраски, прибежали? Делать вам больше нечего? В твоих ли годах так бегать, дедушка? – спросила Софья, обращаясь к подбежавшему к ней и сильно запыхавшемуся деду Евсею.
Дед махнул рукой своему племяннику, чтобы тот не вмешивался в его разговор с Софьей и, потихонечку отдышавшись, поведал о горе, постигшем семью Софьи.
Софью как будто подменили. Она позеленела от злости, ее начала бить нервная дрожь. Софья встрепенулась и неожиданно вцепилась в волосы Антонины Ивановны, стервозно приговаривая при этом:
- Вы, сволочи городские, убили моего Олеженьку! Бандиты! Паскудники каторжные! И ты с ними заодно, гюрза проклятая!
Антонина Ивановна завизжала и с трудом вырвалась из цепких рук Софьи, разгневанной от свалившейся на ее хрупкие плечи несчастия. Она побежала вдоль улицы с криком «Караул! Убивают!»
Софья было бросилась за ней, но была схвачена в охапку Федором. В руках у нее осталось по большому клоку волос, которые она с мясом вырвала из головы своей подопечной.
- Причем эта женщина, баба ты глупая? – увещевал Софью дед Евсей. – Как и везде, в том числе и у нас, есть всякие люди – и хорошие, и плохие.
На громкие крики и вопли дочери из дома выбежала Степанида Анатольевна.
- Что здесь творится? Почему, Федька, держишь в объятиях мою дочку? И что все это означает? Зачем, дед, ты разрешил своему Ваньке-Каину лапать мою Софьюшку? Вот ужо Олег узнает про выходку твоего племяша, так быстро ему его голову нахальную открутит, как куренку!
- Не открутит, тетка Степанида. Олега вашего нет в наличии, а если и встретитесь, то только на небесах, если не воскреснет из мертвых по воле Леньки брехунова, - объяснил свое поведение по отношению к Софье Федор.
Дед Евсей повторил рассказ о трагедии с Олегом Степаниде, объяснив, что все услышанное ранее узнал из первых уст, т.е. от Леонида Буранова.
Степанида Анатольевна из рассказа деда Евсея поняв, что зять ее убит, запричитала в унисон дочери.
Услышав плач бабушки и причитание матери из дома выбежали двойняшки и прижались к ней. Дашенька, одна из двойняшек, сунула в ротик пальчик, из глазок ее закапали слезки, а Оленька, подражая взрослым, подняла такой рев, что перекричала и маму, и бабушку вместе взятых.
- Федька, разбирайся со всей энтой кагалой, а я поспешу к конторе, чтобы там чего лишнего не натворили. Да, найди, пожалуйста, Олегово ружье и конфискуй его, а то еще чего доброго Софийка постреляет городских и наших тоже может прихватить, чтобы составить компанию командированным, - сказал дед Евсей и поспешил назад к конторе, оставив Федьку разбираться с обезумевшими от отчаяния женщинами.

* * *

Весть о трагическом происшествии быстро распространилась по деревне и даже вышла за пределы ее.
Любопытные женщины во главе с Прасковьей Дмитриевной очень быстро «раскололи» Леонида Буранова, и тот, нарушив запретное табу, наложенное на него бригадиром, поведал им о трагических событиях в старом сарае-риге.
Шум и возмущение на улице прервали совещание в конторе.
Иван Антонович и бригадир появились на крыльце, а бухгалтер начал звонить в Ирвей Колоскову Станиславу Николаевичу и начальнику районной милиции полковнику Амвросиеву.
Председатель райисполкома предупредил Серафима Тереньевича, чтобы он передал Ивану Антоновичу, чтобы тот не вздумал предпринимать какие-то самовольные действия по отношению к командированным, находящимся в риге, и удерживал людей от противоправных действий.
- Ждите нас! – раздался голос Амвросиева из трубки телефона. – Не нарубайте дров и не допустите беспредела, иначе я всем вам там головы поснимаю! – добавил к сказанному Колосковым начальник районной милиции.
Около конторы появилась супруга Олега Софья со всем своим семейством в сопровождении Федора с Олеговой двустволкой в руках и перепоясанного патронташем.
Правление колхоза «Знаменский» старалось успокоить людей. Антонович беспрерывно ругался с крыльца, махая руками как мельница, и отчаянно доказывая толпе, что нельзя идти к старой риге, а надо дождаться районного начальства, которое и разберется – кто прав, а кто виноват.
Петр Сидорович Кокорин заскочил в толпу и, выискав в ней Леонида Буранова, надавал ему оплеух за то, что тот не вовремя распустил свой поганый язык, как баба базарная в воскресный день.
Появление горожанок подстегнуло толпу. Женщины оскорбляли их, называя городскими шлюхами и лохудрами.
Антонина Ивановна, повязав голову платком, плакала. Мила порывалась бежать к риге, но Антонина старалась удержать ее, проклиная и Петра Баранова, и всю командированную, по ее выражению, «хиромантию». Мила все же вырвалась из рук Антонины Ивановны, как мышка прошмыгнув в возбужденной толпе селян, выбежала за околицу деревни и устремилась к виднеющемуся на другой стороне поля старому сараю.
- Полетела стрекозой к своему милому, - сказала одна из оставшихся с Антониной Ивановной девушек.
Федька, в руках которого было ружье, прицелился по фигурке убегающей девушки, однако, дед Евсей в последний момент предотвратил убийство, подбив ствол ружья кверху. Из одного ствола раздался выстрел. Подбежавший бригадир выхватил из рук Федьки ружье.
- Ты зачем, мерзавец, хотел пальнуть в невиновного человека, тем более в девчонку? – воскликнул Кокорин.
Обозленный Федька толкнул Петра Сидоровича. Тот упал на землю.
Выстрел из ружья еще больше распалил толпу. Они, не слушая ни увещеваний бухгалтера, ни уговоров председателя, ни настойчивых запретов упавшего от Федькиного тычка бригадира, как дикое стадо бизонов в прерии, двинулись за убегающей Милой по направлению к риге-сараю, постепенно набирая ход. Кое-кто из мужиков бежали с вилами и топорами, остальные с дубинами и кольями. Не отставали от мужиков и вездесущие, охочие до чрезвычайных происшествий, бабы.
- Смотри, какая востроногая девка к своим рванула! Видать, у нее тоже рыльце в пушку, - раздалось в толпе женщин.
- Ничего, далеко не уйдет, всех там прищучим, - ответил на реплику женщин возбужденный голос Федьки.
Поднявшийся с земли бригадир побежал догонять толпу. Старался ее догнать и матерящийся на чем свет стоит председатель колхоза «Знаменский» Маркелов Иван Антонович.
У конторы остались две девушки во главе с Антониной Ивановной, Степанида Анатольевна с ревущими вовсю Оленькой и Дашенькой, да Серафим Терентьевич Барашкин.

* * *

Мила, далеко опередив «знаменцев», подбежала к воротам риги, на пороге которой толпились командированные. Во весь голос она истерично объявила о грозящей опасности от надвигающейся остервенелой деревенской толпы.
Впрочем, и без ее предупреждения бригада Петра Баранова заметила в поле маленькие фигурки местных аборигенов, которые быстро увеличивались по мере сокращения расстояния до старого сарая-риги.
Мила без стеснения кинулась на шею Александру Малкину, стоявшему рядом с Петром и наблюдавшим, как и все, за надвигающейся грозной опасностью с поля.
- Подожди, Милочка. Я тебя люблю, но сейчас не та ситуация. Что будем делать, бригадир? – спросил Александр Петра Баранова.
- А делать вот что – снимать штаны и бегать, - ответил с мрачной иронией на вопрос Александра Малкина Гоша.
- А я предлагаю вытащить из сарая упыря, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. Пусть делают с ним, что угодно, ведь он нам нужен, как собаке пятая нога. Зато мы выиграем время, дождавшись из Ирвея законных властей, - предложил один из командированных.
- Я тоже за это ратую. Давайте просто, не мудрствуя лукаво, отдадим Коляна в руки сельских карателей, и пропади он пропадом! – раздался возбужденный Лялин голосок, подтвердивший согласие с мужичком, который дал совет о выдаче Коляна толпе колхозников.
- Вот не знал, Ляля, что ты какая у меня кровожадная. Конечно, вариант справедливый по отношению к нелюдю, заварившему кровавую кашу, однако, нам не подходит. Не решает ни одной нашей проблемы, - молвил Петр Баранов, в задумчивости потирая лоб.
- А они все ближе и ближе! – воскликнул Алик Сулейманов.
- Закрываем ворота, мужики! – отдал приказ Петр Баранов.
Когда толпа селян, матерясь и завывая, перебежав поле, приблизилась к риге, ее ворота уже были закрыты и приперты изнутри плахами.
Самая буйная часть толпы во главе с Федькой и поддерживающим его во всем Леней, обрушилась на ворота, служащие препятствием к немедленной расправе над ненавистными в их понимании городскими злодеями.
Масла в огонь подливала теперь уже бывшая жена Олега Софья. Беспрерывный визг вдовы и ее душераздирающие причитания еще больше возбуждали и будоражили толпу.
Вся бригада командированных во главе с Петром Барановым, кроме связанного Коляна и Ляли с Милой, собралась у ворот, чтобы своим противодействием изнутри не дать вломиться оголтелой своре деревенских внутрь сарая и расправиться со всеми без разбора – как с правыми, так и с виноватыми.
Старые ворота скрипели, трещали и прогибались под напором ревущей, вопящей, визжащей, изрыгающей угрозы толпы. Наконец, поняв, что в сарай так просто не прорваться, Федька, возглавляющий сельчан в сей миг, заговорил с осажденными в ультимативной форме, словно Жуков перед осажденными Рейхстага:
- Послушайте, городские. Если вы не откроете нам ворота, то мы вас поджарим живьем, подпустив красного петуха. Нам раз плюнуть.
- Ты что, нацист, али как? – воскликнул Гоша. – Нахрапом нас не возьмешь, Вельзевул конченый, мы вам не по зубам и не какие-нибудь хухлы-мухлы, а если одержите победу, то честное комсомольское – она будет для вас «пиррова»!
Алик Сулейманов склонялся к тому, чтобы выдать таки на расправу Коляна, однако, Петр был против.
- Я не думаю, что они воплотят угрозы свои в действительность. У них больше эмоций и понтов. Надо вести переговоры, тянуть время до прихода властей и не доводить дело до ручки. Толпа есть толпа, тем более предвзято отравленная ненавистью к нам, да еще в придачу разгоряченная сложившимися обстоятельствами. Смерть их земляка, Господи упокой его душу, все поставила здесь с ног на голову из-за твари ползучей по прозвищу Колян. – И Петр кивнул в сторону связанного душегуба.

* * *

А денек выдался прекрасный, по-осеннему золотой. Ласковое солнышко одаривало своими бархатными лучами все живое, пробралось во все щели и щелочки старого сарая-риги. И людям, закрывшимся в нем, как-то не очень верилось в трагедию вчерашнего дня, однако, зловещие символы в виде раскинувшихся в неестественных позах мертвецов не давали забыть о произошедшей трагедии. Весь позитив, навеянный чудесным днем сибирского бабьего лета, превратился в негатив под влиянием злобной толпы, которая с визгом и проклятиями до седьмого колена осаждала старую ригу.
Между тем Софья все больше превращалась в самую настоящую разъяренную фурию. Она схватила охапку сена и, подложив ее под угол старого сарая, не задумываясь о последствиях, подожгла.
Внезапно на помощь осажденным в риге-сарае пришли бригадир и председатель колхоза «Знаменский», а также наш старый знакомый дед Евсей, который, опираясь на палочку и держась за правый бок, все же собрал всю свою стариковскую волю в кулак и буквально притащился к месту чрезвычайных событий.
Петр Сидорович подскочил к вдове, откинул ее в сторону и стал затаптывать пылающее сено, а Иван Антонович снял свой пиджак и накрыл им языки пламени, уже охватившие угол сруба старого сарая.
Дед Евсей подскочил к своему племяннику и со всего маху огрел его по спине палкой, на которую он только что опирался.
- Ишь какой Емелька Пугач выискался! Смотри, Федька, дошустришься – откроешь себе прямую дорогу на лесоповал, а там тебе быстро руки-ноги открутят и скажут, что так и было. Люди, не слушайте дуралея горлопанистого! Он выспался с бабами «рассветовскими» и горлопанит с похмелья что ни попадя. Я был вчера у городских, ребята они хорошие. Я Леньку с Олежкой вытаскивал с собой из их компании, но они, однако, остались там у командированных гулеванить. Там у городских было два-три «хороших гуся», особенно один – весь расписанный, как картина Репина. Так он уговорил наших дураков сражаться в карты, не правда ли, Ленька? Вот и досражались на всю энтую катушку. Олежка достиг своего потолка… - И дед указал пальцем в синеву яркого неба с высоко парящими в нем кобчиками. – Так что разобраться надо, а не костерить всех подряд подчистую. Софью можно понять – потеряла родного мужика, кормильца семьи, вот и воет, как белуга. Ждать начальство из района надо, други мое сердченые, пусть приедет и разбирается, но нам таких прав не дано и нигде не записано.
- Правильно, дедушка, гутаришь, да неправильно воспитал племянника своего. На проверку выходит хулиган злостный твой Федор, чуть убийцей не стал. Или от природы у тебя он такой? Вот возьму да и посажу его на несколько годочков, чтобы не стрелял по живым мишеням и не баламутил односельчан. И меня толкнул, паразит, когда я у него конфисковывал двустволку покойного Олега. А ведь ты его спас, дед, от более тяжкого преступления. Благодаря тебе он выстрелил в белый свет, как в копейку, а иначе, чего доброго, светила бы ему стенка где-нибудь у черта на куличках!
«Знаменцы» помаленьку стали успокаиваться и отходить от психоза и эмоций.
- Неужели ты, Петр Сидорович, превратишься в Сидорыча и уподобишься счетоводу нашему штатному - стукачу Серафимке Барашкину? Это он, щукин кот, и никто другой в день смерти Иосифа Виссарионовича, когда мы пили пиво после парилки, пил пиво вместе с нами. Так вот, я спьяну и брякнул, среагировав на сообщение по радио - «Туда ему и дорога!» Не успел я штаны в предбаннике натянуть, как меня, распаренного и разнеженного, чуть тепленького, особисты и подхватили под белы рученьки и повели прямиком под 58-ю статейку, предварительно наподдав еще большего жару под «бэбухи». Повезло! Спасибо, по амнистии, как птичку из клетки, выпустили, а то бы так и сгнил в Магаданском лагерном «клифту», - напомнил дед Евсей находившимся поблизости людям неоднократно слышанный, изрядно надоевший как зубная боль, рассказ.
Между тем Петр Сидорович приказал Прасковье Дмитриевне и находящимся рядом с ней подругам опекать несчастную Софью и не допускать ее к риге, а сам вместе с Антоновичем начал вести переговоры с командированными, закрывшимися в старом сарае-риге.
- Я вам покажу «кузькину мать»! – выкрикивал Иван Антонович, подражая одному из известных политических деятелей Советского Союза, разбавляя свои реплики горячим трехэтажным матом с неизменным своим личным фирменным окончанием «в эфтем непременно значит». Не хватало только трибуны и башмака.
Дед Евсей и бригадир уговаривали его не кипятиться и успокоиться, но он все больше и больше входил в раж. Лицо председателя колхоза покраснело от переполняющего его раздражительного гнева.
Толпа, наэлектризованная Маркеловым Иваном Антоновичем, стала снова выходить из-под контроля. И если бы не прибывший на место происшествия председатель соседнего колхоза «Рассвет» Хижняк Станислав Сергеевич, то неизвестно, как бы развернулись события.
Павел Иванович попросил Станислава Сергеевича, чтобы тот взял его с собой, мотивируя тем, что Петр Баранов его давнишний «камераде», и что он ни в коем случае не позволит его обидеть, так как парень он отличный и не раз проверенный им на вшивость. А что до убийств, то он не верит, что Петр их совершил, всего скорее кто-то из его бригады их ему подсуетил.
Станислав Сергеевич разрешил Павлу Ивановичу ехать с ним. Но когда Павел Иванович хотел первым выйти из ПАЗика по прибытию оного на место событий, председатель колхоза, отстранив его, произнес:
- Не лезли бы вы, мил человек, вперед батьки в пекло!
И молодцеватым петушком, этаким фертом, как будто и не было ему под семьдесят, соскочил с подножки автобуса и сразу же с присущей ему, и только ему энергией взял инициативу в свои руки, став наводить порядок в толпе «знаменцев».
Иван Антонович, потеряв дар речи, с удивлением смотрел на вмешательство своего непрошенного соседа. Однако, тот, не обращая внимания, спокойным голосом проповедника раннехристианских времен вещал собравшимся, что надо успокоиться, ввести все в правовое поле и не дразнить гусей, т.е. государственные органы в лице райкома, милиции, всякой там юстиции, которые и разберутся во всех случившихся здесь негативных событиях.
- Ты, как пострел, везде успел! Шустрый я смотрю, электровеник! Неужели в твоих колхозах, Сергеич, не нашлось своих насущных проблем? – спросил Иван Антонович Хижняка, выходя из шокового состояния.
- Проблемы, конечно, существуют, Антонович, как и у всех председателей нашего района. Зато убийств не допускаю во вверенных мне Советской властью колхозах, - ответил Маркелову Станислав Сергеевич.
- На что ты намекаешь, Сергеич?
Пока меж председателями двух колхозов происходила горячая перепалка, Павел Иванович подошел к воротам риги-сарая и позвал Петра Баранова.
Петр рассказал Павлу Ивановичу о вчерашних событиях после того, как он с ним расстался.
- Неважно, приятель. Не мажор получается. Наградило же начальство твое заводское тебя контингентом хоть куда! Ужас какой-то! Жестокая ирония судьбы над тобой довлеет, Петруха. Как выпутаешься из несчастной зоны, обязательно сходи в ближайший намоленый храм, - напутственно сказал Павел Иванович Петру Баранову.
Станислав Сергеевич со своими людьми и затесавшимися между ними Антоновичем, Петром Сидоровичем и дедом Евсеем, придвинулись к воротам риги и встали за спиной Павла Ивановича, ведущего переговоры с закрывшимися в старом сарае командированными горожанами.
Любопытствующая толпа «знаменцев» тоже приблизилась как можно ближе к людям Хижняка и навострила уши. Станислав Сергеевич подтвердил заверения Павла Ивановича, что находящаяся снаружи толпа сельчан не набросится на горожан ни при каком раскладе обстоятельств, какими бы они ни были.
Вняв просьбе Павла Ивановича, подтвержденной мирными заверениями двух председателей соседних колхозов, Петр Баранов приказал разбаррикадировать подпертые ворота и открыть их настежь.
Когда ворота распахнулись, на обозрение перед селянами и Павлом Ивановичем предстала ужасная картина последствий вчерашнего чрезвычайного происшествия.
Софья, растолкав односельчан, кинулась к трупу Олега, разрывая на себе платье. Содрогаясь в жутких конвульсиях и потеряв сознание, она упала от неожиданно свалившейся на ее голову беды.
Толпа опять заволновалась при виде неподдельного горя своей землячки, и снова посыпались угрозы и оскорбления в адрес командированных.
Буквально прорвавшийся сквозь толпу товарищ Олега Леонид, ухватил Петра Баранова за ворот и толкнул его.
Петр, чтобы не упасть, схватился за одежду толкнувшего его парня, и оба они свалились под ноги присутствующих здесь людей.
Кто-то из сельчан, помогая Леониду, пнул Петра кованым носком сапога в бок.
Петр Баранов взвыл от боли и с трудом вырвался из недружественных объятий Леонида Буранова, пружинно вскочил на ноги и, обхватив голову пнувшего обеими руками, ударил его в лицо своим согнутым коленом.
У пострадавшего из разбитых носа и губ брызнула кровь. Мужичок застонал от резкой боли, схватившись за лицо руками и размазывая кровь по своим ланитам. Он вопил, играя на публику и посылая на цугундер, проклиная до седьмого колена всю сволочь городскую вместе с их предками и прапредками.
Невозможно представить, что могло произойти, если бы не прибывшие «рассветовские» колхозники во главе с Хижняком и поддержавшая их часть миролюбиво настроенных «знаменских».
На какое-то время они сумели сдержать эмоции, переполнявшие большую часть толпы, руководимую вспыльчивым и невыдержанным Федором.
Бригадиру Кокорину пришлось даже выстрелить в воздух для острастки из конфискованного у Федьки Олегова ружья.
В этот момент вовремя прибыл милицейский воронок в сопровождении легковушек местного районного начальства во главе с Колосковым и полковником милиции Амвросиевым.
Не буду загружать моего глубокоуважаемого читателя описанием следственных экспериментов, дознаний, протоколов и всякой там криминалистикой. Читатель и так отлично знает, кто из персонажей прав, а кто виноват.
Рутина следствия с допросами обвиняемых, опросов свидетелей, составлением протоколов длилась долго и нудно.
В конце концов, трупы были погружены в известный нам ЗИЛок, на котором прибыли наши отрицательные герои Колян и Рыжик к месту будущей трагедии.
Арестованных посадили в воронок. Среди них оказался и наш герой, Петр Юрьевич Баранов, а также Федор, Леонид, мужичок, пнувший Петра в бок, и, конечно, главные фигуранты преступления – Колян и Алик Сулейманов, на запястья рук которых были надеты наручники.
Софья порывалась ехать в райцентр, чтобы сопровождать труп мужа, но полковник Амвросиев приказал своим сотрудникам оттащить ее от мертвого тела.
Милиционеры с трудом отцепили ее от покойного и передали в руки женщин. Софья была в истерике. Платье ее было изорвано во многих местах и перепачкано грязью.
Павел Иванович на прощание махнул Петру рукой, заметив его лицо в изрешеченном окошке тронувшегося с места воронка.
- До встречи! Держись! Все будет хорошо! – донеслись до Петра Баранова пожелания Павла Ивановича.

        ЭПИГРАФ
"У Господа есть правило:
   Убийство-это грех!
Ведь что-то их заставило.
Их ад поглотит всех!"
                Автор


СУТКИ.

Двухэтажное здание районной милиции, сложенное из красного кирпича, позеленевшего от времени и непогод, находилось вблизи извилистого русла бурной реки Кан.
Если выйти с территории, окружающей здание райадминистрации, через главные ворота и пересечь проезжую часть дороги и чуть углубиться, немного обогнув деревянный барак, то можно было выйти на берег бурной речки. Берег был не крутой; пойма реки в этом месте более ровная – сама река не широкая, однако, вполне полноводная и быстротечная.
На другом берегу виднелось несколько широкопанельных пятиэтажек вперемешку с двухэтажными, возведенными из деревянного бруса. В эту же панораму вписывались одноэтажные бараки, сложенные из почерневших от времени бревен, длинных как срок – по меткому выражению Владимира Высоцкого в одной из своих дворовых песен.
Поодаль виднелся пешеходный деревянный мост, частенько смываемый бурным потоком реки Кан при весеннем паводке и восстанавливаемый на скорую руку местной бригадой плотников. Власть все время обещала построить постоянный и капитальный мост. И даже рядом с временным возвели один из быков, но почему-то на этом и прекратилось дальнейшее строительство. А ведь мост был так необходим для местных жителей.
Однако, вернемся к нашему герою и поинтересуемся его дальнейшей судьбой после трагических событий, хорошо знакомых моему глубокоуважаемому читателю.

* * *

Петра водворили в подвал здания – весь зарешеченный, где во всю длину здания находились камеры предварительного заключения. Его поместили вместе с двумя обидчиками и Федькой в камеру, находящуюся у самого входа в подвал.
К этому моменту в камере уже находился один гражданин, как потом выяснилось, залетный, подравшийся по пьяному делу с местными аборигенами.
Петр Баранов сразу расположился на нарах у стенки и ушел мыслями в себя, а они были тяжелые и безрадостные. Он не спал более суток и находился в большой нервной прострации.
- Федька, - молвил мужичок, больно пнувший в бок Петра в свалке у ворот риги: - Давай наваляем городскому фраеру и украсим его препротивнейшее чело в синюшный цвет. Будет у нас синяком завербованным.
- Дурак ты, Веня. Хочешь получить срок – так отвалят на всю катушку, за ценой не постоят. И полетишь, голубок, по заявке во второе отделение концерта, где от зари до зари и от звонка до звонка будешь тачать тапочки – в лучшем случае, в худшем – лесоповал и дружба с двуручной пилой, а в наихудшем – натирать толчок зубной щеткой до блеска, пока не понравится он какому-нибудь местному сокамерному авторитету, который навряд ли одобрит твой ударный труд во благо нашей любимой Отчизны.
- Ты что, Федька? В защиту прыща городского кинулся? Вроде как против нас - своих друзей и односельчан выступаешь? – спросил Федора Леонид, поддерживая Веню.
- Кретин ты, Ленька. Причем он, если так получилось? Мужику тоже, как и нам, нелегко. Не повезло, ишь, тяжко вздыхает как. Мой дедушка Евсей был прав – я конченый дебил, ввязался в не касающееся меня дело. А вам советую не ломать дров больше и как можно быстрее, на рысях, выкорячиваться отсюда. Надо дудеть в одну дуду, а иначе угодим в то отделение, где находятся сотоварищи вот этого… - И Федор указал на угол, где лежал на нарах Петр. – Я все сказал - «хау», и быстро на шконку, дакота шарамыжная, быстро на шконку и отдыхать от перипетий прошедшего дня.
Из разговора Федора, который уже побывал один раз по малолетке в местах не столь отдаленных за злостное хулиганство, мой глубокоуважаемый читатель догадался, что Коляна и Алика поместили во второе отделение подвала, где находились КПЗ для особо опасных преступников, и отгорожены они были толстой железной решеткой от первого отделения, в котором находился наш главный герой Петр Баранов, а также дежурный охранник, неизменно сидевший за столом у входа в подвал.
Ночь прошла для Петра в бредовом полусне. Он так мысленно корил себя и ругал, что расположившийся рядом с ним Федька, реагируя на его стоны, раза три или четыре толкал его в бок.
- Чего, Петька, стонешь? Нехорошо тебе видно, братан. Держись! Я думаю, что все будет хорошо, - и Федор продекламировал: - Ведь другой наступит май-красавец, возможно, твой наступит рай – с девчонкой танец! Вот только баскервили даже хлеба нам сюда не подкинули. В моем животе такой шабаш поднялся, как в Вальпургиеву ночь – хоть святых из дома выноси!

* * *

Наступил судный день, который, как и предыдущий, был ласковый, золотой, располагающий к хорошим и душевным порывам и оптимизму.
Природа как бы нашептывала людям – отвлекитесь от своих дел ничтожных, осмотритесь вокруг и проявите ко мне хоть чуточку восторженного детского любопытства.
Однако, радужное настроение не затрагивало людей. Каждый варился в своем жизненном соусе со своими проблемами и проблемками - по крайней мере, большая половина нас, созданная по подобию Божьему, в своем неистребимом чванстве, считая себя хозяевами Природы-Матушки, даже не удосуживаясь с благодарностью взглянуть на ее Божий дар, поддаваясь всяческим общественным настроениям, а особенно своему узколобому разуму.

* * *

Молодой следователь Кашкин Юрий Сергеевич изучал новое дело, которое ему доверило непосредственное его начальство в начале его служебной карьеры, предоставленное из колхоза «Знаменский».
Дело, на первый взгляд, было простое: улики, показания свидетелей, а также орудия убийства – все было налицо и не требовало доказательств. Говорило оно не в пользу убийц, взятых на месте преступления в знаменской риге-сарае. Оставалось только выяснить мотивы и роль других людей, находившихся рядом с убийцами – раздать всем «сестрам по серьгам», в зависимости от их прямого или косвенного участия в этом страшном кровавом деле.
- Что, Юра, тебя так смущает? Дело выеденного яйца не стоит. Делай заключение, подавай в прокуратуру, а дальше в архив, - сказал вошедший в кабинет старший следователь по особым делам районного масштаба Сидорин Николай Степанович.
- Вроде таки все просто и в то же время не совсем ясно. Вот допустим, как поступить с Барановым? Во всем видам он невиновен и его надо отпустить. Сейчас идет уборка урожая и каждая пара рук нужна колхозу, тем более его с города и прислали для помощи селу. Репутация у Петра хорошая, судим не был – я проверял, созванивался с Красноярском и непосредственно с заводом.
- Был бы человек, а статья для него всегда найдется. Оформляй дело по статье «злостное хулиганство» и дело наше в шляпе, а у Петрушки на этапе, - ответил младшему Сидорин.
- Нет, нет и еще раз нет, Степаныч, я за справедливость. За что его гнать по этапу?
- Дело твое, Юрка. Тогда отдай Баранова Кузьминичне, пусть хотя бы на сутки определит его – и дело с концом.
- А что, Степаныч, с Туровым Федором делать? Подстрекатель, заварил, подлец, кашу, сам наравне с убийцами, чуть убийцей не стал. Его точно надо по этапу пускать. Был уже там, так нет - надо еще. Неймется ему, мерзавцу!
- Его родственник, Евсей Дмитриевич - уважаемый в тех местах человек, просит за него, и если бригадир знаменский Кокорин откажется от свидетельских показаний, то его можно и того… выпустить, - ответил своему молодому визави Сидорин.
- Обойдется как минимум сутками. Я его, орла колхозного, обеспечу ими, и пусть будет рад, что легко отделался. В следующий раз не помилую. А Буранова и Топчука, который пнул Баранова в бок, предупрежу и выкину обоих вон, предварительно пропустив через Кузьминичну, которая оштрафует их за мелкое хулиганство. Нечего сачковать на нарах – пусть работают и реабилитируются, покажут себя ударно и только с хорошей стороны в великой битве за урожай.
- Какие высокие слова, какие сантименты, мой юный друг! Я умываю руки и иду разбираться с воровством на элеваторе. Украли не много-не мало – два ЗИЛа, доверху груженных государственным зерном, - и Сидорин вышел из кабинета Кашкина, прихлопнув дверь.
Нашему главному герою повезло, так как старший следователь не стал вмешиваться, предоставляя молодому доводить до логического конца нашумевшее по всему району трагическое и нелицеприятное, с душком дело.
Молодой следователь Кашкин еще не был лишен чувства справедливости, не успел увязнуть в делах и заесться. Он был молод и имел желание показать себя с наилучшей стороны в глазах вышестоящего начальства.

* * *

Ковальская Елизавета Кузьминична, а попросту Кузьминична, как ее называли люди в районе, стареющая в одиночестве женщина, перешагнувшая полувековой порог своей жизни – состояла на должности общественного районного судьи лет эдак пятнадцать с гаком.
Когда-то у нее была семья – муж и сын. Сын утонул еще отроком на пятнадцатом году своей жизни в бурных и всегда холодных, даже в летний зной, водах стремительной реки Кан, пытаясь на спор переплыть ее.
После гибели сына муж ее запил в горькую и сколько Кузьминична ни пыталась его отсечь от пагубной привычки (даже принудительно лечила) – ничего у нее не вышло. Они развелись и он завербовался на работы в один из рыбзаводов, расположенных на дальнем Востоке страны в районе далекого порта Находка, где и погиб при весьма загадочных обстоятельствах.
Кузьминична считалась незаменимой на посту общественного судьи и ее неизменно выбирали на эту должность, за которую она цепко держалась, ведь работа – это все, что у нее осталось в ее одинокой жизни.
Елизавету Кузьминичну считали своей как со стороны начальства, так и со стороны народа, который она судила, и который все равно считал ее доброй. Однако, она, как флюгер, выполняя требования начальства, не забывала показать, что хоть она и являлась представителем карательного органа, но больше придерживалась воспитательных принципов, и ей не единожды удавалось пустить пыль в глаза. А если что не вязалось – она сразу умывала руки и сваливала все на вышестоящее начальство, и принципы ее сразу же улетучивались. Впрочем, Кузьминична вела себя умно и толерантно почти всегда, и при любых обстоятельствах оказывалась белой и пушистой, что можно было поставить ей в большую заслугу.

* * *

Утром из так называемого КПЗушного гадюшника для пятнадцатисуточников в зал судебных заседаний доставили наших знакомых по повествованию во главе с главным героем – Петром Барановым, кроме супчика-голубчика, уже ранее осужденного на пятнадцать суток и которому оставалось отбыть еще ровно двое.
- На свидание к Кузьминичне, - промолвил во всеуслышание Федька, выскакивая первым из воронка, довольный уже тем, что не подпал под более тяжелую статью: - Раз меня не перевели в КПЗушник за решеткой, значит дело мое не «швах», а с гулькин нос. Отделаюсь сутками и баста, а, может, совсем легко – штрафом, - добавил к сказанному Туров.
Впрочем, несмотря на показную веселость, в душе его таился камешек сомнения: «А вдруг передумают: мало ли какая моча стукнет начальству в голову!»
В придачу, подлил масла в огонь препротивный Веня, сказав, что не надо говорить «гоп», пока не перепрыгнешь. Федька повертел перед его носом кулаком.
Двери в здание суда открыл старшина, сопровождаший арестованных.
Они вошли в длинный коридор и остановились перед дверью с табличкой, на которой было написано «Общественный судья Ковальская Е.К.», и стали ожидать своей участи.
Все было как всегда. Не мудрствуя лукаво, основываясь на представленные дела молодого следователя Кашкина, Кузьминична наложила штрафы на Буранова и Топчака, и присудила Петру Баранову на пару с Федором Туровым пятнадцать суток.
Впрочем, задержал вопрос о дальнейшей судьбе Федора Турова, так как на судебное заседание тройки неожиданно явился сам начальник милиции, полковник Амвросиев – мужчина лет сорока пяти, высокого роста, красавец-брюнет, видный собой, в хорошо подогнанном, с иголочки, мундире, всегда до блеска начищенных хромовых сапогах и, кстати, любимец всех местных ирвейских дам.
- Ты что, Кузьминична, себе позволяешь? Туров чуть деваху не уходил – хорошо, бригадир тамошний, Кокорин, отвел в сторону двустволку, находившуюся в тот момент в руках Турова, кстати, ему не принадлежавшую. Судимость уже была у него. Кто он на данный момент есть? Подстрекатель! Благодаря его садовой безбашеной голове односельчане могли еще больше трупов наделать. А я не могу разобраться с совхозом Талым. Вот где у меня - в печенках сидит, а здесь еще дело возникло, похлеще, чем с Талым. Там расконвойщики одного командированного чуть Машкой не сделали. Дон Жуан какой выискался – девок ему захотелось, закортело ему, придурку, ночью искать на свой задний фасад приключений. Встретил он одного из расквартированных, тот пообещал ему, что познакомит с одной за определенную мзду, конечно. Командированный пошел за зэком следом, а тот привел его в стан к своим мазурикам. Они его грабанули, раздели, но хорошо для командированного, что они были пьяны в стельку. Ему удалось вырваться и убежать в одних трусах, зато жив остался и не опустили беднягу ниже плинтуса. Приезжаю по жалобе этого несостоявшегося Дон Жуана и что я вижу? Картину Репина «Приплыли». Меня сразу же зазывают в магазин, а там продавщица зареванная жалуется, что расконвоированные зеки каждый день магазин деревенский берут! Я сажусь в «бобик» и устремляюсь к их столу. Смотрю, а у плетня расположились человек эдак пять-шесть – такие важные, как гуси у моей бабуси: пью вино, курят гаванские сигары, закусывают шоколадом и ясно таки, что все это из магазина. Пришлось всю компанию сдавать по описи их непосредственному начальству. Вот так, дорогая Елизавета Кузьминична, подкинули помощничков расписных к нам на исправление хлеб убирать!
- Так вот, товарищ полковник, и нельзя судьбу Турова вбрасывать в гнойную помойку лагерного «клифта». Испортим парня, сделаем из него законченного рецидивиста. А так отсидит сутки, втемяшит в свою дурную голову, что нельзя давать волю своему неуравновешенному характеру и сиюминутному настроению – все же на земле Федька вырос. И я думаю – женится, остепенится и не будет сломя голову шарахаться из стороны в сторону.
- Всем-то ты хорошей хочешь быть, Кузьминична, как и наш председатель Ирвейского района товарищ Колосовский – всегда мне толмачит то же самое. Однако, я не понимаю, для чего мы вообще здесь существуем, какими-то злодеями выглядим. Зато вы со Станиславом Николаевичем одним миром мазаны – добренькие, как мать Тереза!
Полковник, как ошпаренный, выскочил из кабинета судьи, так сильно хлопнув дверью, что даже кое-где с откосов посыпалась штукатурка.
- Медведь да и только, - пожала плечами Кузьминична и приказала ввести первого из арестованных. Им оказался наш главный герой Петр Баранов.
После нескольких наводящих вопросов Кузьминична поняла, что он невиновен, а только лишь оказался в неподходящее время в неподходящем месте.
Следуя своему ранее принятому решению, Елизавета Кузьминична на основании дела, переданного ей молодым следователем Кашкиным, а больше на основании свидетельских показаний «знаменцев», не стала вдаваться в мельчайшие подробности во избежание еще большей волокиты, и просто присудила Петру Баранову пятнадцать суток с учетом, что одни он уже отсидел.
Процедура длилась недолго и часа через полтора все было закончено и все получили свое, согласно ранее, как было уже написано выше, принятому решению.

* * *

Рано утром на следующий после судебного заседания день дежурный выгнал троих оставшихся в камере пятнадцатисуточников мыть полы в здании милиции. Петру Баранову достался второй этаж.
Дежуривший там лейтенант вручил ключи одному из своих подчиненных, находившихся в этот момент под рукой, приказав ему самолично открывать кабинеты и следить за «декабристом» в оба. Сам он спустился вниз, чтобы присутствовать при уборке КПЗ, так как дежурный старшина открыл решетку второго отделения, где в заключении находились Колян и Алик Сулейманов.
Старшина всучил тряпку и ведро Федору и приказал ему мыть коридор, в который выходили двери камер с глазками, замками и прочими атрибутами режимного тюремного заведения.
Валентин (так звали третьего обитателя камеры суточников) убирал первый этаж с главным и запасным входами.
После обязательной для суточников уборки их загнали обратно в камеру, подав на завтрак кружку подслащенной жидкости, называемой чаем, и полбуханки черного хлеба – такого колючего, что только диву давались, из какого только теста его лепили и по каким технологиям.
Федька, подскочив к двери, слушал, как менялась охрана и отдавались рапорта. Кто-то за дверью рассказывал анекдот, слушатели смеялись.
Петр Баранов ушел в себя и находился в мрачном настроении. Ему были неинтересны действительность и антураж, в которых он находился в данную минуту. Перед его закрытыми глазами представало помещение старой риги-сарая: как привидения, мелькали образы мертвецов с раскинутыми руками и ногами в лужах крови. Вдруг один из мертвецов повернул в его сторону голову, открыл безжизненные глаза и подмигнул. Петр узнал мертвеца, однако, перед его воспаленным воображением предстал не Рыжик и не Олег, а его давнишний знакомый из палаты № 308 «бич» Славик.
Петр вздрогнул и открыл глаза, в ужасе упершись взглядом в побеленный потолок камеры.
Третий горемыка – Валентин, выпив чаю и съев всю дневную пайку хлеба, завалился на нары и сразу же захрапел так громко, что Федькины нервы не выдержали и он пнул его ногой по его не совсем чистым туфлям.
- Храпишь, свинья пучеглазая, мешаешь слушать, что там творится в «барбосной» команде!
Валентин соскочил с нар и встал в боксерскую стойку, картинно рисуясь перед Федором, который норовил заехать ему в челюсть. И что из этого всего вышло бы – знает лишь Господь один.
Однако, вмешательство Петра Баранова, по счастью очнувшегося от своих полубредовых мистических видений и дум, предотвратило конфронтацию между двумя его сокамерниками, кстати, очень вовремя.
Щелкнул наружный засов, дверь открылась и раздался голос дежурного надзирателя:
- На выход!
Приказ отрезвил находящуюся в бездумном состоянии компанию арестантов.
Всех троих отвезли по разнарядке на работу в столовую, где на правах хозяйки работала зав. столовой любимица Колоскова и уже упоминавшаяся в нашем повествовании Яковлевна.
На момент появления наших героев в столовой Яковлевны не было – она находилась на железнодорожной продбазе, где выписывала, а точнее, выбивала дефицитные продукты для своей столовой.
Столовая в центре Ирвея считалась главной в районе и работала с утра и до позднего вечера.
Здесь в первую очередь питались все коммунистические бонзы Ирвейского райсовета во главе с Колосковым. Под вечер столовая превращалась в кафе и населению (с разрешения того же райсовета) на разлив в ограниченном количестве продавалось спиртное. Вынос спиртного и спекулятивная торговля им категорически запрещались и согласно инструкции, висевшей в кабинете Яковлевны, а также на раздаче, карались всевозможными штрафами вплоть до уголовной ответственности. В действительности инструкция нарушалась: торговля спиртным шла полным ходом и по завышенной цене, конечно. Милиция была в курсе этого, ведь и у нее самой рыльце было в пушку.

* * *

Однако, вернемся к нашим героям.
Пока милиционер и шофер следили за суточниками, старшина Неверов зашел в столовую и через несколько минут вышел с симпатичной черноглазой  молодкой лет эдак около тридцати и, показав на трех суточников-голубчиков, произнес:
- Принимай, Томочка, в помощь столовой дармовую рабочую силу! Надеюсь, ты с ними поладишь. Троица, конечно, не святая, если что – телефонуй, мы сразу же примчимся. Но я думаю, что все будет хорошо.
Старшина сдал рабсилу, как он выразился, работникам столовой и шустро запрыгнул в кабину воронка, сильно хлопнув дверцей. Воронок тронулся с места, обдав выхлопными газами Томочку и наших горе-героев.
- Вот паразит, а не Неверов! Вечно что-нибудь утворит, - сказала, закашлявшись, Томочка, обмахиваясь пачкой салфеток, оказавшейся у нее в руках. – Прошу, господа арестантики, вперед на работу, как на праздник, а ее у нас непочатый край! – пригласила в помпезно-насмешливом тоне компанию суточников Томочка. – Я гляжу, и ты, Федька, оказался в теплой компании арестантиков.
- Оказался, Томочка. Нахожусь, как в другом сне. Может, по старой дружбе, сначала добрых молодцев накормишь, как там в сказке дальше сказывается?
- А может и спать вас с собою уложить? – парировала тонким намеком на толстое обстоятельство бойкая на язычок Томочка.
- Да я бы не против, Томочка моя дорогая. Однако, я на данный момент пока отбываю незаслуженно наложенное на мою прекрасную особу наказание в виде лишения свободы сроком на пятнадцать суток со строгим режимом сексуального воздержания.
- За «пока» бьют бока. Пошли работать. Нечего мне зубы заговаривать.
По слухам, Федор когда-то подбивал клинья к Томочке, но не совсем удачно. За приставание к ней он был поколочен местными ирвейскими ухажерами, приревновавшими ее к нему.
Здание столовой было большое и состояло из множества подсобок. На заднем дворе рядом с основным пищеблоком находилось помещение продуктового склада, в котором хранились не только продукты, но и вещи, в большинстве своем дефицитные, предназначенные для продажи исключительно в руки райсоветовцев, людей, особо приближенных к ним, членам их семейств и, конечно, близкому окружению Яковлевны, которая хорошо грела руки на этом дефиците.
Жители Ирвея наперебой лебезили перед Яковлевной, чтобы купить, а скорее, достать желанный дефицит, однако, не каждому удавалась такая затея. Неудачники завидовали счастливчикам и втихомолку поносили их вместе с Яковлевной и Колосковым, которого причисляли к ней в любовники.
Томочка, показав себя строгой при старшине, на самом деле была простой и доброй женщиной. Она завела Петра Баранова с товарищами по несчастью в кухню и усадила за служебный столик, где обычно отдыхали кухонные работники, когда выделалась свободная минутка, чтобы попить чаю и перекинуться словцом.
На кухне вовсю кипела работа. Пожилая женщина на электроплите варила огромную кастрюлю щей, а по другую сторону плиты около окна две женщины лепили из готового фарша и теста сибирские пельмени, которые являлись главным фирменным атрибутом Ирвейского кафе-столовой. Пельмени раскладывали на огромных противнях, расположенных на рабочих стеллажах. Две горночистки в углу чистили картофель, скидывая готовый в бак с водой. В мясном отделе, неподалеку от наших знакомых по повествованию, какой-то здоровенный мужик в белоснежном колпаке топором разделывал на деревянном чурбане огромный кусок мяса.
Томочка принесла кастрюлю щей и разлила их по тарелкам, ранее расставленным на столе посудомойщицей. Там же, на столе стояла искусно сплетенная из золотистой проволоки ваза с аккуратно нарезанными кусочками аппетитно пахнувшего пшеничного хлеба свежей выпечки, изготовленного здесь же в столовой.
Томочка раздала нашим бедолашным героям ложки, сказав при этом:
- Кушайте, господа-арестантники, как можно быстрее. Скоро должна приехать с грузом Яковлевна, и если к ее приезду вы окажетесь на кухне (а она не терпит здесь посторонних) – то, значит, непременно задаст мне перца, а я не хочу из-за вас, гусей лапчатых, подставляться!
- А что-нибудь, Томочка, можно посырее да покрепче для размочки твоих «сухих» щей? А то они с сухим хлебушком все горло мне разодрали, - молвил Федька, вперив пристальный взгляд в повариху.
- Может, вам шампанского и шашлычков подсуетить, дорогие гостюшки? Губа не дура, ее запечатывать надо! – ответила за Томочку проходившая мимо столика наших знакомых очень полная краснолицая тетка с разносом, на котором было полно румяных ватрушек.
Федор, не спрашивая, ухватил с разноса ватрушку и получил шлепок по рукам от Томочки.
- Не бей их, Томка, а лучше возьми еще две ватрушки и угости Федькиных сотоварищей по несчастью. Я не пойму, Федор, ты по пьяному делу залетел или из-за какой-то очередной шлюшки? Держать тебя, дурака, надо в ежовых рукавицах. Женись, пока не поздно! – молвила Харитоновна (так звали краснощекую тетку).
- Я не понял, Харитоновна, уж не на твоей ли дочурке ты предлагаешь мне жениться? Она не похожа таки на тебя и твоего Парамошку. Наверное, ты ее выцапнула из детского приюта? – воскликнул Федор.
- Такого зятя иметь – так лучше сразу под плеть! Распустил язык свой «гарный», сплетник базарный, высасывающий факты из пальца! Скажу тебе, Федька, одно: дурак любит красное, зеленое – алкаш, горькое, соленое. Не о чем мне с тобой, оболтусом, разговаривать! – и Харитоновна, сплюнув в сердцах на пол, удалилась от служебного столика по своим кухонным делам.
- Зря ты, Федька, ее обидел, - сказала Томочка. – Все! Поели, встали, пошли работать! Водки ему захотелось…
Валек остался при столовой на подхвате, а Петр Баранов с Федькой расположились на ящиках возле ворот склада в ожидании груза.
Минут через пятнадцать-двадцать перед воротами остановились три продуктовые машины, забитые под завязку всякой всячиной.
Яковлевна, раскрасневшись и тяжело отдуваясь, буквально вывалилась из кабины одной из машин и обратилась к Томочке, выскочившей во двор встречать ее:
- Суточников прислала милиция в помощь?
- Прислала, Яковлевна. Здесь на ящиках двое притулились в ожидании груза, а третий на кухне в качестве подсобного рабочего поварам помогает.
- Хорошо! Открывай склад, пусть разгружают машины. Следи в оба, чтобы чего-нибудь не уперли! Я пошла оформлять накладные.
Томочка открыла амбарный замок на дверях склада и кивнула в сторону Петра Баранова и Федора Турова, чтобы начинали разгрузку машин. Она, выполняя приказ заведующей столовой, тщательно следила за разгрузкой, но не уследила за грузчиками.
Шустрый и пронырливый Федька не без помощи Петра, конечно, все же сумел стырить две бутылки водки и даже две банки печени трески на закуску – очень большой дефицит для того времени.
К вечеру друзья по несчастью были под хорошим градусом и как ни держались, Яковлевна все же заметила, что они пребывают в алкогольном состоянии.
Приехавшему за суточниками старшине Неверову Яковлевна предъявила на их счет претензию, сказав, чтобы больше ей не присылали таких помощников-прощелыг, разве что вот этого – и она указала на Валика, помогавшего поварам на кухне, трезвого, как огурчик.
- А где я тебе, Яковлевна, найду в КПЗ ангелочков? Там все такие – без крыльев, не санаторий же. Что ж не уследила? А вы, сволочи, что позволяете себе? – накинулся старшина на своих подопечных: - Приедем на место – я с вами разберусь!
- Разберись, старшина! Особенно со знаменским баламутом! – и Томочка указала на Федора.
Старшина, усадив суточников в зарешеченный «собачник», кивнул обоим женщинам на прощание и, заскочив в кабину воронка, лаконично произнес, обращаясь к водителю: - Трогай!
Яковлевна, закрывая склад, визуально осмотрела все ли в целости и сохранности. Запирая замок, она машинально откинула ногой мусор, накиданный возле ворот, и обнаружила в нем две пустые водочные бутылки и свеже-открытые тоже пустые банки из-под печени трески.
- Я с тобой разберусь, паршивка! Не углядела за гультяями! – злобно, как гусыня, зашипела Яковлевна и, схватив за локоть свою помощницу, сильно ущипнула ее.
- Отпусти, Яковлевна! Ты мне точно синяк на руке поставила! На кухне подумают невесть что, ведь злые языки хуже пистолетов!
- Зато будешь знать, как рот раззевать! А будешь больше раззевать – оглоблей въедут, вот так-то, милая! Еще раз проворонишь – выгоню с треском из столовой к чертовой бабушке! – пообещала Томочке Яковлевна.

* * *

Когда наши герои выбрались из будки воронка, старшина, взглянув на них, рассмеялся и произнес:
- В кутузку их! А на завтра на стройку обоих, кидать бетон. Тоже мне, джентльмены удачи выискались!
Утром, закончив обычную процедуру по мытью полов в помещениях милиции, Валика по разнорядке забрали в известную нам столовую, а нашим незадачливым приятелям резко повернули стрелку и отправили на продбазу, где строили новый склад.
Там сразу же с места в карьер их определили на разгрузку бетона. Самосвалы шли безостановочно, заливая бетоном опалубку ленточного фундамента, и нашим друзьям некогда было даже перекурить.
К вечеру у Петра Баранова с непривычки болели и руки, и ноги. По прибытию в КПЗ друзья сразу повалились на нары, отказавшись от ужина. Впрочем, мой уважаемый читатель отлично знает, что ужин в КПЗ, конечно, не ужин, а так себе – просто сплошная бутафория.
- Вставайте, бойцы, вам скоро в наряд, - будил ранним утром Петра и Федора Валик. Однако, те мычали, качали головами и никак не желали просыпаться.
«Укатались мужики по крутым горкам, наверное», - думал Валик, продолжая настойчиво будить обоих горе-строителей.
Петр первый очнулся от глубокого и кошмарного сна. Он открыл очи и вошел разумом в суровую действительность бытия. Петр начал помогать сокамернику освобождать от богатырского сна Федора.
- Что вы трясете меня, как грушу? На самом интересном месте мой сон прервали, а сон стоит того! Лежу я как-будто с Томочкой в стоге сена и ощупываю волнистые ее выпуклости. И только дошел до самого интересного и горячего, как вы тут со своими полами и суровой действительностью влили в мою медовую бочку толику своего черного дегтя!
Прервал похотливые слововещания парня лязг засовов. Дверь открылась и появившийся на пороге надзиратель, как и положено в таком месте – без обиняков, коротко и в приказном порядке, объявил нашим героям:
- На выход!
Начальник караула указал пальцем на Валика и произнес, обращаясь к надзирателю:
- Скорикова выгоняй – сутки его кончились. И чтоб через десять минут духу его здесь не было. А вы, граждане, оставшиеся сидельцы, сегодня вдвоем убираете здание и моете полы. Как разделите между собой площадь полов – меня не касается, но чтобы все было вылизано и блестело, как у кота «хозяйство»!
С грехом пополам к передаче смены все было убрано – полы вымыты, а у начальника милиции паркетный пол в кабинете был надраен щеткой до блеска.
По разнарядке обоих товарищей по несчастью должны были послать на ту же стройку, однако, неожиданно Петр Баранов был вызван к следователю Кашкину для дачи показаний по делу, известному моему глубокоуважаемому читателю
Федора Турова пока одного отправили на стройку.
Петра к следователю сопровождал все тот же старшина Неверов.
Каково было удивление Петра, когда в коридоре возле кабинета следователя он увидел Лялю, Александра Малкина с Милой, а также Гошу и еще двух парней из его бригады.
- Вы что, все к следователю? – спросил Петр Баранов.
- К нему, милый, к нему, - ответила за всех ожидающих обрадовавшаяся Петру Ляля.
Она без стеснения бросилась на шею Петру, буквально впиваясь в его губы.
Саня Малкин и его Мила отвернулись, а остальные засмеялись.
- Подожди, Ляля, подожди, дорогуша. Дай мне мужикам кое-что сказать. Как в следующий раз приедете в Ирвей, то привезите, пожалуйста, мой «абалаковский» рюкзак и зонтик тоже. Мне их в общежитии дал на время очень хороший человек.
Ляля надула свои пухленькие губки, как она всегда умела делать при сильной обиде.
- Какой-то зонт, Баранов, тебе дороже и важнее, чем я!
- Не сердись, куколка! Конечно, ты для меня дороже всего на свете, однако, ты сама видишь, что я отбываю наказание и ничего с этим поделать не могу! – ответил Ляле в свое оправдание Петр Баранов.
Гоша сострил:
- Куколка-баюкалка на рубль зонта дороже!
Саня Малкин повернулся к нему и ответил на пошлую остроту:
- Молчи, придурок, и не гони пошлятину. Лучше смотри на себя – проспал в пьяном угаре все происшествие, так не навороти следователю чего ни попадя, а то…
- А то что? – спросил Гоша, сузив от накипающей злости глаза.
- По тыкве схлопочешь - остряк недорезанный выискался! – процедил сквозь зубы Александр Малкин.
Петра вызвали первым, как одного из главных свидетелей. Он дал правдивые показания, ничего не утаивая и при этом выгораживая Алика Сулейманова. Негативно обрисовал он портрет Ярового с самого начала знакомства с ним в общежитии и до последних событий такой непутевой и нестабильной его, Рыжика, жизни.
Ответ следователя на показания Петра Баранова был однозначным:
- Конечно, все это хорошо. Однако, убийство есть убийство и никто никому не давал такого права, чтобы лишать жизни другого человека и чинить самосуд. Тоже мне суд Линча устроил твой Алик Сулейманов! Хотя мы учтем твои показания в отношении подследственного для смягчения его дальнейшей участи, - и Кашкин, задумавшись, сморщил лоб и почесал за ухом ручкой.
Выйдя из кабинета, Петр первым делом остановился около Ляли, чтобы подушевнее с ней попрощаться.
Ляля отлично поняла его и, не мудрствуя лукаво, опять повисла на шее у Петра, шепча ему на ухо такие слова:
- Отбудешь сутки, милый, сразу же уезжай в Красноярск, нечего тебе в этой раздолбанной деревне делать. Тебя здесь чуть не убили, да еще в придачу посадили ни за что, сволочи!
Последнюю фразу Ляля сказала так громко, что ее услышали все здесь присутствующие, в том числе и старшина Неверов.
- А могло быть и хуже, девушка, - сказал подошедший к ним старшина: - Хорошо, что майор Шваков – заместитель полковника Амвросиева, находился в отпуске, а иначе выхлопотал бы он твоему милому дружку этап и дальнюю дорожку продолжительностью годика на два, а то и на три. Все, пошли, Баранов! Мне некогда здесь с тобой рассусоливать! Целуй свою рыженькую кнопочку на посошок и отчаливаем от здешнего пирса.
Петр на прощание крепко обнял висевшую у него на шее Лялю и, поцеловав девушку, не без труда вырвался из ее мертвых объятий, так как в эту минуту она была вызвана к следователю.
Ляля нехотя подошла к двери кабинета и открыла ее, долго не решаясь войти, так как все время смотрела в спину удаляющегося Петра.
- А девочка твоя прелесть! Завидую тебе, Баранов! Мне бы такую Ляльку! Терпи, казак, атаманом будешь. Ведь Бог терпел и нам всем велел. Все будет хорошо! Кто трусит – тот гибнет. Однако, я думаю, что ты не из таких, - успокаивал Петра старшина Неверов, усаживая его в воронок.
Воронок тронулся с места и минут через десять-тринадцать нырнул в открытые ворота, заехал во двор и остановился у главного входа в здание милиции.
Старшина открыл зарешеченную дверцу и выпустил Петра Баранова, приказав ему присесть на лавочку, находившуюся здесь же, у входа.
Напротив лавочки, на которую присел Петр, находился гараж. У ворот одного из боксов стоял милицейский УАЗик с открытым капотом. Мужчина среднего возраста в сильно испачканном синем комбинезоне и с фуражкой на голове, повернутой набекрень, копошился в моторе.
Рядом с ним стоял очень грузный и одутловатый дяденька в чине майора и что-то сердито ему говорил, как показалось Петру, читал нотацию.
Осеннее солнце, не такое жаркое в эту пору, играло шаловливыми лучиками в желтеющем наряде белоствольных красавиц-березок, обрамляющих по периметру всю территорию милицейского двора.
Отчитав по полной человека в комбинезоне, очевидно, водителя «бобика», майор подошел к воронку и к рядом сидевшему на лавочке нашему герою.
Шофер воронка выскочил из кабины и отдал честь майору.
Майор, грозно указав пальцем на скамейку, спросил:
- Что здесь делает посторонний?
Шофер ответил, что он, т.е. Петр не посторонний, а пятнадцатисуточник, и что он, т.е. шофер только что привез его из здания следственного отдела, где он давал показания по нашумевшему по всему Ирвейскому району делу в старой риге-сарае колхоза «Знаменский». Баранов работает мастером на одном из предприятий города Красноярска и был назначен старшим группы, в которой и произошел вышедший за рамки чрезвычайно-вопиющий трагический случай.
- Почему он не в своей кутузке и без должного надзора? – спросил водителя майор.
- Товарищ майор, старшина Неверов попросил меня приглядывать за парнем, - ответил водитель.
- Видел я, как ты за ним присматривал. Чуть носом своим руль в кабине не сломал!
К счастью для водителя воронка внезапно появился Неверов и, отдав под козырек честь майору Швакову, лаконично доложил, что прибыл.
- Прибыл, значит! Почему этот голубчик не отправлен на работы, где ему и положено быть? Дисциплина хромает? Один спит на руле, другой бегает по закоулкам, а третий принял смену с поломанным УАЗиком. Я вас научу свободу любить! Вы у меня попляшете польку-еньку! Всем все до лампочки, хоть «караул» кричи! – громко, на весь двор, распекал майор Шваков попавшихся под его горячую руку подчиненных.
Кто не попался ему на глаза – попрятались по углам, ехидно хихикая над разбушевавшимся майором и попавшими под майорское ненастроение подчиненными.

* * *

Коллеги знали майора Швакова, как самодура и карьериста высшего разряда. Его властный и неуживчивый характер у всех сослуживцев был во языцах. Сколько лет он старался занять место полковника Амвросиева, однако, старания его оставались втуне. Место полковника майору Швакову было попросту не по зубам, и поэтому свою досаду майор частенько вымещал на подчиненных. Высшее начальство знало его, как любителя писать доносы и докладные. И майор Шваков не раз фигурировал на этом поприще, лишний раз доказывая свой недалекий и вздорный ум. Впрочем, сам себя он считал талантливым начальником и не терпел критики от нижестоящих чинов.

* * *

- Старшина, мне нужна машина! А с тобой, сержант, я разберусь позже! – крикнул шоферу УАЗика майор Шваков, усаживаясь в кабину воронка.
- Ты сам видишь, сынок, - молвил старшина, обращаясь к Петру: - Был бы майор Шваков не в отпуске – не видеть бы тебе суток, как своих ушей. Определил бы он тебя после суда сам знаешь куда, и не поперхнулся бы. Майор всегда следовал заветам небезызвестного Лаврентия Палыча: «не судим – наше упущение, а не твоя заслуга!» Берия для него был, как «майн камф» Адольфа Гитлера для фрицев  времен прошедшей войны. А вот и ЗИЛок за тобой приехал, который я вызвал с местной автобазы по телефону в дежурке. Он отвезет тебя на стройку, где уже работает в поте лица твой товарищ по несчастью.
Петр сел в кабину, ЗИЛ тронулся с места и выехал со двора.
- Здравствуй, дружище, знакомиться не будем! Я отвезу тебя к своей мамане для начала – она соберет нам что-нибудь перекусить. Не думаю, Петр, что в богоугодном заведении, где ты проводишь время не по своей воле, тебя кормят пирогами и кренделями. Мне приказали отвезти тебя и сдать в работы на строящийся склад, находящийся на территории продбазы. Но я думаю, что работа не волк – в лес не убежит. Ты не возражаешь, приятель, против завтрака?
- С радостью, Серега! А то живот к хребту прилипает!
- Вот за что ты, Петруха, страдаешь? По слухам, тебя хотели укокошить, а попал под раздачу несчастный Олежек. Вез я твоего упыря из бригады. Сидел в кабине на том же месте, где ты сейчас сидишь. Разговаривал, шутил, каналья, а вот как повернулось – ни в одном сне не приснится такое! – и Сергей покачал головой.
Петр молчал, больше слушая словоохотливого парня, да кивал головой в знак согласия. Ему было стыдно за свое теперешнее положение, но ничего нельзя было вернуть назад, а тем более исправить.
- Наши с мамулей апартаменты, - показал Сергей на дом, весьма солидный для того времени: с резными наличниками, тесовыми воротами и даже искусно вырезанным из дерева расписным петушком на главном фронтоне здания. Повсюду была видна рука рачительного хозяина.
Петр показал на наличники и петушка и спросил:
- Неужели ты, Серега, занимаешься резьбой по дереву? Красота-то какая, сказка да и только! Восхищен без меры!
Ирина Вячеславовна, так величали матушку Сергея, радушно приняла гостя. Простая сельская женщина, уже обремененная годами, но еще энергичная и шустрая, выглядела моложаво и прилично для своих лет. Замуж она вышла поздно, почти в сорок лет, полюбив мужчину на десять лет старше себя. Сергей родился через полтора года после ее замужества. Врачи Ирине Вячеславовне не советовали рожать в столь позднем возрасте, но она, вопреки их советам, (с колебаниями, конечно) все же решилась на роды и не ошиблась в своем решении.
Борис Дмитриевич, отец Сергея, всегда говорил, что Богом дан им в подарок сыночек и надо бы назвать его Богданом, однако, Ирина Вячеславовна настояла на своем и назвала сына в честь своего дяди Сергея, который пропал без вести где-то под Ельней в сорок первом году – в самом начале войны.
Отец работал главным агрономом в Ирвее и был уважаемым человеком. На работе его ценили за профессионализм, порядочность, честность и начитанность. Борис Дмитриевич имел внушительную домашнюю библиотеку, что было престижным в то время. Ближайшие соседи, и не только ближайшие, приходили к отцу Сергея за книгами. И не только за ними, но и за советами. Борис Дмитриевич никому ни в чем не отказывал и всегда старался помочь по мере своих знаний, сил и возможностей. Умер он от сердечного приступа прямо на рабочем месте в своем кабинете, решая какой-то хозяйственный вопрос.
Для матери Сергей остался единственным не меркнущим солнечным лучиком в окошке жизни. На него, на свою единственную и неповторимую кровиночку она и перенесла всю свою материнскую бескорыстную любовь.
Сергей пригласил Петра Баранова в горницу и усадил за стол, предварительно предложив сполоснуть руки под рукомойником, находившимся в самом углу при входе из сеней в избу.
Петр огляделся. Горница, в которую ввел его Сергей, служила хозяевам столовой. Главной достопримечательностью в ней являлась русская печь, уже ставшая анахронизмом даже в то время в сельской местности. Покойный Борис Дмитриевич обожал старину и русско-сибирские стародавние обычаи. Сохранилось все - от чугунков и ухватов разных размеров до деревянных ложек, плошек, самотканных полотенец, занавесок с петушками, птичками, гроздьями рябины, а также другая мелкая утварь, необходимая дома в хозяйстве. Рука хозяйки, по-видимому, женщины чистоплотной и не ленивой, была видна повсюду.
Мать Сергея достала ухватом из печки большой чугунок с вкусно пахнущими щами. Большой деревянной ложкой налила щи в плошки и поставила на стол перед гостем и сыном.
Поев щи, отведав пшенной каши, запив сверху прямо из крынки парным молоком и вытершись полотенцем, приготовленным ранее Ириной Вячеславовной, Петр начал рассказывать свою невеселую историю.
Мама Сергея только качала седой головой да всплескивала руками.
Сергей дополнил к рассказу Петра, что это он привез Коляна, который, покушаясь на жизнь Петра Баранова, по ошибке отправил на тот свет Олега, а каким «макаром» - моему уважаемому читателю хорошо известно.
Ирина Вячеславовна была знакома с Олегом, так как он неоднократно останавливался в ее доме, если приезжал в Ирвей по каким-либо делам, ведь Сергей и Олег были большими приятелями.
Узнав от сына, что тот везет гостя на стройку, Ирина Вячеславовна неожиданно предложила:
- А что, Сережа, может не стоит везти парня на стройку, а взять да и отвезти мимо ее проклятой на железку к одесским биндюжникам, которые намедни гостили у нас?
- Разве такое возможно, мама? Ведь мне за такое мероприятие начальство отвалит по шее – мало не покажется!
- Ничего, сынок, крепче будешь! Зато сделаешь доброе дело для парня. Он и толику денег заработает таки, и будет сыт, пьян и нос в табаке. Биндюжники хоть и жулики, однако, ребята добрые, веселые, по всем видам и человечные в придачу. Мне лично они понравились, особенно их главный – Исаевич, как зовут, не припомню. И на гитаре шарит, так шарит, как Аркадий Северный, которого я на магнитофоне твоем неоднократно слушала.
Сергей, подумав, неожиданно согласился с матерью:
- Твоя правда, мама! Дальше Сибири не сошлют, я и так нахожусь в ней-матушке!
В глазах Сергея промелькнула озорная искорка: - Впрочем, старшина Неверов приходится мне родственником по отцовской линии…
Сергей с Петром вышли во двор и направились к машине, стоявшей на улице возле ворот. Ирина Вячеславовна провожала их, и когда ЗИЛок тронулся с места – перекрестила его вслед.

* * *

Проезжая вдоль строящегося объекта продбазы, Петр из кабины заметил своего сокамерника. Тот находился в поднятом кузове самосвала и с остервенением сбивал наплывы бетона, зацепившегося за дно кузова. Рядом стояли два самосвала, ожидающие своей очереди.
Петр Баранов указал Сергею на ударно работающего Федора и произнес:
- Рекордист!
Сергей понимающе кивнул и с пафосом высказался по поводу увиденного:
- От работы кони дохнут, кости ломит, мышцы сохнут, а клетки трутся друг о друга – живому лишняя напруга! Но если серьезно, то я знаю этих горе-строителей: работы по горло, а денег тю-тю. Вот и стараются вылезти на таких бедолагах, как вы! – пояснил более доходчиво Петру Баранову Сергей.
Дорога петляла меж полей, кстати, уже убранных от хлеба. Вдали на горизонте отчетливо проступали очертания тайги, сливающиеся в сплошной голубоватый цвет.
Погода продолжала баловать. Сибирское бабье лето с его неизменным сине-голубым малооблачным небом и умеренной температурой, нежило и ласкало все живое, а главное, не давало непогоде мешать уборке урожая.
Время от времени попадающиеся в поле небольшие лесные колки в солнечных лучах казались желтыми и багровыми этюдами – преобладающей палитрой цветов этого периода золотой осени.
Вот только красота золота и багрянца, отражавшегося на солнце, способствовала не восторгу в душе нашего главного героя, а какому-то траурному, и даже упадническому пессимистическому настроению. Да и какое могло быть настроение после всех произошедших событий, которые не могли забыться впечатлительной натурой Петра Баранова.
Петр, нарушив царившее в кабине молчание, спросил Сергея:
- Послушай, товарищ! Мы с тобой петли здесь вьем - то по Ирвею, то по полям. Но если только я не ошибаюсь, то в той стороне товарный жд/тупик, а в противоположной - русло реки Кан, а чуть левее - здание районной милиции, где я отбываю сутки, будь они неладны. От товарного полустанка до милиции рукой подать, минут 15-20 ходьбы пешком, если идти быстро, не останавливаясь, а на машине доехать – всего ничего.
Сергей ответил:
- Дорогой друг, ты, наверное, забыл, что я предложил тебе позавтракать у моей мамы, а она дала мне, жалеючи тебя, мудрый совет – в какую сторону тебя везти, чтобы облегчить твое положение. Однако, если тебе не хочется на жд/тупик, тогда, пожалуй, верну я тебя в компанию твоего «партогеноссе», самозабвенно работающего на стройке народного хозяйства.
- Нет, дорогой Сергей! Раз мы с тобой взялись дудеть в одну дуду, то и будем дудеть. Вези на станцию. Из двух зол выбирают меньшую!
Подъехав к товарному полустанку, приятели увидели два товарных вагона. Один из них был открыт и возле него, как муравьи, копошились люди. Большим ходом шла разгрузка ящиков с водкой, с дальнейшей погрузкой на подъезжавшие к вагонам бортовые машины.
- Окончен путь твоей «одиссеи», Петруха! Будешь работать над снабжением нашего района «жидкостью из-под бешеной коровки». Работа не пыльная, веселая! Я договорюсь с бугром и аля-улю – шофер в канаве! После проеду к твоим нравственным эскулапам в фуражке с красными околышками и предупрежу их о твоем новом рабочем месте. Старшина Неверов – мой родственник по отцу. Ему шепну на ушко о тебе весточку, а он замнет и уладит. И все будет «хоккей»!
Сергей, шустро выпрыгнув из кабины, подошел к пожилому, невысокому, крепко сбитому мужичку и начал что-то говорить ему, периодически показывая на сидевшего в кабине Петра Баранова. Петр видел, как мужчина кивнул головой, очевидно, соглашаясь с Сергеем.
Сергей повернулся к Петру и махнул ему рукой, приглашая выйти из кабины и подойти к ним.
Петр согласно кивнул Сергею и, выбравшись из кабины, приблизился к ним. Он протянул руку незнакомцу и представился:
- Петр!
- Роман Исаевич! - представился нашему герою коренастый мужичок, пожав руку Петра своей сильной жилистой пятерней.
- Все, Петр, отчаливаю я! Надо еще заехать к родственничку своему – старшине, рассказать о твоем рабочем месте и его нахождении, да на автобазу попасть надо позарез. Ведь я и так задержался с тобой больше, чем положено, - сказал Сергей, пожав руку Петра Баранова на прощание.
Роману Исаевичу было не до сантиментов, и он сразу определил Петра вовнутрь вагона, разгруженного больше, чем наполовину.
Петр подносил ящики вместе с двумя другими парнями к открытому проему и ставил их на самый край. Здесь ящики с водкой подхватывали другие члены бригады и загружали их на подъезжавшие к вагону машины.
- Быстрей пошевеливайся, декабрист! – прикрикнул на Петра один из парней с озорным прищуром глаз, работавший в вагоне вместе с Петром Барановым.
Петр забегал быстрее и, споткнувшись, выронил одну бутылку с водкой, выскользнувшую из накренившегося больше положенного в его руках ящика. Бутылка упала вниз перед подошедшим за очередным ящиком бригадиром и разбилась об камни, обдав его водочной жидкостью.
- Не ори, Пашка! Чего глаза выпучил? Лучше таскай свои ящики и не смотри в чужой огород! Из-за тебя паренек бутылку водки разбил вдребезги! – прикрикнул на парня с озорным выражением глаз Исаич. – Нам надо в первой половине дня разгрузить вагон, а во второй половине – другой, - добавил бригадир.
На перекуре Роман Исаевич молодцевато заскочил в разгружаемый вагон и, визуально оглядев его содержимое, удовлетворительно хмыкнул, похвалив всех троих подававших ящики за расторопность. Однако, в спокойном тоне высказал Петру о недопустимости бить бутылки с водкой, объяснив по какой причине:
- Бой нам, паря, не фортит – ясно, как Божий день. Обращайся с водочкой, как с мамой родимой. На бой нам Калиныч дает один процент от всего количества выгружаемой продукции с обоих вагонов. Так мы «его величество – разбитое количество» и сами приголубим, к обеду и пригубим!
- Веселый ты, Исаич, мужичок. Видно, что стреляный воробей. Одним словом, одессит! – восхищенно высказал свое одобрение Роману Исаевичу Петр Баранов.
- Я одессит, я из Одессы, здравствуй, однако, нашу по Союзу косит паству. Скоро обедать будем, пристроим к столу и накормим и тебя, бедолашного, до отвала! – ответил Петру явно польщенный его восхищением бригадир.
Исаич спрыгнул с вагона на землю и захлопал в ладоши, что на его бригадирском языке означало окончание перекура и продолжение работы.
Часа через полтора с небольшим приехал воронок. Из кабины показался старшина Неверов с солдатским котелком в руках, накрытым чугунной крышкой. Он привез Петру, как пятнадцатисуточнику, положенный обед в виде какой-то непонятной субстанции под названием баланда и полбуханки черствеющего черного-пречерного хлеба.
- Не надо, старшина, всей этой пакости! Лучше отдай ее крыскам и мышкам – и то, навряд ли, они ее станут жрать, - послышались реплики от бригады.
- В общем, договорились с тобой, старшина, али как? Петра накормим и напоим, - подвел черту под мнением бригады Роман Исаевич.
- И обогреем, - добавила к сказанному появившаяся невесть откуда толстогубая конопатая бабенка с поварешкой в руках.
Пашка ткнул Петра Баранова в бок и, криво усмехнувшись, с ужимками, представил:
- Джемка – повариха наша. Прилипла к нашей бригаде еще на БАМе. С того времени является полноправным членом нашей бригады. Куховарит, стирает белье, если надо – обслуживает по женской части, никому не отказывает. Слаба на передок, дриада таежная!
На слова озорного Пашки бригада отреагировала дружным смехом, и лишь бригадир, насупив брови, сказал:
- Ты, Пашка, не джентльмен, а настоящее базарное барахло! Держать язык за зубами не в твоих правилах. Вот возьму и вышвырну тебя из бригады! Договоришься у меня, клоп кусачий!
- Лады, бригадир, оставлю суточника под твою ответственность. Пусть сходит в сторожку в половине пятого вечера и позвонит Авгею Михайловичу, а я поехал на продбазу и проведаю его товарища, - сказал старшина, садясь в кабину воронка.
Машина, тронувшись с места, запылила в сторону продбазы, где работал Федор Туров.
Полностью разгрузив вагон, бригада расположилась неподалеку от него за наспех сколоченным столом из нестроганых досок. Поодаль было раскинуто несколько палаток. Было очевидно, что здесь расположился временный стан бродяжной бригады калымщиков. Недалеко от импровизированного стола на затухающем костре высился на кирпичах большой солдатский котел полный кулеша, сваренного на костре с дымком и, конечно, не без мяса. Посередине стола прямо на расстеленных газетах стояло большой плоское дюралевое блюдо, заполненное энным количеством белого хлеба, нарезанного добрыми ломтями.
Бригада расселась за столом, а стряпуха стала разносить и ставить на стол компот из мелких, очень запашистых яблочек-ранеток в больших солдатских кружках.
Петр Баранов подсчитал, что бригада состоит из девяти человек и заправляет ей Роман Исаевич.
Джемма, так звали стряпуху, начала большой поварешкой разносить по тарелкам кулеш.
Исаич приказал разлить по граненым стаканам водку и, прежде чем выпить свою порцию, толкнул перед бригадой речь:
- Молодцы, ребятушки! Уложились до обеда в норму, при этом не разбив ни одной бутылки. Ах, да, новенький разбил одну, но он не знал наших правил. И мы ему, я думаю, простим, ребятки, оплошку его, произошедшую по неосторожности. Одна разбитая бутылка ничего не значит в нашей арифметике и мы ее просто-напросто забудем.
- Не наливать декабристу! Пусть обедает на сухую, - прервал речь бугра языкатый Пашка.
Стоявшая рядом Джемма со всего маху шлепнула ладонью озорного говоруна по «макитре» (название верхней части головы, по выражению самой поварихи).
- Я тебя сам лишу порции положенной тебе водяры, если ты когда-нибудь где-нибудь перебьешь мою торжественную речь перед бригадой, - со стальной ноткой в голосе предупредил невыносимого характером парня Роман Исаевич. – А ты пей, Петр, не смущайся. Хорошо работал, со старанием, а одна-две бутылки с такого количества разгружаемой продукции ничего не значат в нашем реестре, - добавил к сказанному бригадир.
Бригада дружно выпила. Здоровые мужики, ударно поработав, нагуляв на свежем воздухе зверский аппетит, так же ударно заработали ложками. Почти все попросили добавки, в коей отказа не было, так как стряпуха хорошо знала это обстоятельство и наготовила кулеша под завязку.
Мало-помалу, притушив аппетит и выпив повторно, все разговорились. Пошли шутки-прибаутки с похабными историями и анекдотами, а кое-кто из особей мужского пола стал лапать интенсивно-отбивающуюся от них стряпуху.
Исаич рассказал рядом сидящему Петру о бригаде, которая чуть большим составом, чем сеечасная, работала на Байкало-Амурской магистрали. Уволившись с БАМа, они уже не один месяц кочуют по стране. На БАМе Исаич работал по расконвойке после отбытия срока в местах не столь отдаленных. Впрочем, за что угодил в эти места, он не упомянул. Зато расхваливал свою родину – красавицу Одессу, и не раз повторил, что он обязательно вернется в город-сад и там, только там на пару со своей голубоглазой блондиночкой Сонечкой окончит жизненный, Богом данный ему путь. Что вся посуда, в том числе и котел с палатками им достались от солдат железнодорожных войск, с которыми они жили дружно и в согласии не один день, проработав бок о бок не меньше года.
- Андрюха, принеси-ка мне гитару – я немножечко расслаблюсь под ее аккомпанемент, - обратился Исаич к сидевшему по другую сторону парню.
Андрей шустро сбегал к одной из палаток, принес и отдал в руки Исаича великолепную цыганскую гитару-семиструнку.
Исаич, подкрутив где надо колки, настроил гитару и, сделав лихой наигрыш, начал петь весьма красивым и приятным баритоном песню из лагерного репертуара:

- Катерина, Катя, Катерина,
- Ты моя великая проблема.
   У тебя пуховая перина.
Сексом занимаемся по схемам.
С припевом:
- Не любите, девки,вы воров.
С ними лишь проблемы наживаешь.
При измене он убить готов,
В жизни не получишь,что желаешь!

Петр слушал пение Исаича, когда к нему подошел все тот же пресловутый Пашка и, коснувшись его плеча, нагнулся и прошептал Петру Баранову на ухо:
- Подойди к палатке, что посередине находится. Там Джемма, стряпуха наша, ждет тебя с нетерпением, уж очень шибко ты ей понравился!
Петр удивленно взглянул на Пашку. Исаич, музицирующий на гитаре, кивнул головой, а сидевший на лавке рядом с Андреем парень криво усмехнулся и показал на пальцах неприличный жест.
Петр Баранов выбрался со своего места и направился к указанной Павлом палатке, сильно озадаченный приглашением стряпухи. Парень он был любопытный и в некотором роде даже легкомысленный.
Когда он подошел к палатке и встал в нерешительности перед ее входом, переступая с ноги на ногу, то Пашка буквально силой затолкал его вовнутрь палатки, кинув вслед реплику:
- Попробуй клубнички от этой лисички!
Петр от Пашкиного толчка в спину оказался внутри палатки на коленях и уткнулся носом во что-то мягкое и белое.
Мягкой и белой оказалась сильно обвисшая грудь неимоверных размеров с большим черно-красным соском.
- Ааа, попался, декабристик! Не бойся, не съем тебя, сахарный ты мой!
- Да я… Да я… - оторопело промычал от такого бесстыдства Петр Баранов и стал сначала слабо, а потом более напористо отстраняться из объятий осатанелой и зацикленной на сексе мегеры.
- Ты что, голубец, не хочешь «оттопыриться»? Отказываешься от сладкого? Или с «машинкой» чего? Так мы ее быстрехонько наладим – опыт есть. Будет как стручок у тебя!
- Отцепись от меня, женщина! Ни стыда, ни совести! – грубо оттолкнув стряпуху, Петр пулей вылетел из палатки, но у входа споткнулся об одну из многочисленных кочек, упал на руки и принял позу собаки – весь расхристанный и ошалелый. Он тяжело дышал, вращая глазами, как после хорошего марафонского бега.
Оказавшиеся рядом Пашка и Андрей хохотали до упаду, держась за животы, а остальные члены бригады, наблюдая издалека такое уморительно зрелище, тоже заразились от своих товарищей уморительным смехом.
- Что ржете, жеребцы? Не видите – парень обескуражен! Поднимите его и поставьте на задние лапки, - громко, во всеуслышание сказал Исаич, прекратив перебирать гитарные струны.
Пашка и Андрей, выполняя приказ бригадира, подхватили Петра Баранова под белы рученьки и шустро поставили его на ноги под продолжающийся хохот бригады.
- Все, хватит, нагоготались! Я гляжу, по дороге пылит старина Калиныч на своей знаменитой на весь район лайбе, чтобы распломбировать и открыть второй вагон. За работу, хлопчары! Разбаловала вас Джемма телесами своими сдобными, - объявил Исаич, по обыкновению своему хлопнув три раза в ладоши.
- Что же ты, декабристик, таким «сдобным станком» не воспользовался, дуралей? Хоть Джемма у нас и не красавица, зато кобылка с норовом – не каждому подфортит! Знаешь, как в детской сказке: этому дала, этому дала, а этому не дала – он, видишь ли, по воду не ходил и дров к обеду не рубил, - балагурил Пашка. Андрей усмехался, а Петр хмурился.
Когда они присоединились к общей компании, Исаич послал Петра Баранова в сторожку, чтобы он по телефону дал сигнал в милицейский участок о том, что задержится часа на два, а может и больше, так как второй вагон забит под завязку ящиками с водкой не в пример первому, а Калиныч, хрыч старый, задержался со своими орлами.
В сторожке Петр с разрешения дежурного позвонил в милицию и предупредил, что задержится. Получив разрешение, он сразу же вернулся на свое рабочее место.
Работа кипела вовсю.
Исаич о чем-то спорил с Калинычем – мужчиной высоким и дородным. На вид Калинычу можно было дать лет 60-65, но на самом деле ему было далеко за 70.
В девятом часу вечера вагон был разгружен.
Калиныч приказал одному из своих подчиненных осмотреть внутри весь вагон и закрыть его на замок. Отсчитав деньги в руки бригадира, которые по договору с Исаичем он задолжал бригаде за рабочую смену, Калиныч, тяжело отдуваясь, взгромоздился на переднее сидение Волги рядом с шофером. Два его помощника уже сидели на заднем сидении.
Волга тронулась с места и устремилась по дороге в ту сторону, откуда приехала.
Исаич раздал деньги бригаде, однако, когда дело дошло до водки, он спросил Петра:
- Тебе по рангу, дружок, положена бутылка водки, но не потащишь же ты ее в милицейский загон? Отберут, как пить дать, да еще и накажут в придачу.
- Ничего, Исаич, где наша не пропадала! Беру, раз положена, а там разберусь – что, где и куда.
- Ничего тебе не положено, декабристик, - молвил Пашка: - А водка тем более. Ты свое выпил за обедом, так сказать «шаркнул» по организму. Тем более одну разбил при разгрузке первого вагона.
- Молодой ты, Пашка, а крохобор несусветный! Смотришь на чужое, которое тебе не принадлежит. Я не позволю обижать парня – сам сидел и почем понюшка табаку я хорошо там изучил. Петр работал намного лучше тебя и своим горбом заработал. И вообще, оставить гнилые разговорчики в строю, разведен не по теме базар, - жестко высказал свое мнение бригадир: - Иди, парень, а что заработал, то и бери. Нас не касается, куда ты будешь девать водяру. А деньги спрячь за подметку сапога.
- Может, поужинаешь с нами? – спросила Джемма Петра.
- Нет, я пойду, - ответил на предложение стряпухи Петр Баранов. И он решительно зашагал в поле по направлению к районной милиции.
- Если тебя пришлют к нам снова, то мы тебя примем без возражения! – крикнул вслед Петру Исаич.
Петр Баранов обернулся и махнул рукой бригадиру и всей бригаде.

* * *

Потемнело.
Удаляясь все дальше и дальше от стана, уже в поле Петр Баранов посмотрел на звездное небо и вдруг осознал, что тепло ушло и его больше не будет. В права вступила очередная сибирская сентябрьская ночь с ее крепкими заморозками и белым инеем на траве. Где-то там, далеко на западе, куда ушло солнце, полыхал вселенский пожар, окрашивающий в багрово-розовые тона оказавшиеся там кучевые облака. От вечного и всегда изумляющего мысли его вернулись в более прозаичное и меркантильное русло:
«А как же с водкой? Ведь Пашка прав – обыщут и чего доброго еще суток добавят за нарушение режима или еще какую-нибудь музыку придумают, мало ли чего у них на уме. Впрочем, кто не рискует, тот не пьет шампанского!» И он засунул бутылку подальше под брючный ремень со спины, прикрыв ее полой телогрейки, в которую он в данный момент был одет.
Петр все ближе и ближе подходил к милицейскому участку. Мысли в его воспаленном мозгу придали ему определенную твердость и решимость. И он даже стал насвистывать мотив когда-то до армии услышанной им песни «Про удачу». Ее пел под гитару давно исчезнувший из его жизни, хорошо когда-то знакомый ему товарищ:

  "Вы ловите быстрее жар-птицу!
      Где угодно–все равно.
Все проходит-нам жизнь только снится.
      Будь с удачей заодно!

  Год проходит–все больше стареем,
     Мало времени,нет совсем.
   Лишь удача нам душу согреет,
    С нею нет никаких проблем!"

Начальник караула, старший лейтенант Иванов, на смене отсутствовал по причине возникших в данный момент семейных обстоятельств. Его отсутствие, конечно, было на руку Петру Баранову.
Когда Петр вошел в дежурку, находившиеся в ней милиционеры – сержант Павлов и рядовой Голубец – с азартом сражались в карты.
Павлов мельком взглянув на Петра, показал ему жестом, чтобы тот спустился вниз и добавил:
- Шустро давай, опаздываешь! Михалыч тебя закроет.
Сизых Авгей Михайлович, отслужив более двадцати трех лет, так и застыл в чине прапорщика на должности простого охранника-надзирателя при Ирвейском районном КПЗ. За должность он держался исключительно ради стажа. До 25 лет ему оставалось всего ничего, чтобы выйти в отставку по закону и получить пенсион. Авгей Михайлович был доволен своим теперешним положением и не терпел никаких жизненных перемен, боясь всяческих потрясений до ужаса.
Увидев Петра, Авгей Михайлович встал из-за стола, достал из кармана связку ключей и даже не обыскал Петра Баранова, нарушив тем самым инструкцию, так как понадеялся на дежурных, которые находились наверху, занятых игрой в карты, и которые тоже понадеялись на него. Он открыл камеру суточников, буквально затолкнув Петра в нее, захлопнул дверь и закрыл ее на засов.
Назревало ЧП, так как Петр оказался в камере со спиртным, да еще и в стеклянной бутылке, что было категорически запрещено инструкцией, висевшей над столом надзирателя.
С нар поднялся Федор, уставший ждать сокамерника с работы. До этого он дремал после тяжелой работы на строительстве склада.
- Явился не запылился! Где же тебя носило, образину бродяжную? – спросил обрадованный появлением Петра Федор Туров.
- Где-где – на горе! Водку разгружал из вагонов на станционном тупике, - ответил Федору Петр Баранов: - Спасибо Сергею-шоферу: определил куда надо, а так бы пыхтел с тобой на строительстве задарма… Я видел, как ты выколачивал от остатков бетона кузова машин.
- И не посочувствовал мне? – спросил Федор.
- Конечно, посочувствовал! – ответил Петр. – Науке известно, что при интенсивной трудовой терапии клетки организма сильно начинают тереться – и трутся-трутся друг о друга, но вместо пользы, как думают некоторые господа-дилетанты, все это в конечном итоге приводит к преждевременному изнашиванию оного с последующим старением. А о старении мудрец один, но помню какой, выразился: «а старость как одолею, она словно палач, как пирата на рею – плачь, дружище, не плачь!» Беречь надо, Федюша, свое здоровье смолоду, а платье снову. Вот так-то, дорогой!
- Убережешь его, пожалуй, с вами со всеми здесь! Я смотрю, Петруха, ученость из тебя лезет – прямо из ушей! Хватит болтать! Лучше расскажи, как ты смену отъелдырил. Был у «воды» и незаметно «обмочился»?
- Интересуешься, Федя? Расскажу…
Петр вытащил из-за пояса бутылку водки, а из кармана несколько карамелек, которые сунула ему в карман телогрейки при расставании Джемма.
Федор был изумлен и две минуты стоял как истукан тунгусский, не проронив ни одного слова.
- Такого прохиндейства, Петруха, я от тебя не ожидал! Сидим под замком, пьем водочку под усиленной охраной! Отчебучил, братан, по полной! И как тебе только удалось пройти шмон и не попасться?
- Ничего особенного – обычное везение, которое не оставляет меня при весьма плачевных обстоятельствах, Федор.
Федор Туров выдул почти всю водку прямо из горлышка бутылки и закусил ее двумя карамельками. Петр только пригубил с ним за компанию.
Федора развезло и повело не в ту сторону. Он стал громко разговаривать, травить анекдоты – один похабнее другого, и даже запел:

- Ночью шел на дело –
    Работаю один,
Навстречу идет смело
 Роскошный господин.

-В бабочке при трости,
  Не пуган "фраерок".
"Здравствуй,друг,я в гости,
   Не шуми,"шнурок!"

Петр Баранов как мог старался успокоить расшумевшегося Федора, но, увы, он не поддавался никаким уговорам.
Неожиданно для приятелей дверь в камеру отворилась – на пороге стоял Авгей Михайлович. Лицо его налилось кровью, шея покраснела и стала влажной от пота. Он вытащил из кармана форменного бушлата платок величиной с полотенце и стал им обмакивать струящийся со лба и шеи пот.
- Вы что, сволочи, здесь себе позволяете? – заикаясь от возмущения, сквозь зубы прорычал Авгей Михайлович: - Я вам покажу «шнурков»  и «фраерков»! Вы у меня запляшете под турецкую дуду! Начальству обязательно будет доложено о творимом здесь безобразии! - И он ухватил бутылку, уже пустую и не убранную приятелями куда-нибудь с глаз долой.
- А мы дадим показания, что ты по собственной инициативе, нарушив инструкцию, пропустил Петруху с бутылкой водки, чтобы мы соснули ее понемногу, оставив тебе львиную долю огненной воды, а так как тебе ничего не досталось, то ты, дорогой Авгеюшка, и поднял на нас кипиш выше милицейской крыши.
- Да кто вам поверит, ветрогонам суточным?
- Знаешь, Михалыч, может и не поверят. Знаешь, как на плакатах у нас в стране повсюду – «Водка красит нос и чернит репутацию!» Она, родимая, однако, и подмочит вместе с нашими показаниями твою непорочную предпенсионную репутацию!
- Я ду-у-умаю, - вмешался Петр Баранов в горячую перепалку Федора и Авгея Михайловича, почесав нос: - Э-э-э-э… Надо забыть про случай этот вонючий. Ничего не было и знать ничего не знаем.
По натуре Авгей Михайлович был добрым человеком, не злым, хоть и служил в таком режимном заведении. Жил он по принципу: «тишь да гладь – Божья благодать». Он прекратил крик и, закрыв дверь, удалился на свое рабочее место.
- Трудяга кэпэзушный! Стаж родный зарабатывает! Я его знаю, как облупленного, по старой отсидке. Ничего не скажет, да и зачем ему лишние неприятности – старается Михалыч уйти от них по мере своих служебных сил, бежит, как черт от ладана, - молвил, зевнув Федор Туров, усаживаясь возле Петра Баранова на нарах.
Утром как обычно, помыв полы и позавтракав (если то, что подавали, можно назвать таковым), друзья ждали распределения на работы, гадая, сдаст их Михалыч или нет, или будет ломать комедию.
Задвижка снаружи загрохотала и дверь открылась. Голос дежурного, но уже другого, очевидно сменившего Авгея Михайловича, строго приказал:
- Выходи на работы! Шустро!
Приятели три дня отработали на стройке.
В смену Авгия Михайловича их неожиданно перевели со строительства склада в работы на саму продбазу. По сравнению со стройкой работа на продбазе приятелям показалась раем.
Они не только смогли незаметно «умыкнуть» по бутылке водки, но добычливый и пронырливый Федька даже достал кое-какого дефицита. Помимо всего по окончании смены им уплатили за труд деньгами, правда, в небольшом количестве.
Возвращаясь в воронке после трудовой смены в отделение районной милиции, Федор шепотом произнес так, чтобы слышал только Петр:
- Работа Михалыча, не иначе. Предобрейшее создание – Авгей Михайлович, однако, любитель «зашибить» и сам себе на уме!
Воронок остановился во дворе отделения милиции и старшина Неверов, как обычно, открыл дверцы балка и приказал выходить, а сам побежал докладывать начальнику караула капитану Катукову о прибытии.
Когда приятели вошли в вестибюль здания, то увидели такую картину: сержант Павлов и рядовой Голубец обыскивали какого-то мужика – всего в наколках, как после выяснилось, уходившего свою родную тещу топориком по голове в пьяном угаре и сдавшемуся властям по собственной воле.
Как в прошлый раз Петру Баранову, так и в этот – приятелям повезло.
Сержант обернулся к ним и сказал, отмахиваясь от обоих приятелей рукой, как от надоевшей мошкары:
- Вниз спускайтесь! Вниз! К Михалычу ступайте – он вас и закроет, огурчики вы наши соленые.
Приятели, недолго думая, скатились вниз по лестнице в широкие объятия Авгия Михайловича. Тот принял от наших приятелей водку и весь дефицит, добытый Федором на продбазе, и, по-быстрому затолкнув обоих друзей в камеру для суточников, закрыл двери на замок и задвинул засов.

* * *

Как бы там ни думал и что бы ни говорил мой многоуважаемый читатель, но я все же постараюсь прокомментировать мелкие противоправные действия Авгея Михайловича, идущие в разрез с существующей инструкцией.
Взаимоотношения милиции и арестантов в сельской местности были патриархальны и более человечны, чем, допустим, в городских тюрьмах или где-то там на этапах и в режимных лагерях. Конечно, сами надзиратели, охрана и милиция в описываемом мной Ирвейском районе не были такими честными и принципиальными, как, допустим, участковый Анискин из известного советского фильма. Частенько они сами по собственной инициативе с мелко корыстными целями нарушали каноны морального кодекса строителя коммунизма. Впрочем, суточники не считались опасными для соцобщества людьми, тем более Федор с Петром отбыли большую часть суток и считались как-бы своими: к ним привыкли, на них не обращали внимания, однако, засовывали под замок, если появлялось высшее начальство, особенно, придирчивый и ненавистный для нижестоящих чинов майор Шваков. Если наши приятели попадались ему во дворе, то он делал втыки начальникам караулов или первому сотруднику, попавшемуся ему на глаза. В правилах майора было заведено появляться внезапно и выискивать нарушения, даже мелкие, из которых он мог сделать, как из мухи слона, т.е. раздуть целое дело.
Однако, продолжим наше повествование.

* * *

Около двенадцати ночи скучающий и по всем видам уже поддавший Авгей Михайлович выпустил Федора и Петра из камеры, пригласив их присесть к столу, за которым он дежурил.
Михалыч налил нашим друзьям по стопке водки и дал закусить из консервной банки, напичканной кусочками горбуши.
После выпитых рюмок соловьем полилась негромкая мужская беседа.
Михалыч запрещал приятелям громко разговаривать и сразу же осекал собеседников за громкий разговор и смех.
В процессе незатейливой ночной пирушки Петр Баранов попросил свидания с Аликом Сулеймановым, на что Авгей Михайлович ответил, что в сию минуту он отказывает в просьбе Петру, если разве что утром, когда Петр будет мыть коридор во втором помещении КПЗ. Тогда он, т.е. Авгей Михайлович откроет смотровое окошечко в двери, а сейчас даже сам предложил пачку папирос Беломорканала для передачи подследственному. Однако, проделать все надо расторопно, так как не дай Бог, если заглянет начальник караула или кто-нибудь из коллег по дежурству. Тогда дело будет труба, а ему из-за суточников очень и очень не хочется подставляться.
Посидев еще немного, Авгей Михайлович почувствовал, что его одолевает дремота, и тогда он загнал обоих приятелей в камеру, закрыв ее на засов.
- Халявщик! – произнес Федор, усаживаясь на нары возле Петра Баранова.
Петр, вздохнув, ответил:
- Нашим салом нам же по мусалам!
Утром Петр Баранов напомнил Авгею Михайловичу об обещании, данном ему ночью. Михалыч кивнул головой и открыл дверь во второе помещение КПЗ. Распахнув на второй двери от входа смотровое окошечко, он произнес:
- Шустрее, Петька, минуты две-три.
Петр подошел к окошечку и позвал Алика Сулейманова. Заспанное лицо Алика показалось в открытом проеме окошечка.
- Как ты там, Алик? – спросил Петр Баранов.
- Да как птица с подрезанными крыльями! Надеюсь на лучшее, ведь надежда, Петруха, умирает последней. А что уничтожил Рыжего – так поделом ему, зато одним гадом меньше на белом свете стало. Говорят, что дней так через пяток нас с Коляном переправят в Красноярскую тюрьму. Дело мое мокрое благодаря вышеуказанному упырю и весьма щекотливое. Все! Хватит, братан, прощай! Мне с тобой разговоры вести тяжело…
Петька, глубоко вздохнув, передал Алику Сулейманову пачку Беломорканала, а Авгей Михайлович захлопнул окошечко.
Сутки заканчивались. Петр Баранов нервничал. Никто из бригады не приезжал его навестить. Петр для себя давно решил, что после истечения срока суток он попросту удерет отсюда домой в Красноярск и постарается забыть здешний кровавый кошмар, как прошлогодний «дядюшкин сон». Ни Саня Малкин, ни Мила, обещавшие привезти ему зонтик и «абалаковский» рюкзак, отданные во временное пользование Петру Баранову Виктором Марченко, почему-то не приезжали.
Наступило воскресенье – последний судный день для наших героев. Федора и Петра выпустили из-под замка и они после обычной процедуры мытья полов в отделении болтались без дела по двору или сидели на лавочке.
Бабье лето приказало долго жить. Небо нахмурилось тучами, угрожая сильными ветрами и дождями, переходящими в снег, и другими признаками наступающего сибирского предзимья. Холодный порывистый ветер гнул ветки на деревьях, срывал пожелтевшую листву, гоняя ее по двору вместе с сорванной пожухлой травой и сором.
Время от времени на лавку к нашим героям присаживался кто-нибудь из дежурного персонала, если был не при делах, болтая с нашими приятелями о всяких пустяках, а чаще о непогоде – разгулявшейся и сменившей бабье лето.
Федор все время старался успокоить Петра Баранова:
- Придут, Петруха, не сомневайся! Друзья у тебя отличные!
И как-бы подтверждая добрые заверения Федора Турова, в открытых воротах появился не кто-нибудь, а сам Павел Иванович в сопровождении бывшей любовницы Петра Светланы.
Петр от удивления протер глаза.
- Видишь, Петруха, а ты сомневался. Мечешь громы и молнии, как громовержец Зевс какой-нибудь с греческого Олимпа, а они тут как тут – какую-то поклажу прут! – воскликнул Федор Туров, показывая пальцем на приближающуюся к их лавке пару.
- Здравствуй, Петруша! Как у тебя проистекает житие-бытие? – спросила Светлана, присаживаясь на лавочку возле Петра.
- Житие наше бытие как во граде во Твери – хоть здесь ложи, хоть там бери! – ответил за Петра Федор Туров, всалив свою очередную прибаутку.
- А тебя, острослов с «потемкинской деревни», спрашивать не изволят! Не суй нос в чужой вопрос! – съязвила Светлана.
- Хватит препираться, ругаться, вставлять друг другу шпильки и разводить махровый пессимизм! Мы пришли навестить Петра, поддержать его и вселить оптимизм в его прекрасную и добрую душу, - промолвил примирительным тоном Павел Иванович. – Я отпросился у Кокорина, чтобы закупить разную бытовую мелочь для бригады, особенно для женщин. Однако, главная причина поездки, конечно, ты, Петр, - продолжил Павел Иванович, положив на колени Петра «абалаковский» рюкзак и сверху зонтик. Также Павел Иванович попросил прощения от имени Сани Малкина за то, что не приехал с Милой, как обещал, и не отдал вещи Петру собственноручно.
- Расскажи, Иваныч, нам лучше о событиях, произошедших после нашего невольного исчезновения, - попросил Петр Баранов.
- Очень просим, дорогой, а то мы здесь как в лесу – молимся колесу, - добавил к сказанному Федор Туров.
- Рассказать есть чего, а тебя, Петр Юрьевич, мой рассказ больше всего касается. Не галдите, пожалуйста, не перебивайте и внимательно слушайте.

РАССКАЗ ПАВЛА ИВАНОВИЧА

- Вы отлично все видели и знаете, что трупы Ярового и Олега отвезли в районный морг для дальнейшей экспертизы и расследования кровавого происшествия, - начал рассказ Павел Иванович. – Олега хоронили спустя три дня на тихом сельском кладбище под раскидистой белоствольной березкой.
Софья, жена покойного Олега, вся в черном, молча стояла у гробы мужа, не проронив ни одной слезы, а чуть поодаль – ее свекровь Степанида Анатольевна с жавшимися к ней Дашенькой и Оленькой.
На кладбище собралось немало народу. На похороны приехал сам Колосков. Он и произносил речь перед присутствующими, расхваливая покойного – настоящего деревенского труженика и семьянина.
Под звуки похоронного оркестра могильщики накрыли гроб крышкой и начали забивать в нее гвозди. Стук молотков вывел Софью из оцепенения. Когда гроб с телом покойного на полотенцах был опущен на дно могилы, Софья неожиданно для всех прыгнула в яму, упав плашмя всем телом на крышку гроба, и запричитала, чтобы любимый муж ее Олежек забрал ее вместе с собой.
Могильщики с большим трудом и усилиями извлекли Софью из ямы, передав в руки женщин, которые крепко вцепились в нее, стараясь успокоить и привести свою товарку в более нормальное состояние.
Сразу же после похорон Колосков заехал в колхозную управу и при всем честном народе сместил председателя колхоза «Знаменский» со своей должности, назначив временно исполнять обязанности председателя бригадира этого же колхоза Кокорина Петра Сидоровича.
Иван Антонович начал было оправдываться, что он, дескать, такого не желал ни Олегу, ни Софье, ни городским, что во всем виноват его ближайший антураж, а в особенности бригадир Кокорин, который его и подсидел, в эфтем непременно значит.
Колосков на оправдания Антоновича ответил: «пусть Маркелов Иван Антонович останется доволен, что не угодил в места не столь отдаленные за халатное отношение к линии партии, повлекшие за собой гибель людей».
На следующий день Антонович собрал свои манатки, усадил в машину семью и, бросив хату, отправился к своим родственникам в город Канск.
Кокорин его не задерживал, хотя мог бы и задержать на время уборочной кампании. В телефонном разговоре с Колосковым он объяснил, что лучшего варианта для колхоза «Знаменский» он не видит, ведь «в эфтем непременно значит» только бы мешал ему в работе, встревая в дела, которые сейчас его не касаются.
Колосков согласился с и.о. председателя колхоза «Знаменский» и похвалил его за ум и расчетливость, добавив при этом, что он в Кокорине не ошибся.
- Ты лучше расскажи Петруше про его любимую Лялечку, про ее «шашни» с Ленькой – другом покойного, и как Алька – Ленькина невестушка, выдрала у лучезарной кнопочки изрядный клок рыжих волос из ее прекрасной головки, - прервала рассказ Павла Ивановича Светлана.
- Помолчи, женщина! Если ты дура, то навсегда! – воскликнул Павел Иванович.
- Молодая таки зато еще! И мужикам, не в пример некоторым, нравлюсь, не правда ли, Петрушенька?
- Продолжаю рассказ, - сказал Павел Иванович, немного помолчав и успокоившись. – Конечно, мне трудно тебе, Петр, обо всем этом говорить и влезать, как какой-нибудь базарный сплетник, в твои личные дела, однако, как видишь, мой молодой друг, Светка выложила всю правду-матку начистоту, нисколько с тобой не церемонясь, и я не буду петлять, как заяц, вокруг да около, с твоего, конечно, разрешения.
- Выкладывай, Иваныч! Что бы ты ни сказал о Ляле – мое отношение к тебе не изменю. Как был моим наилучшим другом-отцом, так и останешься, а на женском поле… Я столько раз обжигался за свою молодую жизнь, что не пойму и сейчас – зачем, когда и где потерял свою настоящую любовь, - молвил Петр, глубоко вздохнув.
- А ты присмотрись в мою сторону, Петенька, может, я тебе подхожу на роль любимой женщины, а в дальнейшем и жены? – встряла в разговор Светлана.
- Ой! На роль красной девушки, Светка, ты, вряд ли, катишь, а вот на роль вертихвостки вполне, - ответил Светлане за Петра Баранова Федор Туров.
- Знаешь, Федька, лучше не кати ты на меня бочку, ведь твоя любовная стезя заслуживает по меньшей мере гиены огненной! – парировала выпад Федора Светлана.
Павел Иванович жестом заставил прекратить перепалку между двумя своими визави и продолжил рассказ:
- Ясно одно: деревня есть деревня. Все друг друга отлично знают и не один год, а всю жизнь. Дурная весть, как и хорошая, моментально по ней распространяется через сарафанное радио, да и по мужской части не отстает.
Ты, Петр Юрьевич, хорошо знаешь, что меня определили к председателю соседних колхозов Хижняку Станиславу Сергеевичу. После всех произошедших в «Знаменке» событий Станислав Сергеевич предложил меня в бригадиры на место Кокорина – временно, конечно. Колосков одобрил его предложение и я оказался в «Знаменке», так сказать, заткнул собой прореху, сделанную известными всем кошмарными событиями.
По деревне пошли слухи о связи твоей Ляли с оболтусом и олухом небесным Леонидом. Я, конечно, не поверил, но ведь дыма без огня не бывает. Впрочем, мне было не до того, так как я был завален работой по самое горло.
Кокорин послал меня проследить и проконтролировать работу моих девчат на фермах. Он приказал одному из шоферов, машина которого только что разгрузилась на току, отвезти меня на фермы.
Подъезжаем с водителем к одной из ферм и слышим, как из крайнего окна фермы доносится женский визг с отборными матами.
Вбегаю в коровник, расталкиваю толпящихся у стойки женщин, и вижу нелицеприятную картину. Твоя Лялечка в одних трусиках и Алька – девушка Леньки, в разорванном во многих местах платье месятся в навозе, потешая женщин-телятниц.
Я подскочил и давай разнимать дерущихся девиц. Мне это удалось не без помощи Антонины Ивановны, которая догадалась принести ушат холодной колодезной воды. Она выплеснула ее на вцепившихся друг в друга самок, в том числе облив и меня водой.
Ленька, чтоб ему пусто было, сбежал через окно, как последний пакостник, спешно прихватив свою одежду и сапоги, оставив на месте улику в виде одной затоптанной в навоз портянки.
Место здесь когда-то приспособил под конское стойло покойный Олег и ставил в него коня, если приезжал на фермы по какой-либо надобности.
Собравшееся общество еще долго не могло успокоить молодых тигриц. Одна не отдавала одежду другой, другая не могла простить своей ревнивой сопернице клок выдранных из ее головы волос.
В конце концов, Антонине Ивановне с трудом удалось собрать Лялину одежду и увести ее в укромный уголок телятника.
Прасковья Дмитриевна – бригадир местных телятниц, отпустила Алю домой помыться и привести себя в порядок.
Лялю я услал в колхоз «Рассвет» к Хижняку в свою бывшую бригаду во избежание, так сказать всяких ненужных для меня эксцессов.
На Леонида забавно было глядеть. Все лицо его и шея были испещрены глубокими бороздами царапин, и он представлял из себя татуированный картинный гротеск.
- Я его дорисую, как только освобожусь от ментовской опеки! Он у меня почувствует, почем фунт лиха! – запальчиво произнес Федор Туров.
- Не предпринимай, Федя, по отношению к нему никаких действий. Он здесь ни при чем, знаешь, как в народе говорят: самка не захочет – кобель не вскочит, - сказал Петр Баранов, успокаивая Федора.
Может, друзья и еще бы пообщались с Павлом Ивановичем и Светланой, если бы не подошел к ним один из сотрудников воскресного караула. Отдав честь, он произнес:
- Срочно под замок и как можно шустрее, а посетителям вашим надо ретироваться – даю две-три минуты на прощание, не больше. Нам сейчас позвонили и предупредили, что может нагрянуть с проверкой майор Шваков, а нам из-за вас подставляться нет никакого резона.
- Прощай, Петр! Свидимся еще когда-нибудь! – промолвил Павел Иванович, обнимая Петра, как собственного сына.
Светлана неожиданно поцеловала Петра Баранова в щечку и произнесла:
- Никуда ты, Петенька, не денешься от меня, пряничек мой медовый!
Федор захохотал, а Павел Иванович, улыбнувшись, сказал:
- А Дашка-то, из больнички, лучше всех у тебя была. Вряд ли подобную найдешь. Королевна!!! Держись, Петр, ведь ты еще молод. И принимай жизнь такой, какой она есть!..
Хочется закончить суточную «одиссею» Петра Баранова такими стихотворными строками:

"А жизнь не может без ошибок,
 А жизнь не может без греха.
  Бывает,скачет,как блоха,
 И жить не может без улыбок."

«ОХ, ТЯЖЕЛА ТЫ, ШАПКА МОНОМАХА!»

На следующее утро, в понедельник, дежурила смена старшего лейтенанта Иванова, в которой служил знакомый читателю Авгей Михайлович. Он и начал процедуру освобождения наших героев от так надоевшей им за пятнадцать суток тягостной и унизительной неволи.
Авгей Михайлович даже расчувствовался, когда выдавал Петру Баранову и Федору личные вещи из большого металлического сейфа:
- Я так привык к вам, ребятки-поросятки, как к канарейкам в клетке у меня дома. Мне очень не хочется, мои уважаемые пташки, выпускать вас из клетки на волю. Не знаю, как Баранов, а вот ты, Федюня, немножечко полетаешь на волюшке да к нам в клетку и залетишь назад, не надо и к оракулу ходить!
- А почему Вы так решили, дорогой Авгей Михайлович? – спросил надзирателя Федор Туров.
- Да у тебя на лбу написано – тюрьма, - ответил Федору Авгей Михайлович.
- Не каркай, Михалыч, иначе заплачу от горя, что покидаю тебя вместе с твоим богоугодно-исправительным заведением, - сказал Федор Туров.
- Я понимаю, ребятишки, вас. Вы пережили пятнадцатисуточный коллапс, но не по моей воле. Впрочем, он для вас был бы намного тяжелее, если бы вам не повезло. Ведь обычно суточная камера забита у нас до отказа, однако, из-за уборочной кампании людям некогда «гостить» в ней. Ставьте подписи в журнале, голуби мои разлюбезные, что все барахло ваше я вам выдал, и летите в небеса, друзья, летите, да повторно к нам не залетите!
Петр Баранов улыбнулся, а Федор, захохотав, ответил:
- Дядюшка у нас лирик! – и стал подниматься вверх по лестнице вслед за Петром Барановым.
- Зайдите к начальнику караула Иванову на собеседование, иначе не получите оправдательных справок, что побывали у нас в гостях, - крикнул нашим героям на прощание Авгей Михайлович.
Друзья прождали старшего лейтенанта Иванова около получаса. Федор Туров даже занервничал.
Первым был вызван Петр Баранов.
Начальник караула, не удосуживаясь заглянуть в бумаги Петра, прочитал ему целую лекцию со стандартными советами как вести себя в общественных местах, добавив по окончании собеседования, чтобы пил в меру, а если мера на донышке ванны, то лучше дерьмо через тряпочку посасывать.
Петр не возражал, молча подписал бумаги и, получив долгожданную справку, пулей вылетел из кабинета.
Федор Туров с нескрываемым интересом посмотрел на Петра Баранова, почесал затылок и, тяжело вздохнув, вошел в кабинет к Иванову.
Неожиданно в коридоре появился майор Шваков. Мельком взглянув на Петра, он вороном влетел в кабинет начальника караула.
«Бирюк да и только! Как зыркнул! Попал Федька под шапочный разбор!» - подумал Петр Баранов.
Минут через двадцать Федор Туров выскочил весь красный, как рак, из кабинета начальника, приставил к виску большой палец и помотал другими туда-сюда, показывая на дверь Петру, что вошел совсем неадекватный мент:
- Гребем, Петруха, отсюда и как можно быстрей! Дурдом какой-то… Представляешь, что говорил индюк надутый мне? Говорил голосом громовержца, что жаль, что его не было на службе, а то бы нас он определил на полное государственное обеспечение! Дескать, ворота в тюрьму широко открыты таким как мы. В общем, гром прогремел не из тучи, а из навозной кучи.
- Глобально я невезучий, Федя, однако, в частном случае мне везет, как, например, в этом эпизоде с майором-самодуром, - сказал Петр.
- Давай не думать о них, Петруха – много чести! Я провожу тебя до автостанции. Минут через сорок на Красноярск отправляется автобус. Надо спешить, иначе ты, друг любезный, промаешься в Ирвее до следующего дня.
Друзья помчались по улице бегом.
Автостанция была пуста, лишь на площади перед ней сиротливо стояли два ЛАЗа – один из них отправлялся в Красноярск.
- Зря спешили мы с тобой, Петруха, набивали колотье в боку. Еще осталось минут двадцать до отправки автобуса по назначению. Ты купи билет в кассе и посиди на лавочке, пока я сбегаю кой-куда…
Погода явно испортилась еще больше даже по отношению ко вчерашнему дню. Усилился северный ветер и начал накрапывать небольшой, но препротивный мелкий дождик вместе с ветром, пробирающим все живое до костей.
Когда появился Федор, водитель уже приглашал на посадку немногочисленную публику, которая стайкой, кутаясь в пальто и курточки, быстро поспешила из вокзальчика в автобус, рассаживаясь по местам согласно купленным билетам.
- Петр, может, двинем по соточке на посошок отборного самодура? Хороший ты парень! А может, плюнешь на Красноярск и останешься у нас? Я тебя с классной девахой познакомлю! Захочешь – женишься, а не захочешь – так живи, не сотрется! Лучшим кентом у меня будешь! Будем ходить на рыбалку, охоту…
- Спасибо, Федя, за душевные слова и приглашение, однако, я не могу откликнуться на твое предложение после того, что случилось со мной. Держи руку – я побежал на автобус. Извини, если что не так…
Водитель Лаза, находясь в прескверном настроении, не очень любезно предложил Петру Баранову пройти дальше по салону.
Петр молча подчинился, не обращая внимание на грубость водителя, нашел место, которое, кстати, оказалось со стороны автостанции и помахал в окно все еще стоявшему под мелким моросящим дождем Федору Турову, который правой рукой махал Петру на прощание, а в левой держал за горлышко неполную бутылку самодура, по выражению самого Федора.
Дверцы закрылись и автобус тронулся с места.
В памяти Петра навсегда запечатлелся образ Федора, одиноко стоящего под дождем, пока его чуть сгорбившаяся под холодным ветром фигура не превратилась в маленькую и в конце концов совсем не исчезла в сплошной сетке осеннего дождя.
Петр принял правильно положение в кресле, удобно расположившись в нем, и заснул.
Автобус выбрался из Ирвея и покатил по мокрому шоссе на запад в сторону Красноярска. Как в черно-белом кино мелькали за окном поля, уже убранные от хлебов, березовые колки почти без листьев, с черными стаями ворон на ветках. Кое-где бродяга-ветер положил на нивах еще не сжатое жнивье.
Глядя на неубранную в некоторых местах пшеницу, Петру пришли на память строки из известного ему по школьной тематике стихотворения Некрасова:
- Только не сжата полоска одна,
Грустную думу наводит она…
Петр Баранов задумался, спрашивая себя: «Как там сейчас ребята в такую непогоду работают? А может, отсиживаются где-нибудь?» И сам себя успокаивая, ответил сам себе: «Впрочем, мне все равно. Я бегу от кошмара, который еще долго будет в моей голове, подобно черной жести, навевая хандру и нездоровый пессимизм. Жаль, от себя только убежать невозможно».
До Уяра – небольшого сибирского райцентра все места в автобусе были уже заняты. Рядом с Петром на кресло уселась молоденькая девушка, как выяснилось из разговора с ней, учившаяся на первом курсе медицинского института. Ехала она от родителей в Красноярск после выходных. Ее звали Неля и она всю дорогу до Уяра щебетала, не переставая.
Петр Баранов делал вид, что с интересом слушает ее. На самом деле он ушел в себя и к прибытию в Уяр, где по графику была продолжительная остановка автобуса, вовсю спал глубоким сном в своем кресле, отключившись от этого интересного, сложного и такого многогранного мира, в котором надо продолжать жить и воспринимать его таким, каким он есть на самом деле.
Чтобы как-то успокоиться и отойти от своих сельских перипетий Петр Баранов, подъезжая к Красноярску, решил, что не появится у родителей, пока не решит все проблемы, возникшие у него в связи с неудачной провальной командировкой.
Город встретил его мокрым снегом и безветрием.
На автовокзале Петр, как истинный рыцарь, помимо своего «абалаковского» рюкзака с поклажей, находившегося за плечами парня и зонтика, вынес из автобуса чемоданчик и авоську с продуктами, принадлежащими его попутчице.
Петр проводил Нелю до остановки и посадил ее в троллейбус, следующий до медицинского института. После прыгнул в маршрутный автобус, направляющийся на правобережье в сторону поселка «Энергетики».
В окно автобуса он с интересом наблюдал за белыми пушистыми хлопьями снега, которые исполняя какое-то немыслимое танго, падали на талую землю. Деревья, опустившие ветви под тяжестью мокрого снега и провода с налипшей на них снежной наледью, казались Петру Баранову каким-то сказочным наваждением.
«Природа, сущность ее, дает мне силы, стойкость, выносливость и выдержку. Защищает от всех возникших неприятностей», - думал Петр, любуясь из автобуса затейливой игрой снежинок.
Он не думал ни о заводе, ни о начальстве, ни о случившемся с ним командировочном фиаско.
В данный момент ему хотелось одного – выспаться, привести свои нервы в порядок, быть в форме как нравственно, так и физически, чтобы на завтра со свежей головой выйти на работу, а там доказывать заводскому начальству, что он не виноват и уж точно не осел.
Встреча в общежитии с Виктором Марченко, как и ожидал Петр, была дружественной и душевной, что было немаловажным для Петра.
Они, как и при первой встрече, вместе сходили в магазин и организовали застолье.
Во время пирушки Петр изливал свою душу - как на духу поведал Виктору обо всех своих командировочных неприятностях.
Виктор Марченко долго размышлял, выковыривая спичкой остатки пищи из образовавшегося дупла в больном зубе, и наконец промолвил, икнув:
- С должности тебя, паря, сметут – здесь и к бабушке чертовой ходить не надо! Все-таки подвели тебя Колян и уже покойный придурок Рыжик под монастырь, царство, конечно, ему небесное, а земля пухом – все там когда-нибудь окажемся, рано или поздно…
- Ровно пятнадцать суток, Витек, я помогал селу мыть полы в милицейском отделении Ирвея. Еще хуже – собирал плевки и дерьмо с унитазов.
- Без паники, дружище! Где наша не пропадала? Все перемелется – мука будет!
- Колян мне, Виктор, в лоб лопатой метил, а попал в висок совсем постороннему человеку – очень хорошему работнику в их деревне. А семью Олега как жалко – остались сиротами девочки двойняшки, а жена убивалась – спасу нет. Как вспомню, так и лезут мурашки по всему моему телу. Нервы что-то стали у меня шалить в последнее время. Ох и долго вся эта чрезвычайка будет стоять перед моим впечатлительным взором! – продолжал рассуждать Петр Баранов, не реагируя на реплику Виктора Марченко.
- Время залечит, Петр, все твои душевные раны и для тебя по новой засияет майское солнце любви!

* * *

Иван Михайлович Голов по своему обыкновению долго жевал губами, рассматривая Петра, как Ленин буржуазию. Возмущению его не было предела.
Кадровик только что принял из рук Петра бумагу, в которой он просил уволить его по собственному желанию и желательно без отработки.
Иван Михайлович тупо уставился в нее, а потом, глубоко вздохнув, выдавил с какой-то ядовитой злостью:
- Я говорил! Я предупреждал директора и твоего начальника Гришкова, чтобы они не посылали какого-то прыща недоделанного, который провалит всю программу партии. Но они переубедили меня, понадеявшись на тебя, как на дисциплинированного молодого специалиста с горячим сердцем и холодной головой!
- Виноват – накажите административно, но не имеете права, Иван Михайлович, оскорблять меня, как человека. Ведь что мне оставалось делать? Послали на уборку хлеба с людьми в большинстве своем скользкими, да еще и бандитами, хулиганами и пьянью перекатной! Все, кто хотели, те работали и сейчас работают, а я просто психологически выведен из строя благодаря двум личностям - один из которых за решеткой, а второй на том свете почивает. И вообще, меня тоже пытались укокошить! – оправдывался Петр Баранов.
- Верочка, отметь в журнале число подачи заявления этим товарищем. С мастеров ты автоматически слетаешь. Через две недели – не меньше и не больше – будем разговаривать с тобой об увольнении. Не забывай, Баранов, что и из общежития ты тоже выбываешь. Иди работай в арматурный цех. Начальник цеха Авдеев вечно мне жалуется, что у него рабочих кадров не хватает. Иди, чего стоишь? Или хочешь статью волчью заработать в трудовой книжке? С удовольствием поспособствую и без сожаления. Выпал, видите ли, он из строя… Иди, не мешай, пока я добрый…

                ПОСЛЕСЛОВИЕ

Отработав две недели на арматуре согласно трудовому законодательству, Петр Баранов уволился с завода до того, как приехали из колхоза бывшие члены его бригады.
Ляля пыталась найти его и завязать по новой любовные отношения, настойчиво добиваясь Петра, однако, при встрече получила категорический отказ. При прощании с Лялей Петр Баранов сказал:
- У нас был легкий флирт, но не любовь. Ты мне не жена, а я тебе не муж и не жених – нас ничего не связывает и не связывало! Я не желаю иметь дублеров на стороне или быть самому таковым!
И больше они никогда не встречались.
Наступили восьмидесятые «горбачевские» годы:со смертями престарелых генсеков,с антиалкогольными законами, глобальными переменами, с кооперацией, с богованием криминальной братвы и прочими другими катаклизмами, которые в конечном итоге привели к развалу могучей и авторитетной в мире страны под названием СССР.
Оканчивая сельскую «одиссею» Петра Баранова, можно произнести несколько назидательных строк:

  "Какое горе мелких неудач,
  Какая бы беда не удручала,
 Руками стисни горло и не плачь.
Заставь себя и все начни сначала!"

20 ноября 2013 года