Весенний дух - весна у Лескова и Пастернака

В сумрачные ноябрьские дни, когда низкое небо будто сдавлено обручем ненастья, а солнца и света ждать – не дождаться, начинает жажда весны наплывать всё сильнее и неотступней. Словно в отместку надвигающейся мгле и зимнему мраку.
   
      Приход весны у Николая Лескова в романе «Некуда»1 (1864) словно эхом отдаётся в романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго» 2 (1955).

      Почти через сто лет, как камертон прозы  Лескова, ворвётся в литературу и зазвучит весенний разлив Пастернака в цикле «Стихотворения Юрия Живаго» (1953)  в последней семнадцатой части романа.
   
      Рождение Весны из горнила смерти – глубь безмерная народного мифотворчества. Накрепко спаяны в народном сознании милосердное тепло животворящего солнца и его разящий смертоносный жар. Как неотвратимо это двуличие весны в  феерии-драме А.Н. Островского «Снегурочка» (1873)!
      
      Весною приходят в христианский космос Страсти Христовы,  Весной Новой Вечной Жизни становится Воскресение Христа.
   
      В прозе Лескова в тугой узел сплетены народный миф и христианское бытование – не разорвёшь! «Пост кончался, была Страстная неделя. Погода стояла прекрасная: дни светлые, тихие и теплые»,  -  начало весенней миниатюры Лескова. Два лёгких, молниеносных мазка – и  христианская мистерия появляется на его полотне, а за нею вдогонку стихия природной весны заполняет собою пространство.
      
      Первый страстной аккорд, окороченный Лесковым одной фразой, отзывается у Пастернака целой лирической симфонией. На два рукава разделяется весенний поток в «Стихотворениях Юрия Живаго»:  «Март» (1946) – бурлит, накатывает шквал природной стихии;  «На Страстной» (1946) – близость Воскресения Христова превращает в христианку даже буйную вселенскую Весну.
      
      Будто откладывая на потом первую весеннюю ноту Лескова, на каждый следующий его мотив Пастернак откликается в стихотворении «Март». Свет, тепло и тишина – солнечное  животворение  у  Лескова – превращаются в жар и буйство у Пастернака:

«Солнце греет до седьмого пота,
И бушует, одурев, овраг.
Как у дюжей скотницы работа,
Дело у весны кипит в руках».
      
       Солнце приносит умирание прошлого, зимнего мира, трауром Лесков покрывает последний снег, траурными лентами разбегаются   земляные дорожки: «Снег весь подернулся черным тюлем, и местами показались большие прогалины, особенно по взлобочкам. Проходные дорожки, с которых зимою изредка сгребали лишний снег, совсем почернели и лежали черными лентами».
   
       Как живое существо, у которого уже не осталось сил бороться с недугом,  исчезает снег в стихотворении Пастернака. Сострадая, поэт словно смягчает последние мгновения зимы, выбирая для прощания не  чёрные траурные тона, а приглушённые синие:

«Чахнет снег и болен малокровьем
В веточках бессильно синих жил».

   
      Вода пропитывает умирающий снег в весеннем действе Лескова: «Но зато шаг со двора – и окунешься в воду, которою взялся снег».  Вода – весенняя усыпальница снега, и она же несёт живительную силу миру, соединяет в себе силу «живой» и «мертвой» воды народного мифа.
   
      Водою пропитаны  в  поэзии Пастернака весенние  земля и воздух.  И земные воды сливаются с воздушной капелью, не то слезами горя,  не то слезами счастья:

«Эти ночи, эти дни и ночи!
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек  худосочье,
Ручейков бессонных  болтовня!»

   
      Меченный одним лирическим заклятием вырывается на волю весенний дух из творческих кладовых двух  художников.
   
      Тепло-жар солнца, траур зимы, весеннее половодье – всё расступается, чтобы дать дорогу главному виновнику весеннего преображения. Всё уступает место плодородному  навозу. «Мужички копались во дворах, ладя бороны да сохи, ребятишки пропускали ручейки, которыми стекали в речку все плодотворные соки из наваленных посреди двора навозных куч. Запах навоза стоял над деревнями. Среди дня казалось, что дворы топятся, - так густы были поднимавшиеся с них испарения. Но это никому не вредило, ни людям, ни животным, а петухи, стоя на самом верху куч теплого, дымящегося навоза, воображали себя какими-то жрецами. Они важно топорщили свои перья, потряхивали красными гребнями и, важно закинув головы, возглашали: «Да здравствует весна, да здравствуют куры!»  -  пишет Лесков.

«Настежь все, конюшня и коровник,
Голуби в снегу клюют овес,
И, всего живитель и виновник, -
Пахнет свежим воздухом навоз»,  –

отзывается Пастернак. Четыре строчки  -  сколько весенних магических знаков!
   
      В прозе Лескова дымящиеся пары навоза отдают свою живительную силу всему – людям, животным, птицам – петухам с красными гребнями  – жрецам и провозвестникам Весны.
   
      В поэзии Пастернака весенние символы меняются местами: жизнь крестьянского двора не отпускает от себя голубей – птиц небесных, -  которые вовсе не помышляют ни о чем высоком и, не поднимая головы,  «в снегу клюют овес». А роль весеннего жреца отдана дышащему свежим воздухом  навозу  -  единственному и  полновластному вершителю Весны.
   
      Роман  Лескова «Некуда» и роман  Пастернака «Доктор Живаго» сближает тема разлома русского мира, потрясение всех коренных устоев русской жизни. Однако именно силой Весны в обоих романах утверждается вечное и ничем неотвратимое её возрождение.
 

              Ноябрь  2009 года,   Москва


Примечания:
 
1. Здесь и далее цит. по: Лесков Н. Собр. соч. в 12 тт. Т. 4. Некуда. Роман. М.: Изд-во «Правда», 1989.
2. Здесь и далее цит. по: Пастернак Б. Доктор Живаго. Роман. М.: Изд-во «Эксмо», 2009.


*Эссе впервые опубликовано в сборнике: Елена Сударева «Не страшно мне, когда темно». Эссе о русской литературе. М.: Изд. дом «Гуманитарий». 2010. С. 19-24.