В погоне за черным Хермоном

— Прошу, — ты ставишь передо мной чай цвета крови, и я, рефлекторно, выхватываю оттуда кость и кладу ее в рот. Натэлла, я уже не дайригей, а маленькая сентиментальная девочка, я же сейчас расплачусь, потому что от тебя пахнет точно так же, как от настоящего ватника, я знаю это; знаю, что, если уткнуться носом в твои волосы, можно задохнуться, будто тебе забили горло ватой; знаю, что сейчас у меня начнется суицидальный приступ и я буду сидеть с ножом в твоем туалете, где книги эзотерических фашистов лежат прямо на полу.
И ты тоже об этом знаешь, прекрати делать вид, что ты не писала на дайри, как и я, Дионис тебя дери! Я гневно отпиваю из чашечки, ставя ее на место с таким грохотом, что любой придурок, даже такой конченный, как ты, мог бы догадаться, что я не либеральная мажорка и не натуралка. Я здесь и хочу твоего внимания. Любого. Я даже вступлю в ЕСМ.
Похоже, сегодня, как и вчера, как и год назад, как и десять лет назад, не мой день: ты снимаешь с себя перчатки и жемчужное колье, выходишь в спальню и кричишь: "Саша! Тут какая-то девушка хочет пообщаться о Ницше и Камю!"
Я вижу фрагмент бороды в проеме – и дверь захлопывается. С таким звуком, будто это крышка моего гроба.
Нет, я-то знаю, что в таких случаях нужно уходить через парадный вход с оркестром, играющим песню "Отто Дикс" о любимом немце, чтобы все знали, что я в душе фашист и зачать могу тоже только в душе. Я Натэлла 2:0. Мы так похожи, что наворачиваются слезы. Но.
Какой смысл соблазнять ее, если она намекает на проникновение какого-то Минотавра в ее лабиринт и ждет Бнай-Элохим для группового секса? Она стала гетеросексуальной – на сколько процентов, интересно узнать...
Я ползу к книжному шкафу, открываю его и... вижу, что между томами Генона и Эволы засунут какой-то листочек. Вытаскиваю его. Это фотография двух обнаженных женщин в масках. Они прижимаются друг к другу, а над ними - свастика...