Написано на вдохе
Парк. Возле огромного куста сирени, на берегу пруда, на белой скамейке сидели и мирно беседовали, тоже белые, – Ленин и Сталин, а перед ними грациозно парили по поверхности воды белые лебеди.
На мелководье, сверкали золотые бока карасиков, как боевые ордена, на кителях и гимнастёрках военных, прогуливающиеся по дорожкам вдоль пруда.
Лето - 1950 года. По выходным, с мамой и папой мы сидели в беседке, напротив вождей. Я пил лимонад из узкой, длинной, гранёной бутылки с фарфоровой пробкой на защёлке. «Американский», произносила мама со значением, папа смеялся – он прошёл всю войну, имел ранения и думал о своём...
…в аллеях парка
Цыганских плясок карнавал.
Огни, оркестр и Курзал,
Где офицеры и матросы,
В бильярд играя, папиросы
Курили, смачно дым глотая.
Вальсировали местных жён.
Коньяк, шампанское и пиво,
Так хочется пожить красиво.
Сегодня, а завтра в море:
«Так держать!» - и снова горе…
….в порту стояли минные тральщики. Они тралили Финский залив и вылавливали морские рогатые мины. После рейдов, иногда, не все возвращались… Посёлок погружался в траур.
По рабочим делам, мама уезжала, частенько, в соседний город. Со мной оставалась её подруга. Однажды…
… «жаждою пылая»
Меня, устроив спать,
Сбежала нянька молодая
В курзал к матросам танцевать.
Остался в печке жар -
Возник пожар.
Моряк услышал детский крик,
Сквозь дым и пламя он проник…
Я был крещён
Водой Балтийской и огнём.
В стихии эти на всю жизнь влюблён…
…отец увёз меня на Рязанщину, на свою родину. Это была его воля, мама не смогла противостоять. Смутно припоминается духота и теснота мрачного плацкарта.
Зато, ясно и отчётливо, видится простор широкой реки и огород с ботвой, почти, в мой рост, где мне нравилось прятаться. Бабушка не могла меня найти; звала, кричала, а потом ласково ругала и поила ромашковым отваром.
Отец был офицером. После короткого отпуска, получил новое назначение. Жизнь военного принадлежит Родине.
Мама приехала в деревню, взяв на подмогу двух своих двоюродных братьев. Обратную дорогу я, почему-то ни сколько не запомнил. Отца я больше не видел.
Пытаясь разобраться в родовых ветвях, я держал в дрожащих от волнения руках оригинальный документ, предоставленный работниками архива Бюро ЗАГС, «Акт записи о моём рождении». Так, по-прошествии нескольких десятков лет, своими глазами довелось увидеть, что в графе «Отец» - прочерк.
Послевоенное отрочество.
В ноябре, редкий солнечный луч, капли слёз
Дождевых, на безлиственных ветках берёз,
Осушить не сумеет.
Я доверю ему старый мамин альбом
В этот день. Пусть, не ярким осенним теплом,
«Память в бархате», обогреет.
Вдруг припомнилось…, как наяву, и дымком
От костра потянуло, и кони в ночном.
Константиново…. - крутояр над Окой.
Я резвился беспечно… счастливый, босой.
Помню руки отца: «Здесь, твоя сторона,-
искр салют от костра, и блестят ордена,
- Здесь, Наследие твоё. За него воевал».
Он, к груди, мою голову нежно прижал.
Над лугами под утро, стелился туман…
За годами остался мираж иль обман…
***
Пульсирующей веной память мечется.
Нет отчества, но есть Отечество.
Послевоенного отрочества наследие -
Невосполнимое отцовское бесследие.
Но, времени назло, как будто, согревает
Отцовских рук тепло. Где он, кто знает…
В глазах бесслёзных матери моей,
Из года в год, когда цветёт шалфей,
С усмешкой горькой, у дверей сидящей,
Ответ безмолвный прочитал, щемящий.
Быть может, среди звезд, у праотца.
Иль, на земле, с наветом подлеца.
Оба лица родных сокрыты в пелене.
Я - продолжение их, они живут во мне.
От древа плод, от плоти плоть - не обделён.
Туманами своих рассветов убелён.
Но в бризе голубом, как призрак-бриг,
Плывёт мираж, сжимает молчаливый крик.
13.11.2013.
Свидетельство о публикации №115022406418